Последняя игра

— Извините, — выпрямился, надевая шляпу, и снова сунул официанту деньги. — Это компенсация за пепельницу.

Не торопясь, вышел и на мгновение, всего лишь на мгновение задержался у широких окон. Увидел, как метнулись к его столицу девушка в белой блузке и старичок в смешной вязаной жилетке. Штандартенфюрер неспешно прошел дальше, не останавливаясь, и только на углу взял машину.

Мужчина в сером пальто, удивленно взглянув на официанта бросил выразительный взгляд на столик, около которого ползали на коленях девушка и старик.

— Я не в первый раз заказываю у вас столик и прошу его не занимать впредь до моего визита. Это было заранее оговорено, разве нет? — холодным тоном осведомился он, снимая пальто.

— Извините, герр. Сейчас все будет улажено.

Мужчина пожал плечами и стал снимать пальто. Завтракал с аппетитом, как и всегда, запивая горячим крепким чаем, затем откинулся на спинку стула. Спокойно, меланхолично закурил Sonder Mischung с розовой полоской на фильтре, потом поднялся, склонился над своим пальто. Все видели, как он убрал оранжевую пачку сигарет, обстоятельно оделся, застегиваясь на все пуговицы и молча, ни с кем не прощаясь, ушел.

Вечером его уже ждал самолет, доставивший его на следующий день на паром, идущий в Швецию.

Этим человеком был Рудольф Ганс Христиан Каннинг, военный атташе Рейха в Стокгольме, он же советский разведчик Георгий Доржинский.

========== Глава 20. Исповедь невозвращенца ==========

Георгий Александрович Доржинский спокойно выкурил папиросу и положил коробку на чемодан. Паром отходил через полчаса. Дышалось соленым крепким воздухом легко-легко, будто на крымском взморье на даче у тетки. Коктебель, сочные персики в оранжерее, бородатый, похожий на проклятого Маркса Максимилиан Волошин, его нежные воздушные акварели, мама в белом платье с букетом розовых пионов. Запах моря, лето, отец в выглаженном белом мундире офицера Российского Императорского флота. Чай в чашках костяного фарфора, пастила, яблоки, музыка Чайковского.

Давно забытое как слова католического гимна. Доржинский взял из чемодана новую коробку с папиросами и вышел на палубу. Облокотился о поручень, с наслаждением закуривая вторую папиросу — до отправления минут десять.

Прощай, Рейх. Последнее задание от Юстаса выполнено. Носильщик, когда нес чемодан, обронил картонку, поспешно поднял ее и подал, заменив на другую. Там была пленка для самого Доржинского, позывной «Дихтер», но он ее распаковывать и просматривать не стал — не ко времени уже, да и значения больше не имеет. Он уже расквитался с Советским Союзом.

Раскрыл блокнот, написал: «Efter mina barns och min frus död{?}[ «После гибели моих детей и жены…»]…». Задумался, карандаш снова убрал под резинку записной книжки.

Когда освободили Ленинград, ему прислали весточку о семье знакомые финны. Дочь и сын вместе с его сестрой Анной Доржинской-Ганиной умерли от голода в блокаду.

Жену расстреляли в тридцать восьмом. И он сам до сих пор изменник Родины, потому что сын царского офицера и разведчик. А, значит, уже предатель.

Вальтер Кривицкий много говорил об этом: он все знал о процессах тридцатых. Был пророком. Доржинский прислушался к нему, к тихому немногословному разведчику, ставшим профессионалом своего дела настолько, что не верил уже никому. И те, кто прислушался, те выжили. Кого вызывали в Москву в конце тридцатых — больше никогда не возвращались. Доржинский сказался больным, что было правдой, и избежал участи быть тельцом на заклание. А вот многих расстреляли. Самого Кривицкого убили.

Именно у Кривицкого он встречался со Штирлицем, сталкивался с потерянным взглядом идейника (так про себя Доржинский называл Максима Максимовича Исаева, истинного коммуниста) и жалел его, насколько эгоистичная юность может жалеть потерянную молодость. Их пути с Исаевым разошлись.

