Страница 18 из 25
– Я не верю прогнозам на выходные, когда вечер обещает встречу с прекрасным, а проснешься – все затянуто одиночеством.
– Ты что, опять на диете? – нашла Лара в коляске выпавшую во сне соску и положила в карман.
– Откуда ты знаешь?
– Голос раздраженный, – вернулась она домой и принялась готовить молочную смесь для малыша.
– Ага, на гормональной. А ты?
– Моя диета – это когда поцелуи на завтрак, обед и ужин. Все остальное не диета, а сплошная борьба угнетенного чувства голода за демократию.
– У каждого свое понятие о разврате. Для кого-то и развернуться уже разврат, – сожалела София, что не дослушала разговор на экране.
– Я люблю решительных мужчин, – вспомнила вдруг Лара, как Антонио сделал ей предложение. И уже после свадьбы, когда она оставалась дома одна, часто спорила сама с собой о каких-то приятных мелочах: чай пить или кофе, с печеньем или с шоколадом, позвонить ему или дождаться, пока сам позвонит… Еще выпить чаю или сварить все-таки кофе, прикончить шоколад или оставить жить, написать ему: «Я тебя люблю» – или дождаться, пока позвонит, и потом уже сказать: «Что, соскучился?»
– Они всегда знают, чего хотят?
– Они всегда знают, чего хочу я.
– Они умнее.
– Не может быть! Ты ли это говоришь, София? Зачем тебе тогда нужно было второе высшее?
– Ну как, я ведь еще многого не знаю.
– Чего ты не знаешь?
– Я не знаю, как жить дальше.
Спустившись с горы, бросив сноуборды прямо на снег, они сидели со стаканчиками глинтвейна и жареными сосисками на лавке, уставшие и счастливые, все еще улыбаясь солнцу, которое уходило восвояси за горы, унося с собой свет.
– Со стороны будто две груди в белом бюстгальтере, – указала рукой Фортуна на две одинокие вершины, между которыми образовался широкий вырез.
– А я-то думаю, откуда такое легкое ощущение оргазма, – глотнул я красный нектар с бонус-треком имбиря, кардамона и корицы.
– Хорошее пойло варят эти немцы.
– Да, и сосиски что надо, – смачно откусила кусок горячей сосиски Фортуна.
В этот момент к ней подскочил рыжий сеттер.
– Откуда это чудо? – завизжала от радости Фортуна.
– Ты слишком эротично ешь. Видишь хозяина вдалеке? – указал я на человека в пуховике, который живо общался со сноубордисткой.
– Похоже, вышел себя показать.
– Ага, и собаку покормить.
– Мне кажется, нельзя кормить чужих собак. – Фортуна гладила собаку одной рукой, а вторую с мясом подняла повыше, чтобы та не достала. – Да, ему теперь не до тебя, – объясняла она псине политику флирта. – Инстинкты, ничего не поделаешь. Бывают девушки с веслом, бывают со сноубордом. Кому какой инвентарь достался.
– Может, дать ему немного? – спросил я Фортуну, которая лучше меня понимала в собаках.
– Не стоит, – сказала она. Тем временем сеттер притащил в зубах кусок ветки и протянул Фортуне.
– Служит, – прокомментировал я.
– Или хочет поиграть, – отбросила она палку на несколько метров. Пес проводил ее взглядом, но остался на месте.
– Не могу я больше смотреть в его голодные глаза, – кинул я кусок своей сосиски сеттеру. Тот поймал на лету гостинец, опустил морду и стал жадно жевать. Проглотив, начал вынюхивать с поверхности снега невидимые ароматы и снова поднял голову: «Еще». В этот момент короткий свист хозяина оторвал его от нашей компании. И рыжее веселое вещество исчезло из поля зрения.
– Смотри, – допивая глинтвейн, закинула голову наверх Фортуна. Там на голубой акварели появилось несколько ярких куполов парапланеристов.
– Жизнь прекрасна, когда она не в телевизоре, – прилег я на колени любимой.
– Ну ты нахал!
– Извини, чтобы лучше было видно, как они спускаются с небес.
– Тебе удобно? – приняла Фортуна меня.
– Еще бы. Ты моя квартира с удобствами.
