Страница 3 из 11
На следующей перемене Кирка напоминала:
– Так что, объявим новенькому бойкот?
– А что он такого сделал? – спрашивал Игорь Шапкин.
Кирка пожимала плечами:
– Да выскочек я не люблю…
– Он же… это… У него, видно, связи, – осаждала её Ленка Суркова. – Его не со всеми приняли, когда приём уже кончился.
И Кира неохотно кивала:
– Да, если логически рассуждать, – он со связями… Надо выяснить…
Борька Иванов слышал её от своего стола и встревал:
– А у меня дедушка его маму знает! Он говорит – там мама такая, что горы сдвинет…
И тут Мишка входит. Он ещё плохо ориентировался на этажах, а никто не подходил к нему, чтобы идти на следующий урок вместе. И теперь он радовался, что нашёл нужный класс. Глядел на всех, улыбался…
Он точно не чувствовал, что его здесь обсуждают. И его маму тоже. Входя утром в класс, он бросал никому в отдельности, в воздух:
– Привет!
Как будто никто ему здесь был особо не нужен. Он выглядел углублённым в свою любимую математику, точней, утонувшим в ней так, что самого и не видать. Есть только задачки, о которых он говорит у доски. Или с математичкой на перемене. Лёхич глядел, как новенький машинально одёргивает на себе пиджак и улыбается.
– Прям Гагарин, – сказала однажды Кирка.
– А почему Гагарин? В космос возьмут, раз хорошо учится? – хмыкнула Ленка Суркова.
Кира ответила:
– Не, улыбается так.
Ленка сказала задумчиво:
– Он же, когда говорит про задачи – улыбается. А не когда про людей…
Кирка вдруг насторожилась:
– А ты что, слыхала, чтоб новенький про людей что-то говорил? Ну-ка, рассказывай!
Лёхич смотрит, а Элька Локтева уже – прыг от своего стола к девчонкам. И теребит Ленку:
– Да, да, он что-нибудь про нас говорил?
А сначала и виду не показывала, что ей интересно!
Ленка отодвигается от неё:
– Не, я ничего не слышала…
Прошло больше недели, а Мишку так и звали за глаза – «Новенький». Это потому, что Кирка его так звала. Кто может не слушаться Кирку, думает Лёхич. Ну, разве что, Иванов и Катушкин. Они сами по себе. Оба высоченные, подвижные, похожие друг на друга, хотя Иванов блондин, а Катушкин темноволосый. Они подходят к общему кругу, когда сами хотят. Послушают немного, и кто-то из них скажет:
– А-а…
Ты глянешь, – а оба они уже в конце коридора.
Котовым тоже никто не нужен, брату с сестрой. Они тоже похожие между собой, белоголовые, остролицые. Катя Котова на полголовы выше брата – она с Лёхича ростом. А Костя Котов на вид и вовсе как третьеклассник, только лицо всегда серьёзное, напряжённое – у маленьких так не бывает.
Первого сентября Катушкин увидел Котовых и даже охнул от изумления. Громко, нарочито охнул, приглашая всех поглядеть на такое чудо природы. А Иванов спросил на всю линейку:
– Вы что, близнецы?
Катя Котова подняла голову и поглядела на него с жалостью, как на больного.
– Ты разве не знаешь, что мальчик с девочкой близнецы – не бывает? Мы двойняшки!
И все оторопели, услыхав, как такая малявка может Иванову ответить. И впрямь чудо какое-то! А после все стали смеяться – и выходило, что над Котовыми смеются, не над Ивановым. Котовы были очень серьёзными, и это выглядело смешно. Поняв, что смеются над ними, они встали тесней, и по лицам не понять было, сильно их обидели или так, слегка. А тут и музыка заиграла, и директор начала говорить, в какой необыкновенный лицей они поступили. А Лёхичу и без того страшно было, как он здесь станет учиться, и он перестал думать про двойняшек Котовых.
Но потом он часто на них глядел и думал, как хорошо было бы родиться чьим-то двойняшкой. Или, например, близнецом. О том, как хорошо быть таким же высоким и лёгким, прыгучим, как Иванов или Катушкин, он и думать не смел.
