Поцелуев мост

Я переспала с Федей, Фёдором. С самим Федосом!

Вопрос – о чём я думала и как такое могло случиться, – болтался на поверхности, как ряска в стоячем водоёме.

А ведь всё так невинно начиналось. Вчера, с утра пораньше, вернее, ближе к позднему обеду, я проснулась от настойчивой телефонной трели. С трудом открыла глаза, подбадривая себя мыслью, что непременно придушу того, кто звонит. Увидела надпись «Федос» на экране, тут же отставила в сторону свои кровожадные планы.

Во-первых, чтобы придушить Федоса, мне бы пришлось подставить скамеечку под ноги или попросить его о любезности – нагнуться и не дёргаться, пока я буду его убивать. Уж очень большим он вырос у мамы с папой. Вернее, только у папы, но об этом я расскажу чуть позже.

Во-вторых, Федоса я любила. Особой, нежной любовью. Буквально обожала его. Не как брата, конечно. Братьев, как и сестёр, у меня не было, поэтому я не имела представления, как их любят. И не как друга, мы никогда не были закадычными друзьями. Какая возможна между нами дружба? Правильно, никакая!

Как мужчину его я тоже не любила, даже не думала никогда в этом направлении. Если только пару раз, но мысли эти были сродни мечтаниями о Крисе Хемсворте, который вдруг материализуется в нашем микрорайоне многоэтажек, желательно в костюме Тора, увидит меня, влюбится, в тот же день женится и увезёт в свою прекрасную жизнь. В Австралию или в Асгард, неважно.

Любила я Федоса как Федоса, и больше никого, никогда не смогла бы полюбить так же.

Бодрым голосом Федос проорал в трубку, перекрикивая гремящую на заднем плане музыку, что несётся из Москвы в Питер, скоро приедет, и ему ужасно, просто нечеловечески хочется со мной увидеться. Откуда взялось столь неожиданное желание, он не сказал, а я не спросила, несмотря на то, что вопрос звучал бы вполне логично.

Федос преспокойно жил в Питере, в историческом центре, рядом с Исаакиевским собором и Новой Голландией, а я не слишком далеко – в пригороде. У него был мой телефон, адрес и, как оказалось, фотография, которую он честно тиснул с моей страницы инстаграм. На которую, да, как выяснилось, был подписан. При этом звонил он мне один раз в год, поздравлял с днём рождения, о чём ему услужливо сообщала социальная сеть. На новый год и восьмое марта ограничивался рассылкой поздравлений. Откуда взялась неистовая жажда увидеться со мной посредине пути между Москвой и Питером – вопрос оставался открытым.

Я тоже не стремилась общаться с ним. Всё-таки это сам Федос, ему без меня хватало общения, как и мне. Конечно, я звонила с поздравлениями на его день рождения, дату которого помнила без социальных сетей. Радостно выпаливала, что я соскучилась, скороговоркой выстреливала пожелания всего и всех. Слушала довольный смешок, заверения в вечной дружбе, любви, признания, что ужасно хочется встретиться со всеми нашими. Со мной, конечно, в первую очередь. И точно так же отправляла рассылку на новый год и двадцать третье февраля.

Вот такой незатейливый формат общения был у нас с Федосом. При этом я всегда знала – в случае глобального кабздеца он придёт на помощь. В любое время дня и ночи, в любом состоянии – придёт. Федос был моей крепостью, стеной между мной и миром, оплотом уверенности.

Я ни разу не просила ни о чем Федоса, однако, понимание, что в моей жизни есть человек-скала очень помогало. Когда казалось, что всё летит в никуда, превращая жизнь в хаотичное движение, которое того и гляди снесёт всё, на своём пути, включая меня саму, именно мысль о моей личной крепостной стене позволял мне сохранять равновесие.

Что я могла ответить Федосу на предложение встретиться? Естественно, я согласилась!

К тому времени, когда он примчался в город, я сумела выбраться из кровати, привести себя в порядок, нацепить более-менее симпатичное платье и добраться в центр города на общественном транспорте.

Отправились мы в Английский паб. Можно смело сказать, сомнительный выбор для свидания с симпатичной девушкой. Пивные пары дорогого английского, ирландского эля не располагали к романтике. Вот только наша встреча не была свиданием, а я уж точно не считалась симпатичной девушкой. В отношении меня скорее уместно слово «необычная», чем симпатичная, милая, красивая.