Я долго наблюдал за разноцветными птицами, пока не закрыл глаза и не представил себя на их месте: шершавый, жесткий поток, бьющий в лицо, беспорядочные чертежи земли и свою абсолютно пустую голову, из которой ветром выдуло все, кроме ощущения нереального счастья.
– Да не кричи ты так! – смеялся рядом Антонио. Это был первый мой полет на парашюте, когда мы спустились в тандеме. – Просто наслаждайся, упивайся.
– Тобой, что ли? – приходил я постепенно в себя.
– Нет, мной не надо, сопьешься… Свободой!
– А твой Антонио? Наверное, он какой-то особенный?
– Да нет, не было в нем ничего такого особенного.
– За что же ты его тогда полюбила?
– За то, что эту роль он отдал мне.
– Только ты думала, что это будет яркое захватывающее кино, а оказалось, что длинный тривиальный сериал, с повтором предыдущих серий по утрам. Все влюбленные – неизлечимые оптимисты. Он все по вахтам на Север летает?
– Да, месяц здесь, месяц там.
– Ну все-таки успеваешь соскучиться?
– Нет, скорее, не успеваю привыкнуть. Все время хочется какой-то свежести отношений, бури эмоций, праздника, что ли. Но не того, что за столом с готовками и гостями. Ты меня понимаешь?
– Согласна, мы стали экономны, мы боимся любить, мы боимся делиться чувствами, даже сердца нынче не бьются, потому что уже не бокалы, полные вина, а пластиковые стаканчики с охлаждающими напитками. А знаешь, что он мне заявил?
– Кто?
– Марко. Когда я ему сказала: «Ты меня не любишь, я это чувствую».
– Что?
– «А зачем мне тебя любить, когда с тобой можно просто спать». Ужалил в самое сердце. Вот все время же себе говорю: «Не надо заводить романов, если вас не заводит». Ан нет, бес попутал, а точнее – страх одиночества.
– После таких слов в отношениях наступает зима.
– Похолодание, я бы сказала. Хотя погода меня абсолютно не волнует. Что бы там ни было за окном – скупая зима или неуравновешенное лето, я всегда буду ждать весны. Только весной глаза наполняются влюбленностью, я же чувствую себя сентиментальной и щедрой дурой, раздавая ее направо и налево.
– Конечно, время вылечит, но осложнения обеспечены. Любовь не переспать.
– И каков теперь твой главный принцип по жизни?
– Главное, чтобы было интересно. А что касается остального, то секс – по Фрейду, шоколад – по любви, чай – поутру.
– В общем, я с тобою согласна, но кое-что поменяла бы местами.
Я выхожу на улицу, чтобы вдохнуть немного асфальта, машин, людей, будто без этого мне уже не выжить. Люди идут молча навстречу или попутно, никто никого не знает и знать не хочет. А если хочет, то только с перспективой. Но где же ее взять, перспективу, если все упирается в горизонт? Для кого-то это отдельная квартира, для кого-то – прекрасная задница впередистоящего авто, для кого-то – необитаемый остров, для кого-то – своя жизнь, без примеси прочих. Все хотели независимости, но продолжали пить, курить и любить, любить кого-то, любить себя. Я тоже зависел от этой вредной привычки. Я был влюблен, а значит – ограничен.
На моем горизонте лежала она – нервная, истощенная красотой, обличенная в изящество, погрязшая в моей влюбленности.
Осень была той самой порой, когда можно подсчитывать урожай адамовых яблок после бурных летних ночей. Пусть даже женщины уже спрятали свои выдающиеся детали страсти в ткань и воздух относился к тебе с прохладцей. В вазе моего воображения стоял свежий букет из ее ног, рук, золотых косичек. Вместе с мыслями, которые спокойны и свежи, я шел через небольшой парк, вдыхая торжественный фейерверк леса. На улице пахло дынями, они выступали золотом из декольте осени, напоминая, что все еще будет, будет гораздо слаще, только попробуй. Я подошел к лавке с фруктами, развалами которой правил южанин. Стал рассматривать дыни, которые лежали одна к одной, словно боевые снаряды, крупнокалиберные и заряженные. Я коснулся морщинистой желтоватой коры одного из них, даже пальцами ощущая сладость плода.
– Ну что ты ее жмешь с такой силой, дыни – они же нежные, как женская грудь, – предупредил меня продавец. – Ты просто скажи мне, какой тебе нужен размер.