И ещё новенький, Миша Прокопьев, не подходил на переменах стоять со всеми и слушать Кирку, и не старался, чтобы его пригласили в следующее воскресенье на пейнтбол. Но он как будто и не считался – на переменах он становился совсем незаметным. На уроках-то его вызывали к доске. Он отвечал совсем тихо. Но хотя бы видно его было – вон он, Прокопьев.
Алла Глебовна хвалила его перед всеми: Миша уже разместил на сайте устав лицея и список учителей. И всем делалось скучно: список, устав… Лёхич думал: хорошо, что в класс пришёл новенький и согласился всё это делать… А после ему пришло в голову, что, может быть, хорошо быть вот таким новеньким, которому всё равно, даже если по вечерам занимаешься какой-нибудь скукотенью.
Хотя ему, Лёхичу, тоже по вечерам скучно было, при том, что он не делал никакой сайт. Но зато в лицее все кое-как привыкали к новому классу. Лёхич думал – глядишь, всё станет так, как в его старой школе, когда вокруг тебя – люди как люди, и никто не думает, какой он особенный.
На перемене Иванов с Катушкиным начали возню. Катушкин прыгал через столы, как олень. А маленький Костя Котов уже подготовился к уроку, выложил из рюкзака и пенал, и два пособия, тонкое и толстое, и ещё калькулятор. Катушкин всё это и смахнул со стола неосторожным движением, удирая от Иванова. Котов тоже бросился догонять Катушкина, поймал за карман пиджака, уже в дверях, потянул к себе, стал выговаривать гневно, что надо глядеть по сторонам – пока сестрёнка собирала на полу разлетевшуюся мелочёвку.
Катушкин вопросительно глядел на Котова сверху вниз, пытаясь сообразить, что же теперь делать. Лёхич прочёл на лице у Катушкина испуг и даже мелькнувшую панику. И тут же Катушкин, вроде бы, что-то решил. Он резко нагнулся к Котову, поднял его за бока и ловким движением баскетболиста закинул на шкаф, усадил там.
Котов замер от неожиданности, окаменел. А потом дёрнулся, ткнулся макушкой в потолок, побелка сверху посыпалась, и он уже совсем белый стал там наверху.
Катушкин ободряюще кивнул Котову: сидишь, мол, там – и сиди. А сам вылетел в коридор.
Всем было весело, только сестрёнка Котова бегала внизу, как наседка, протягивая руки к брату.
Химичка Мария Андреевна, увидев Котова на шкафу, тоже подняла крик. В шкафу, оказывается, были какие-то особенные препараты, и вообще Котову было там опасно сидеть. Она заставила Катушкина и Полухина встать на стулья, причём две одноклассницы должны были эти стулья держать, и так, с предосторожностями, Катушкин с Полухиным сняли Котова. И пока его не поставили на пол, Мария Андреевна всё суетилась вокруг.
Ребята отворачивались, скрывая смешки, и только Лёхича будто толкнуло в грудь – так она поглядела на него мельком разочарованно. И всё сразу насмарку пошло – то, что он говорил с ней на перемене про углеродные единицы и про число Пи. Лёхичу казалось теперь: когда он про число Пи неправильно сказал, ещё ничего не разрушилось, а теперь всё разрушилось окончательно.
– Глядите, в пятницу будет родительское собрание! – пригрозила химичка.
И Лёхичу, как ни странно, полегче сделалось. Собрание-то будет – вместе со всеми учителями. Катушкина там станут ругать, видно, на все лады. И мамка Лёхичева послушает и поймёт, что её сын – ещё не совсем пропащий. Другим родителям куда как хуже приходится с детьми, хотя они и богатые буратинчики…
Он и в пятницу вечером думал, что ему опасаться нечего. Собрание долгим было, и он, когда сделал уроки и перемыл всю посуду, смог поиграть немного в одну игру, по сети, с одним австралийцем…
Мама вошла в комнату, еле ноги переставляя, и сразу села на стул.
На немом языке это значило, что она убивается у себя на работе, а Лёша опять огорчил её. И он пытался понять, чем. Что могли рассказывать о нём на собрании?
– Не дали, – наконец, выговорила мама.
– Что – не дали? – переспросил Лёхич.
– Питания тебе не дали, – с трудом произнесла мама. – Не самые мы с тобой бедные оказались.