Подсолнухи

          Хотя еще больше ему бы подошла фамилия Жеребцов. По темпераменту. Но он не виноват, стечение генов: не несут ноги мимо женского полу. Ему было тридцать два. По местным сельским меркам он уже давно засиделся в видных женихах. Высокий, кудрявый, носастый. Но жениться Витя категорически не собирался. Это было его кредо.

– Женишься, а потом энту жену обихаживай! А потом жеребята пойдут, тьфу, ты! Детишки! – в сотый раз повторил он своему товарищу Петьке Самогонкину. – Не такое мое жизненное предназначение. Я, друг мой Петька, хочу карьеру сделать, – мечтательно закатил Витя синие глаза в длинных ресницах.

– Ха-ха-ха, насмешил. – Самогонкин выронил стакан с остатками мутного напитка. – Из конюха в старшие конюхи! Все равно без жены никак.

– Женишься, выбору, опять же никакого! – настаивал Кобылкин. – А тут, хочешь рыжую, хочешь вороную. Брюнетку то бишь. Да черт с этими бабами! Я тут фотографии нашего Графа на конские выставки послал в дальнее Забугорье. Медаль, может, получу и премию!

          Через месяц после этого разговора прибыла из Забугорья делегация. Двое в лаковых ботинках, господин Пферд в сапогах и с хлыстом, а с ними переводчица с самого райцентра, пегого окраса, невзрачная такая, и еще журналист газеты «Ударник племенного коневодства». Что тут началось! Начальство забегало, гостям – хлеб-соль, Кабылкину – по шеям. Но как узнали поточнее, зачем гости пожаловали, так Кобылкину извинения публично принесли.

          Оказалось, что хотят Графа за баснословные деньги купить и Кобылкина на три года в аренду взять, за не менее баснословные деньги. Хотя Кобылкина начальство бесплатно готовы были отдать.

Замаячил перед Витьком блестящий взлет в кобыльем бизнесе. О таком реактивном разбеге он даже мечтать не мог.

– Виктор, если вы согласны, то нужно договор подписать, паспорт заграничный и себе, и супруге вашей оформить. У них с этим строго, не верит господин Пферд несемейным. Говорят, жена у него слишком красивая,   – сказала невзрачная переводчица и землю носком коричневой туфли поковыряла.

          Задумался Витя:

          «Вот он, эзинцальный момент, или как там по радио сказали? Столкнулась мечта с принципиальной жизненной позицией. Высокий полет и хомут на шею или без хомута, но в глухой безвестности».

          Стал девок местных вспоминать, какая из них побезобиднее будет: «Танька – круп хорош, да удар сильный, Нюрка – замуж вышла, Манька – грива красивая, но норов вредный, – подумал, подумал, – баб много, а никто не подходит».

          Тут пегая переводчица опять нарисовалась:

– Контракт ваш и договор! – сама скромно так улыбнулась в тридцать два зуба.

          «Зубы какие хорошие: ровные, крупные», – подумал Витя, а вслух спросил:

– Не желаете ли, дамочка, для поездки в дальнее Забугорье со мной одну фикцию совершить? Брак заключить фиктивный!

– Очень даже желаю, – сказала дамочка. – Где у вас тут расписаться можно?

          Через неделю расписались, и Аллочка, так звали переводчицу, укатила в райцентр, чемоданы собирать. Свадьбу фиктивную делать не стали, но Кобылкин организовал проводы, почище армейских: и гусь в яблоках, и пироги, и портвейн местного розлива.

          Но друзья-сотоварищи не рады были удачливым обстоятельствам.

– Зря ты, Витька, так! У нас что, своих девок мало? Женился на образованной крале, а образование энто – бабенкам сильно во вред! – сообщил Самогонкин и головой неодобрительно покачал. Остальные сотоварищи целиком оказались на его самогонной стороне.

– Да и в Забугорье порядки все ненашенские, неприличные, – подхватил Сенька Самокруткин, – сам в передаче «Забугорная изнанка» видел: то мужик с мужиком поженится, то свинью заместо собаки заведут!

          «Завидуют»,– подумал Витек и немножко возгордился.

          Вот сидит Кобылкин на остановке с чемоданом, автобус рейсовый ждет, чтобы до аэропорту доехать. Мать с отцом рядышком стоят, слезы рукавами утирают. Тут почтальон:

– Ну, насилу нашел, телеграмма вам!

