Таро Люцифера

В вагоне ожили, закопошились, задвигали сумками, оторвались от своих мест и стали протискиваться к выходу истомленные духотой пассажиры.

Корсаков решил, что лучше выйти последним, пристроившись в хвост потока, чем подставлять помятые бока под жесткие локти, корзины и рюкзаки.

Поезд, клацнув сцепкой, резко сбавил ход.

Толпа оживилась и стала напирать на тех, кого угораздило набиться в тамбур. Послышался первый мат и злобное шипение.

Сидевший напротив Корсакова мужик в дачной униформе: камуфляж и панама, проспавший всю дорогу, открыл глаза. Выглядел он типичным армейским садоводом, окопавшемся в круговую оборону на шести сотках. Мясистое бульдожье лицо загорело до багровых складок. Ниже шеи в распахнутом вороте белела тугая кожа.

Мужик сдвинул панаму на затылок, вытер испарину со лба. На коленях он держал корзинку, накрытую плотной тканью. Из-под тряпки торчал черенок какого-то садово-земледельческого инвентаря и горлышко пластиковой бутылки.

Корсаков успел встать, но выход еще загораживал живой строй пассажиров.

— Яхрома? — поинтересовался мужик, глянув в окно.

— Вроде бы.

Поезд затормозил, мимо окон поплыла платформа. Народ стал спрессовываться в плотную массу. В тамбуре спор о правилах поведения в общественных местах быстро вошел в стадию взаимных оскорбление и попыток освободить руки для зуботычин.

— Прибыли. — Мужик расплылся в довольной улыбке. — Слышь, парень, не поможешь?

Он плутоватыми глазками указал на объемистый рюкзак на полке.

Корсаков разгадал замысел хитрована. Набросить на плечи рюкзак у мужика не было ни места, ни времени. Народ планировал покинуть вагон, как десантно-штурмовая рота: разом и яростно. А на платформе уже готовились к штурму те, кто собирался ехать дальше. Получалось, кто возьмет в руки рюкзак, тому и тащить его сквозь месиво тел к выходу. А на платформе лишь спасибочки получит.

«Вечно я жертва собственного благородства», — проворчал Корсаков, нахлобучивая «стетсон».

Но видимых причин для отказа не имелось, да и не хотелось зря трепать себе нервы в бестолковой перебранке. Он развернулся, широко расставил ноги и вскинул рук, вытягиваясь за рюкзаком.

«Подставился!» — Холодный шепоток прощекотал ухо.

Корсаков вдруг до льда в мышцах осознал, в какой беззащитной позе находится.

Бросил загнанный взгляд через плечо.

А сзади тихо, но яростно, как в ночном окопе, бушевала схватка.

Мужик, багровый от натуги, сопел и мученически корчил рожу. В правой руке он сжимал за деревянную рукоять огромный тесак. Лезвие было направлено точно в спину Корсакову. Несмотря на вздувшиеся мышцы, руку с ножом мужик ни на миллиметр ближе у цели продвинуть не мог. В кисть ему до белых костяшек на кулаке вцепился молодой парень в серо-зеленом спортивном костюме. Со стороны их поединок напоминал банно-пивную забаву — армрестлинг. Если бы не отполированная сталь тесака.

Корсаков был единственным в толкучке и суете, поднявшейся в вагоне, кто видел, что происходит. И кто понимал, что же происходит. Лица парня он видеть не мог, но вполне хватило круто выбритого белобрысого затылка.

Корсаков оказался зажатым дерущимися в узком промежутке между скамьями. И путь для бегства был только один — в окно.

Он со всей силы надавил на раму, опустив ее вниз до максимума. Щель получилась меньше, чем хотелось, но при желании жить и не в такие проскальзывали.

Вцепился в решетку багажной полки. На последок оглянулся. Рожа дачного ветерана потеряла всякие человеческие черты, теперь это была морда ящера с вытаращенными глазами и косо вырезанным плотным ртом.

Корсаков не сдержался и по-каратистски лягнул монстра в челюсть. Тот дернул головой так, что на шее свернулись тугие складки. Рука, все еще остававшаяся человеческой, дрогнула, лезвие качнулось вверх.

Блондин не удержал равновесия, качнулся и грудью навалился на монстра. Раздался чавкающий звук. Сквозь ткань куртки, вспоров букву «К» в слове «NIKE», проклюнулось лезвие тесака. По спине блондина стало быстро расползаться темное пятно.

