Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 126

Полки украшали блюда из тончайшего пекинского и шанхайского фарфора, да не того фарфора, что так и прыгает в глаза, утомляя пестротой красок, а благородно расписанного тончайшей мастерской кистью в мягких пастельных тонах, ласкающих взор и побуждающих к размышлению. Здесь же стояли высокогорлые кувшины отменной чеканки, бесчисленные стопки тарелок и буквально ошеломляли ряды изысканнейшей скульптуры всё из того же матово-молочного фарфора. Тяжко давя на мощные доски, лежали красочные ковры и кипы тканей. Шерсть и шёлк, лоснясь и играя красками в свете дня, говорили и непосвящённому — товары произведены лучшими мастерами.

Как только Елюй Си вошёл в помещение, в стене растворилась неприметная дверца и навстречу гостю выступил, низко кланяясь, хозяин лавки. Лицо его цвело в улыбке. Он поприветствовал гостя в изысканных выражениях, поздравил с прибытием в столицу и жестом широчайшего радушия пригласил присесть на раскинутый ковёр с бесчисленными подушками.

Хлопнул в ладоши.

Слуги внесли стол, затеснённый угощениями.

Беседа купцов полилась, как ручей в хорошо ухоженном саду. А он, как сказал древний поэт, всегда вытекает из рая.

Елюй Си в эти минуты нисколько не был похож на того купца, который вынырнул из вьюжной, стылой степи к юрте Есугей-багатура и жалко склонился перед варваром, моля о пристанище. Нет, это был совсем другой человек. Тот торопливо и жадно глодал кости, захлёбываясь, пил молочную водку и всё торопился ц торопился со словами благодарности. Этот же едва отщипнул кроху от, казалось, не поваром, но фокусником приготовленных сладостей, едва смочил губы ароматным чаем. И с подарками он не поспешил, как в юрте Есугей-багатура, но с медлительным спокойствием принял из рук хозяина подарок, с такой же медлительностью сказал краткие, но весомые слова благодарности и сам ответил подарком.

Хозяин расспросил приезжего купца о его товаре и, видно было, остался доволен полученными ответами, так как поднялся, взял с одной из полок тонкий лист пергамента, всё то, что необходимо для письма, вернулся к столу, и кисть его полетела по бело-жёлтому пергаментному полю. Лицо хозяина лавки было сосредоточенно и торжественно, ибо только с таким лицом составляется добрый торговый договор. Договор же, который он составлял, сулил обеим сторонам весьма приличный доход. Как в таком случае не торжествовать?

С поклоном хозяин лавки подал исписанный лист гостю.

Елюй Си пробежал глазами по столбцам иероглифов, принял из рук хозяина лавки кисточку и, обмакнув в тушь, начертал на листе согласие на сделку, проставил число и обозначил замысловатым знаком своё имя.

Сделка была совершена, но между сидящими у стола не все дела были закончены.

О главном они не сказали и слова.

Лицо Елюя Си изменилось. Казалось, все мышцы его пришли в движение и совершенно стёрли видимые до того в чертах спокойствие и радушие, выявив одно — волю. Изменилось и лицо хозяина лавки, утратив только что цвётшее на нём выражение приветливости и явив если не полное подчинение воле гостя, то, во всяком случае, выражение подначальности и зависимости.

Такая быстрая перемена в лицах могла свидетельствовать об одном — отношения между этими людьми сложились не сейчас, за чашкой чая, но давно и носили сложный, многослойный характер.

Торговые связи являли лишь внешний и видимый слой отношений этих людей, но были и другие узы, и более прочные, открывавшие подлинные причины союза и действительную расстановку сил.

Елюй Си оглянулся и пододвинул к себе неприметно поставленную слугой к стене чересседельную суму. Руки купца пробежали по крепким, надёжным пряжкам и извлекли из глубокого кармана немалый кожаный мешок. Мешок был, вероятно, нелёгок, так как купец не без напряжения приподнял его и выставил перед хозяином лавки.

О полированную крышку стола звякнул металл.

Перед выходом каравана из Чжунду Елюй Си побывал у главного управителя императора. Разговор был долгим и нелёгким. Да, для Елюя Си разговоры с главным управителем всегда были нелегки.

