Страница 69 из 126
— Смотри, смотри...
В голосе прозвучали странные, напряжённые ноты, и Джелал ад-Дин с удивлением оборотил к нему лицо. Шах хотел сказать сыну сильные, возбуждающие честолюбие слова, которые бы подхлестнули Джелал ад-Дина, как плеть коня, посылаемого на препятствие. Но словарь его был беден, и он, не найдя подходящих слов, повторил только:
— Смотри, смотри. — И добавил: — Все эти люди — горсть золотых монет... Горсть наших золотых монет.
Передохнул, сбившееся дыхание всё же не успокаивалось.
— Но мы можем, — сказал шах, — иметь не горсть, а россыпи золота. Россыпи.
Он поднял руку и указал на восток.
— Там лежат бескрайние степи, населённые бесчисленными народами. Степняки — варвары. Они разобщены племенными распрями, и мы растопчем их копытами наших коней.
На лице Джелал ад-Дина погасло любопытство, черты отвердели, глаза смотрели настороженно.
— Отец, — возразил он несмело, — но кыпчаки ходили в степи и потерпели поражение.
— Да, — ответил шах, — потерпели поражение, эти собаки и не могли ничего сделать. Они ходили в степь, как вор в табун соседа, чтобы украсть десяток лошадей. А мы поднимем двухсоттысячное войско, перед которым степнякам не устоять, и подомнём их под своё колено.
Шах вцепился обеими руками в перила. Короткие пальцы побелели от напряжения.
— Я не говорил тебе, — сказал он, — так как тому не наступали сроки, но теперь скажу. Известно от купцов, которые приходят из-за Великой Китайской стены, что в Цзиньской империи и империи Си-Ся неспокойно. Купцы считают, что вот-вот оба императора обрушатся на степь. Огненный вал взовьётся на востоке.
Шах сорвал руку с перил, сжал пальцы в тугую связку и стукнул кулаком с силой, какой Джелал ад-Дин от него не ожидал. Выкрикнул зло:
— Вот тогда-то мы и ударим в сердце степей! Варвары будут сжаты огненным кольцом и им не устоять!
Лицо шаха вновь изменилось. Злая гримаса ушла, глаза налились повелительной силой.
— А сделаешь это ты, — сказал он, положив руку на грудь Джелал ад-Дина, — и завоюешь славу Искандера. Ты, мой сын.
3
Сражение началось, и началось схваткой багатуров.
Каждое из племён, которые вёл за собой Темучин, хотело выставить на бой своего воина, и Темучин, чтобы не ссорить нойонов, повелел бросить жребий.
Он пал на Чултугана, багатура меркитов.
Темучин был рад этому. То, что воина выставили не из тайчиутов, говорило каждому: он, хан, относится к племенам равно и право постоять за честь вверил тому, кого избрали нойоны. А схватка багатуров была делом важным. В победе или поражении выставленных на бой виделась воля Высокого неба. Это на весёлом тое, когда попировать сходились друзья, не имело значения, кто из борцов, поставленных в круг, победит. Всё равно — после жаркой схватки гости сядут у огня и будут пить архи из чаши, передаваемой из рук в руки, и за победителя, и за побеждённого. Здесь было иное. И не весельем кончалась схватка багатуров, а кровью.
Чултуган выскакал перед войском. И многие в рядах задержали дыхание, разглядывая его. Как ни крепко сердце, но каждому хочется знать: живым выйти ему из сечи или то последний предел?
В багатуре видели предзнаменование.
Чултуган крепко сидел на коне. Бросилось в глаза: голова вскинута смело, плечи могучие, грудь, одетая в куяк, широка. Но не это сказало Темучину, что он выиграет бой. Улыбка была на лице у багатура. Не та, что усилием воли растягивает губы желающего выказать смелость, но улыбка здорового, сильного человека, радующегося восходящему солнцу, прелести вливающегося в грудь ароматного воздуха, бодрящему, ни с чем не сравнимому ощущению ловкости, подвижности, гибкости своего тела. И Темучин, глядя в лицо багатура, сказал с уверенностью: «Он победит».
Чултуган выкрикнул что-то гортанное, развернул коня и, бросив поводья, сильно послал вперёд. Тяжко, гулко ударили в землю копыта. Тысячи людей увидели: от стоявшего стеной поперёк долины войска найманов тоже отделился всадник и скоком пошёл навстречу Чултугану.
Они сближались в грохоте копыт.
Лес, вздымавшийся и по одну и по другую руку, не глушил звуки, но, напротив, многократно усиливал, отбрасывая в долину гулким эхом. Удары копыт нарастали, словно грохот приближающегося обвала. Темучин краем глаза увидел, как поднимается на стременах стоящий с ним бок о бой нойон меркитов. Да и другие в строю, не глядя можно было сказать, поднялись в этот миг на стременах, словно не Чултуган, но каждый из них должен был обрушить удар на врага.
Багатуры сошлись в схватке.