Доржинский специализировался на Скандинавии, практически постоянно находясь в Дании. Перед войной с белофиннами он разошелся во взглядах с тогдашним заместителем резидента разведки НКВД в Финляндии Зоей Воскресенской. А через месяц его жену Евдокию Ивановну Доржинскую, дочь профессора Академии имени Фрунзе, арестовали как члена семьи изменника Родины и расстреляли. Его самого заочно приговорили к смерти, но приговор в исполнение привести не удалось — Доржинский исчез, и НКВД так и не смогло его обнаружить.

Зато в аппарате военного атташе при Министерстве иностранных дел Риббентропа появился новый дипломат — Рудольф фон Каннинг. Он охотно пошел на сотрудничество с абвером и позволил себя перевербовать советской разведке. Доржинский не рисковал — все, кто его знал, погибли на расстрельных полигонах. Но он любил Россию и работал на нее, оставаясь вне политики и вне существующих режимов.

Он отправил данные о начале войны с точностью до минуты, он информировал о крупнейших операциях Вермахта в Норвегии и Финляндии. В знак признания его заслуг Центр поручил наладить канал связи с Юстасом. Канал был налажен, хотя Доржинский избегал встреч с Исаевым, прибегая к тайникам. Через него, когда оборвался радиоэфир, пришло последнее указание Штирлицу из Москвы. И теперь уходило последнее послание.

Георгий Александрович докурил, аккуратно растер окурок между пальцами. Скоро война закончится, но в Союз он не вернется. Он невозвращенец как Кривицкий, Рейсс{?}[В 1937 году убит спецгруппой НКВД в Швейцарии после открытого выступления против сталинских репрессий], Орлов.

Доржинский повернулся, чтобы идти в свою каюту, но его деликатно остановил женский голос:

— Простите, не подскажите, где здесь есть пятнадцатая каюта?

Легкий немецкий акцент, но слова по-шведски звучат понятно, и от этой ватной понятливости (это же пароль, пароль!) мурашки по коже. Почему не предупредили? Почему так неожиданно, уже после передачи изменили ящик? Что случилось?

— Пятнадцатая каюта по другому борту, — заученно сказал пароль, вглядываясь в молодую женщину. Он ее где-то видел, на каком-то приеме, дочь или жена (нет, дочь, кольца нет) крупного чиновника или важного лица.

— Вы проводите меня туда?

— Да, конечно.

Как и полагается по инструкции, в каюте второй сопровождающий. По-русски очень чисто, только немного иначе, чем говорили в дни юности. Эх, опошляется язык, опошляется.

— Вам переданы новые распоряжения для Юстаса. Срочно и лично для вас. Юстас передал вам тайник?

— Да, коробка у меня, — Доржинский кивнул. — К чему же такая спешка?

— Я вынужден заменить тайник, — Ойген Лоренц протянул руку, и тогда Георгий Александрович отшатнулся, неожиданно поняв, что угодил в ловушку. А Ингрид Боргман включила в сумочке диктофон.

Доржинского сначала допрашивали они, сотрудники абвера.

Боргман села в черный мерседес генерала Гелена и передала ему свежеотпечатанные протоколы допроса. Генерал ознакомился с ними, кивнул.

— Это то, что я хотел услышать. Двух зайцев сразу. Доржинского передашь лично в гестапо и извинишься перед Мюллером. Женщины лучше умеют извиняться перед мужчинами, — тонко улыбнулся.

— Что делать со Штирлицем?

— Ты выполнила свою задачу, Ингрид. Поэтому о Штирлице забудь. И поблагодари от меня Лоренца.

Игра вошла в заключительную стадию.

========== Глава 21. Мюллер и Гелен ==========

Из полуоткрытого окна сквозняк доносил душистый запах нагретой смолы. Гелен улыбнулся и стал спускаться вниз в бункер. Он уже дошел до двери, где стоял пост, уже готовый распахнуть двери, как сверху торопливо застучали сапоги. Генерал обернулся, прищурился — переход от света к тьме не давал внимательно разглядеть лицо шедшего. Потом он узнал адъютанта генерал-полковника Йодля.

— Господин генерал, к вам группенфюрер СС Мюллер.

Гелен дернул бровью. Очень неожиданно.

Мюллер стоял, разглядывал на стене карту, когда генерал вошел к себе в кабинет.

— Хайль Гитлер, — Мюллер повернулся к нему.

Гелен нетерпеливо кивнул:

— Хайль. Что стряслось, Мюллер? Взорвали мой дом?