Корсаков вскинулся, потянулся и бросил ноги в поем окна. Когда вошел до поясницы, провернулся, ложась животом на раму. Жесткое ребро рамы пересчитало все ребра.

Он рванулся, толкая себя глубже в пустоту. Успел увидеть, что блондин схватил мужика за голову, выгнул спину от усилия, распахнул в немом крике рот. И голова мужика треснула, как арбуз. В потолок выстрелила белесая кашистая струя.

Корсаков рухнул вниз. Жестко приземлился на зад. С секунду приходил в себя. Никак не мог оторвать взгляда от стекла, густо заляпанного кровью и белыми комками.

Из вагона вырвался истошный рев.

Корсаков подхватил свалившуюся с головы шляпу, на четвереньках перебежал через рельсы и кубарем покатился под платформу.

По свободному пути, распугивая всех гудком, несся встречный поезд.

Показалось, что из соседнего вагона электрички кто-то тем же способом, что и Корсаков, через окно, сиганул на рельсы.

Встречный взвыл истеричным гудком. С бешеным грохотом мимо Корсакова пронесся локомотив, таща за собой товарные вагоны.

Вдруг сцепка оглушительно залязгала. Раздался протяжный стальной скрип и мощные удары бьющихся на привязи вагонов.

Истеричной скороговоркой, со свербящими душу эфирными подвываниями, заголосили динамики на столбах.

Паника и крики на платформе, как магнит притянули к себе всех обитателей станционной площади.

Остался только хозяин потрепанного «жигуля» с распахнутым зевом багажника. Рядом с колесо стоял мешок картошки. К мешковине был пришпилен листок с надписью: «5 р. за кг.».

Корсаков осмотрел площадь и прямиком направился к «жигулю».

Дядька с внешностью механизатора бросил на него оценивающий взгляд, быстро вычислил причину интереса, и напустил на себя независимый вид.

— Бог в помощь, командир, — приветствовал его Корсаков. — Заслуженного художника СССР еще возить не доводилось?

Дядька поправил замасленный картуз.

— Ты, что ли, заслуженный?

Корсаков отряхнул шляпой плащ, припорошенный белой пудрой гравия. Подумал, что сил на долгий спектакль не осталось, и если дядька быстро не согласится, то придется применять силу. Пусть даже с угрозой сесть потом за угон. Лучше уж на три года в лагерь, чем на веки вечные в клетку рядом с Жуком.

— Восстанавливаю усадьбу Белозерских. В Ольгово. Подбросишь?

— В Ольгово? Так там уже, вроде, есть художник.

— Иван? Он всего лишь реставратор. А я — автор проекта. Почувствуй, так сказать, разницу.

Дядька нашел в кармане семечку. Толстым ногтем отколупал шелуху, бросил зернышко в рот.

— Я картошку тута продаю. — Он указал на мешок. — Ни хрена сегодня не продал.

— Оно и понятно, все покупатели в Москве.

— А мафия где? Там же. Прямо на Кольцевой отымут, сунут в карман рвани — и поворачивай оглобли, пока цел. Так-то! А на что бензин покупать? Картошку в бензобак не заправишь.

Через площадь, грузно переваливаясь на полусогнутых ногах, затрусил милиционер.

— Слышь, Жорка! Чой там? — заорал ему дядька.

Милиционер сбавил скорость. Сорвал с головы фуражку, обмахнулся, как веером.

— Да, бля, кто-то не рельсы упал! Щас фарш собирать будем.

— Мост через рельсы пятый год чинят, чо ты хош!

— Ай! — отмахнулся милиционер и побежал к станции.

— Такие дела, заслуженный.

Мужик с выражением посмотрел на мешок.

Корсаков прикинул, что дядька вполне человек, раз знается с местным ментом. А что рожей не вышел, так это генетика и регулярная алкогольная интоксикация.

— Картошка-то нормальная? — привередливо, как на базаре, спросил он.

— Первый сорт! — с радостью включился в торг дядька. — Хош жарь, хош вари, хош так ешь. Чистый крахмал.

— От крахмала, командир, только воротнички стоят, — пробормотал Корсаков, делая вид, что разглядывает плоды аграрного творчества, насыпанные в мешок. — У тебя приличным мясом разжиться можно?