          «Контракт капут. Граф с брачком. Г-н Pferd», – прочитал Витя вслух. – Да, как же?! Я же мотоцикл продал! Деньги на проводах пропил, – расстроился он. – Еще и фикцию зазря совершил!

          Но не знал еще Витя Кобылкин, какая роковая напасть решила на следующий день случиться.

          Утром на пороге его двухкомнатной избы появилась Аллочка с ребенком и своей мамашей трех и пятидесяти трех лет соответственно. Вот такой удар! Нельзя изменять своей принципиальности.

Случайности не случайны

 Температура в комнате стремительно падала. По стенам с треском расползались причудливые ледяные узоры. Девушка в легком платье изо всех сил толкала дверь. Та поддалась только с пятого раза. В сизой дымке плохо освещенного коридора стояла фигура в черном плаще с косой. Девушка истошно завопила. Наташка тоже вскрикнула и вцепилась мне в руку. По экрану побежали финальные титры. Я засмеялся:

– Классный фильм! Как все закручено, и даже было слегка страшно.

– Я теперь неделю спать не буду, – ворчала Наташка, натягивая пальто.

– Да ладно, это же весело, – я стоял между креслами, ждал, пока можно будет выйти.

          Неожиданно появилось ощущение, будто мне за шиворот насыпали мелких и острых льдинок. Я оглянулся: несколькими рядами выше стояла сухонькая старушка. Она уставилась на меня неживыми, словно маринованные оливки, глазами. Из-под банданы с черепами выбивалась седая прядь. Черная кожаная куртка добавляла абсурдности облику. Веселиться расхотелось.

          После кино мы зашли в кафе. За столиком с чашкой черного кофе сидела та же старушка. Она смотрела на нас, отрываясь, только чтобы сделать глоток. При этом тонкая пергаментная шея еще больше сморщивалась. Старушка умудрялась качать головой в такт песни на английском и шевелить блеклыми губами. Видимо, подпевала. Наташка поежилась и потянула меня на улицу.

          Стемнело и резко похолодало. Сыпал снег. Раньше я бы обрадовался: не люблю запоздало-осеннюю слякоть в декабре, а сегодня в этом чудился зловещий знак. Мы стояли посреди тротуара, держались за руки и мешали прохожим.

– Я домой, – сказала Наташка. – К зачету еще подготовиться нужно. Может, в следующий раз вместо кино пойдем в театр? – облепленные снежинками ресницы умоляюще захлопали.

– В театр?! – скривился я. – Ты же знаешь, терпеть не могу это занудство!

– Может, сходишь хотя бы разок, а потом уже будешь делать выводы? – она повысила голос, сморщила нос и глянула, как будто свысока, несмотря на то, что ниже на двадцать сантиметров.

– Нет, дурацкая затея! – я решил не поддаваться на уговоры.

          Наташка выдернула свою руку из моей, резко развернулась:

– Не вздумай провожать!

– И не собирался: время детское! – крикнул я вслед.

          В метро снова кольнуло ледяное дуновение: в полуметре от меня стояла знакомая старушка. Черные джинсы, заправленные в высокие ботинки, болтались на тощих ногах. Похожая на куриную лапку рука цепко держалась за поручень. Пахло землей и сырыми осенними листьями. Я попятился. Старушка улыбнулась, показав треугольные, как у акулы зубы. В этот момент двери вагона распахнулись, я выскочил на две станции раньше и побежал. Остановился только на улице.

          Подошел троллейбус. Я сел около окна, обернулся по сторонам – старушки нигде не было – выдохнул и стал рассматривать черно-белый пейзаж. Шины успокаивающе шуршали по влажному асфальту.

          Когда я подходил к дому, от былой тревоги почти не осталось следа. «Глупость какая, – думал я. – Чего так всполошился? Ну, бабка со странностями! Наташка отойдет до завтра, перестанет дуться». Снежинки медленно кружили в воздухе, приятно скрипели под ногами, обещали, что зима в этом году состоится. Окончательно расслабиться удалось только возле квартиры. А зря: в прихожей на вешалке висела черная кожаная куртка.

          На кухне старушка-рокерша пила чай с моей мамой.