Внешность мне досталась от отца, уроженца Латвии. Он гордился тем, что являлся латышом, коренным жителем, носителем культурного кода и генов, которым не годились в подмётки гены моей матери. Может, так оно и было. Иначе, чем объяснить, что у чернобровой брюнетки, синеглазой, статной, высокой, словно покрытой лёгким загаром красавицы, уроженки солнечного юга, появилась на свет бледная, как моль, дочь.

Бледная во всех смыслах. У меня было белая, совершенно не поддающаяся загару кожа, светлые, почти белые волосы, полупрозрачные, светло-голубые глаза, тонкая кость, невысокий рост, что вкупе создавало удручающее впечатление.

Всё детство моя бабушка – мама мамы, – иначе, как «культурист из Бухенвальда» меня не называла. Соседки, мамы одноклассниц, особенно бабушки, пытались меня накормить, сунуть пирожок, пирожное, подкладывали лишний лакомый кусочек, если я случайно оказывалась у них в гостях. Каждый новый педиатр на участке участливо осматривал моё тщедушное тельце, выписывал кучу анализов, пытаясь найти причину хронической нехватки веса.

Мама же и вовсе украдкой, но так, чтобы я обязательно заметила, вздыхала, глядя на меня с грустью и недоумением: как у такой красавицы могло родиться эдакое… недоразумение.

Словно этого было мало, меня звали, не как всех нормальных девочек, с которыми я росла, ходила в садик, школу, академию. Вокруг меня были Насти, Ксюши, Маши, мелькали две Николь, одна Жасмин, встречались банальные Ани, я же была Илва Янисовна Грищенко.

Имя и отчество мне досталось от отца, а фамилия от матери. Родители так и не оформили отношения, фамилия же отца – Берзиньш, жутко не нравилась бабушке.

Вот с таким багажом я подошла к своему двадцатишестилетию и намеревалась жить дальше. В конце концов, статной брюнеткой я не стану никогда в жизни. Из родительского разочарования в очарование превращаться было поздно. Оставалось только жить и радоваться тому малому, чем наградила меня природа и жизнь.

Федос встретил меня на открытой веранде паба, расположенного на набережной Фонтанки.

– Илва! – заголосил он, увидев меня издали. – Красотуля! – выдал он в своей манере. – Похорошела, помолодела, десяток лет скинула!

Учитывая, что последний раз мы встречались в год, когда я получила диплом о высшем образовании, а выглядела же и сейчас не старше второкурсницы, комплимент «помолодела, десяток лет скинула» был странным, но я приняла его коротким, соглашающимся кивком. Десяток лет – это, выходит, выгляжу я на шестнадцать. Хороший комплимент, в духе Федоса.

– Привет! – ответила я в тон. – Похорошел, помо… Вырос! – я похлопала по твёрдым мышцам рук, выражая восхищением тем, что вижу.

Откровенно говоря, восхититься было чем. Рост, фактура, улыбка, даже пресловутые морщинки в уголках глаз. Не будь Федос Федосом, я бы влюбилась, не сходя с места. Втрескалась по самые уши! Страдала бы от неразделённой любви несколько дней. Может быть даже неделю! Больше вряд ли. Мысль, что любовь с таким образцом мужественности может быть взаимной, меня не посещала никогда в жизни…

Никто в своём уме не станет сохнуть по почти виртуальному Крису Хемсворту, Бредли Купперу и даже Джорджу Клуни. И я бы не стала. Но влюбилась бы точно. На неделю, да.

Потом мы сидели на длинных, деревянных, стилизованных лавках, за столиком в тени раскидистого дерева. Поглощали куриные крылышки барбекю, луковые кольца, кальмаров в кляре, гренки, щедро усыпанные чесноком и сыром, пили красный эль. Одним словом, меньше всего на свете наше времяпровождение походило на свидание.

Одни Федосовы шуточки, про коня, которого он то привязывал, то отвязывал, то громогласно заявлял, что сходит «отольёт», чего стоили. Впрочем, я не отставала. С аппетитом поглощала гренки, крылья с острым соусом, объявляла, что эль «пипец какой мочегонный».