Как ни велико было напряжение, но Темучин, не выпуская из внимания бешено крутящихся на лугу воинов, нет-нет, а взглядывал на стоящих стеной найманов. И неподвижность, уверенное спокойствие плотных их рядов не нравились ему. Это означало, что ни Субэдей, ни Джелме ещё не подошли. Знай найманы, что за спиной у них вражеские тумены, они бы не были столь уверенны.
«Что же могло случиться, — торопливо проносилось в голове Темучина. — Почему ни Субэдей, ни Джелме не вышли в спину найманам? Или найманы разбили их ещё до того, как пошли нам навстречу? — И возражал сам себе: — Такого не может быть. — И опять сомневался: — Но всё же почему так гордо, спокойно веет над их рядами бунчук хана найманов?».
И вдруг Темучин увидел, что под рыже-белым хвостом бунчука произошло движение. Воздух был по-утреннему прозрачен, и Темучин, несмотря на расстояние, разглядел, что всадники под бунчуком закрутились в непонятной круговерти. Одни отступили вглубь рядов, другие выдвинулись вперёд, а всадник на смоляном коне, выскакав перед туменами, полетел самым быстрым аллюром на другой конец вытянувшегося линией войска. Неожиданная суета в момент, когда у всех на глазах сражались багатуры, была ничем не объяснима. В такие мгновения тумены стоят неподвижно, а взоры всех прикованы к схватке. Однако неразбериха под бунчуком найманов не только не прекращалась, но становилась очевиднее. Это могло свидетельствовать об одном: в эту самую минуту хан найманов получил известие, что за спиной у него объявились тумены Субэдея и Джелме.
И вдруг над долиной вскинулся мощный, вырвавшийся из тысяч глоток вопль. В нём были торжество и боль, радость победы и скорбь поражения.
Чултуган выбил из седла багатура найманов.
Крик рос, набирал силу, и всё явственнее и явственнее в нём проступало ликование одних и смертный ужас других.
Чултуган, не слезая с коня, наклонился над поверженным багатуром и, подхватив его меч и вскинув высоко над головой, рысью пустился к тому месту, где стояли нойоны. Когда он приблизился, Темучин увидел, что одна щека у него отрублена и, хотя он придерживает её ладонью, кровь заливает ему грудь. Однако глаза багатура сияли. И, глядя в эти глаза, Темучин понял, что медлить нельзя ни минуты и надо бросить воинов в сечу, пока над долиной витает дух победы, определённой самим Высоким небом. Он встал на стременах во весь рост и выбросил руку вперёд.
— Урагша! — загремело окрест, и Темучин даже не понял, выкрикнул ли это он или тысячи и тысячи голосов.
Вся громада войска качнулась и, набирая скорость, пошла на минуты назад, казалось, неприступную, плотную, а сейчас заколебавшуюся стену найманов. И стало ясно, кто победит в сражении, как ясно это всегда и в любом сражении по порыву, с которым люди идут в бой.
Темучин сам не пошёл в сечу, да в том и нужды не было. Для него взгромоздили одна на другую три арбы, и он, забравшись на верх этого сооружения, мог хорошо видеть открывавшуюся перед ним долину.
Плотная лава туменов ударила в стену найманов и сбила её с места, однако найманы не повернули коней вспять, но, уплотнившись в центре долины, встретили противника, ощетинившись длинными копьями. Темучин понял, что копья могут сдержать ударную силу лавы, и крикнул ожидавшим его повелений у колёс арбы нукерам, чтобы те скакали к нойонам, передали его приказ засыпать найманов стрелами. Через минуту-другую лунный бой начал выбивать одного за другим копейщиков в рядах найманов. Стало очевидным, что противостоять лучникам они не смогут. Даже на расстоянии было видно, как плотно ложатся стрелы. И всё же найманы стояли. Это были крепкие воины, как Темучин предположил ещё в начале похода, самые крепкие из тех, с кем скрещивали мечи его тумены. В центре теснимого найманского войска по-прежнему вздымался рыже-белый хвост бунчука, и хотя его мотало из стороны в сторону и могло показаться, что он вот-вот упадёт, однако такого не происходило. Темучин видел, как стрелы лучников валят одного за другим тех, кто удерживает бунчук, и всё же вновь и вновь находились подхватывающие его руки. А бунчук надо было сбить наземь. Этот удар по найманам мог стать ещё более мощным, чем гибель их багатура перед сражением. И Темучин распорядился послать в бой сотню кешиктенов[55]. Это были лучшие воины, рослые, сильные, одетые в медные китайские доспехи, вооружённые и мечами, и копьями, и посаженные на тяжёлых мощных коней. С высоты своей вышки из арб он увидел, как сотня со свистом и гиканьем выскакала из хвойного мелколесья на краю долины и пошла на найманов бешеным аллюром. С ходу кешиктены врубились в ряды, и, даже несмотря на всё выше и плотнее вздымавшуюся над полем сражения жёлтую пыль, Темучин разглядел, что сотня раздвинула ряды найманов и передовые из кешиктенов бились чуть ли не рядом с бунчуком. И всё же рыже-белый хвост вздымался над головами сражавшихся. Его раскачивало, как в бурю, пригибало, но он всё же не падал.
55
Кешиктены — нечто вроде гвардии при хане.