Политика Цзиньской империи, как, впрочем, и любого государства, во многом зависела от состояния торговли. Торговля давала империи силу, так как в значительной степени от торговли зависели имперские налоги, позволявшие или не позволявшие содержать многочисленную армию, чиновничество да и сам императорский двор со всеми службами. И империя с величайшим вниманием относилась к купечеству, всячески поощряя его деятельность. Однако и торговля во многом зависела от империи, хотя бы в силу всё тех же налогов, которые могли быть или малыми, что позволяло ей успешно развиваться, или грабительскими, что тут же душило купечество. Одним словом, два этих начала были взаимозависимы.

Елюй Си, как любой купец, нёс на своих плечах все тяготы государства, но он, в отличие от других, нашёл для себя и выход — золотую пайцзу. Однако за маленькую, но всесильную пластинку приходилось платить по большому счёту.

На этот раз главный управитель сказал:

— Под императором Си-Ся Чунь Ю колеблется трон. Ты скажешь — что нам от того здесь, в Чжунду? Это дело императора Чунь Ю — беспокоиться о крепости своей власти.

Всегда немногословный, главный управитель посчитал, что в этом случае необходимо объяснить купцу правила игры, так как от её успеха зависело слишком многое. Голосом, в котором объявлялась старческая скрипучесть, он продолжил:

— Плох государственный муж, что окидывает взором лишь пределы своей державы, ибо крепость соседа — это крепость и его страны. Никто не живёт в мире под Высоким небом в одиночку, но все связаны единой нитью. Лучший способ оберечь свой дом — защищать чужой.

Он замолчал и склонил голову, давая купцу подумать над этой мыслью, или сам задумался над её глубиной, доступной лишь немногим.

Наконец он поднял голову:

— Император Чунь Ю сделал своё. Пришло время уступить место другому лицу.

Слушать такие слова было страшно даже и Елюю Си, хотя он носил на груди пайцзу и выслушал за жизнь немало такого, что немногим доводилось услышать, и при всём том остаться живым. У императоров длинные руки и слух, позволяющий слышать и за тысячи ли. Елюй Си внутренне напрягся, ощутив знобящий холодок.

После длинной паузы главный управитель сказал, выделяя каждый звук, словно хотел молотком вколотить слово за словом в голову купца.

— Запомни имя: Ань-цуань. Это двоюродный брат нынешнего императора Си-Ся.

Слово «нынешний», явно предполагающее слово «будущий», прозвучало в устах главного управителя как приговор императору Чунь Ю.

Купец так и понял.

Дальнейшее было ещё более страшным, чем разговор с главным управителем.

Елюй Си получил крепкую чересседельную суму, в которой был спрятан кожаный мешок, наполненный, конечно, не глиняными черепками. Мешок предназначался Ань-цуаню. А ещё при встрече с братом императора купец должен был передать ему слова, которые запомнил, как своё имя. Слова были путаные, как бывают путаны слова всех посланий такого рода, но одно в них звучало явственно: в Цзиньской империи, в её столице Чжунду, всегда помнили и помнят высокородного и высокочтимого Ань-цуаня и призывают к решительности.

Вот так.

Было от чего измениться лицу Елюя Си после подписания торгового договора с чжунсинским купцом. Торговый договор... Да это была пустая бумажка в сравнении с тем, что предстояло ему ещё увидеть и сделать в столице империи Си-Ся.

2

Армия Хорезм-шаха Ала ад-Дина Мухаммеда шла к Самарканду. Шах уступил покровительнице вселенной и веры, царице всех женщин голову везира. Несравненный Ала ад-Дин Мухаммед посчитал так: Хереви всей жизнью послужил ему — так должен он послужить ему же и своей смертью. Шах был убеждён — это достойный конец для верноподданного.

У власть имущих свои представления о долге и о достоинстве.

Везир Хереви был задушен палачом царицы всех женщин. Ночью её люди вошли в покои везира, и горло спящего Хереви хрустнуло под жёсткими пальцами. Однако на шее везира не осталось и пятнышка, которое бы свидетельствовало о том, что смерть его насильственна. Люди царицы всех женщин умели умертвить человека, не оставляя следов. Учены тому были, да и навычны долгой службой. Наутро Гургандж узнал, что верный служитель шаха везир Хереви скончался во время вечерней молитвы со словами святого Корана на устах.