Страница 7 из 13
Нам никак не удавалось подобраться к месту под окном молочной. Мы завязали веревкой дыру в простыне, снова ее утопили, и Освальд сказал:
– А теперь, милые, тянем разом, изо всех сил – раз, два, три!
И вдруг Дора с пронзительным криком уронила свой угол простыни.
– Ай, на дне кишат черви! – завопила она. – Я чувствую, как они извиваются!
Продолжая кричать, она выскочила на берег, и остальные девчонки последовали за ней. Они так поспешно бросили простыню, что мы не успели приготовиться, и один из нас упал, а остальные, качнувшись, промокли до пояса. Упал всего-навсего Эйч-Оу, но Дора подняла из-за этого страшный шум и сказала, что мы во всем виноваты. Мы высказали ей все, что думаем, и девочки повели Эйч-Оу в дом переодеться.
В ожидании их возвращения мы съели еще немного крыжовника.
Уходя, Дора ужасно дулась, но вернулась подобревшей. Увидев, что она уже не злится, мы спросили:
– Ну, что теперь будем делать?
– По-моему, хватит обшаривать ров, – сказала Элис. – В нем полно червей. Не только Дора почувствовала, как они извиваются, я тоже. Кроме того, молочный бидон не полностью затонул – я увидела его верх в окошко молочной.
– А не получится ли выудить его с помощью рыболовных крючков? – спросил Ноэль.
Но Элис объяснила, что молочная теперь заперта и ключ забрали.
Тогда Освальд сказал:
– Значит, так: сделаем плот. Все равно когда-нибудь пришлось бы его сделать, так почему не сейчас? В угловой конюшне, которой никто не пользуется – ну той, где рубят дрова, – я видел старую дверь.
И мы приволокли эту дверь ко рву.
Раньше никто из нас не сколачивал плотов, но в книгах отлично описано, как их мастерить, поэтому мы знали, что делать.
Мы нашли несколько симпатичных маленьких деревянных горшков, торчащих на садовой изгороди; похоже, сейчас они были никому не нужны, поэтому мы их взяли. Денни привез с собой ящик с инструментами, подаренными ему на прошлый день рождения. Инструменты были плохонькими, но бурав работал прекрасно, и нам удалось просверлить отверстия в краях горшков и закрепить их веревкой под четырьмя углами старой двери. На это ушло много времени.
За обедом дядя Альберта спросил, во что мы играли, а мы ответили, что это секрет и что мы не делали ничего плохого. Понимаете, мы хотели исправить ошибку Дикки, прежде чем рассказать о случившемся. В доме нет окон, выходящих в сад, поэтому дядя Альберта ни о чем не подозревал.
Лучи послеполуденного солнца озарили садовую траву, когда мы наконец-то спустили плот на воду. Последний толчок – и он уплыл за пределы досягаемости. Но Освальд прошлепал к нему вброд и притащил обратно; Освальд червей не боится. Знай он, что таится на дне рва кроме червяков, он не снял бы ботинки. И остальные тоже не сняли бы, особенно Дора – скоро поймете, почему.
И вот доблестное судно поплыло по волнам. Мы залезли на него, хотя и не все разом, ведь если на плоту оказывалось больше четырех человек, вода подступала слишком близко к нашим коленям. Мы боялись, что судно затонет, если слишком его нагрузить.
Дейзи и Денни не хотели садиться на плот – для таких робких белых мышек это простительно. А поскольку Эйч-Оу сегодня уже промокал, он тоже не очень-то туда рвался. Элис пообещала подарить Ноэлю свою лучшую рисовальную кисточку, если он уступит ее уговорам и не отправится в плавание. Мы хорошо знали: путешествие чревато серьезными опасностями, хотя об опасности, поджидавшей нас под окном молочной, никто и не подозревал.
Итак, мы, четверо старших, очень осторожно забрались на плот. И, хотя нас было всего четверо, все равно при каждом движении вода с плеском заливала плот и наши ноги. А в остальном судно получилось очень даже приличным.
Капитаном стал Дикки, потому что приключение случилось из-за него. Мы плыли, отталкиваясь шестами, которыми подпирают хмель (они нашлись в саду за домом). Девочек мы заставили встать посередине плота и держаться друг за друга, чтобы не упасть.
Потом мы дали нашему доблестному судну имя. Мы назвали его «Ричард» в честь Дикки, а также в честь великолепного адмирала, который умел разгрызать бокалы с вином и умер после битвы «Мести»; о нем рассказывается в поэме Теннисона[7].
Оставшиеся на берегу помахали нам на прощание влажными носовыми платками (нам пришлось перед обедом вытирать этими платками ноги, чтобы натянуть чулки), и добрый корабль медленно и величаво пустился в путь, покачиваясь на волнах, словно попал в родную морскую стихию.
Мы продолжали гнать плот шестами и с помощью этих же шестов помогали ему сохранять равновесие. Но не всегда удавалось как следует его сохранить и не всегда удавалось держаться по ветру… Я имею в виду – плот не всегда шел туда, куда нам хотелось. Один раз он ударился углом о стену сарая, и всей команде пришлось быстро сесть, чтобы не свалиться за борт, в водяную могилу. Конечно, волны захлестнули палубу, а когда мы снова встали, поняли, что перед чаем придется полностью переодеться.
Но мы неустрашимо продвигались вперед, и наконец дерзкое суденышко вошло в порт под окном молочной. Вот он, бидон, ради которого мы вынесли столько трудностей и лишений – преспокойно торчит из воды с краю рва!
Девочки, вместо того чтобы дождаться приказов капитана, с криком:
– О, вот и он! – обе потянулись за бидоном.
Любой, кто сделал карьеру моряка, поймет, что после такого плот просто не мог не перевернуться. На мгновение я почувствовал себя так, будто стою на коньке крыши, а потом плот поднялся на дыбы и сбросил всю команду в темные воды.
Мы, мальчики, хорошо плаваем. Освальд трижды пересекал на мелководье пруд в Ледивелле, и Дикки плавал немногим хуже. Но в тот миг мы об этом не подумали, хотя, конечно, если бы там было глубоко, мы бы поплыли.
Как только Освальду удалось вытереть с лица мутную воду, он открыл глаза и увидел ужасную картину.
Дикки стоял по плечи в чернильной воде; выровнявшийся плот плавно удалялся в сторону моста; Дора и Элис поднимались из глубин с лицами, облепленными волосами, смахивая на Венеру из латинских стихов, которая родилась из пены морской.
Сперва было слышно только, как плещутся потерпевшие кораблекрушение, потом женский голос над нами прокричал:
– Господи помилуй и спаси, дети!
Это миссис Петтигрю высунулась из окна молочной. Она тут же исчезла, и мы пожалели, что застряли во рву: теперь она доберется до дяди Альберта раньше нас. Потом мы уже не слишком жалели, что до него не добрались.
Не успели мы обсудить наше отчаянное положение, как Дора покачнулась и закричала:
– Ой, нога! Меня схватила акула! Я знаю, что там акула… Или крокодил!
Оставшиеся на берегу услышали ее крики, но толком нас не видели и не понимали, что происходит. Потом Ноэль сказал, что ему никогда не нравилась рисовальная кисточка, которую пообещала ему Элис.
Конечно, мы знали, что во рву не могут плавать акулы, но я подумал о щуках – они ведь большие и очень злые – и схватил Дору. Она кричала без передышки. Я толкнул ее к выступу кирпичной кладки, подсадил, помог на него сесть, и она вытащила ногу из воды, не переставая вопить.
Нога ее и вправду выглядела ужасно. То, что она приняла за акулу, показалось из воды вместе с ее ступней – кошмарная, зазубренная, старая жестяная банка из-под тушенки. Дора наступила прямо на нее. Освальд отцепил банку, и из ранок сразу хлынула кровь: острые края порезали ногу в нескольких местах. На мокрой ноге размытая кровь выглядела необычно светлой.
Дора перестала кричать и позеленела. Я уж думал, она сейчас упадет в обморок, как упала Дейзи в день джунглей.
Освальд, как мог, поддерживал сестру, но то был один из самых мерзких моментов в его жизни. Плот уплыл, Дора не смогла бы вернуться на берег вброд, и мы не знали, какая глубина в других местах рва.
Хорошо, что миссис Петтигрю не стала медлить. Вообще-то экономка не такая уж плохая женщина.
Как раз в тот миг, когда Освальд размышлял, сможет ли он доплыть до плота и отбуксировать его обратно, из-под темной арки под домом показался нос лодки. Под аркой был лодочный сарай, и дядя Альберта взял оттуда плоскодонку. Он отвез нас к арке, а оттуда мы все поднялись по подвальной лестнице – все, кроме Доры, которую пришлось нести.
7
Имеется в виду Ричард Гренвилл, английский морской офицер, мореплаватель и корсар, живший в XVI веке и наводивший страх на испанцев. Гренвилл был смертельно ранен, когда его корабль «Месть» («Revenge») дал бой испанской флотилии. Согласно легенде, однажды, чтобы устрашить пленных испанцев, обедавших за его столом, он разжевал и проглотил стеклянную рюмку.