Стенающий колодец

Всю ночь в высокие окна церкви стучал сильный ветер, он выл в горах и ревел в лесах. Поиски Саула ни к чему не привели. Да и если бы кто-нибудь закричал или позвал на помощь, его бы сразу услышали. Все, что доктор Эштон был в состоянии предпринять, это предупредить всех в округе, поставить на ноги городских констеблей и сидеть в ожидании новостей, что он и сделал.

Новости появились лишь на следующее утро, их сообщил церковный сторож, в чьи обязанности входило открывать церковь в семь часов утра для ранних молитв. Он послал горничную за ее хозяином, и она вбежала к нему, растрепанная и вытаращив глаза. Двое мужчин немедленно ринулись к южному входу в церковь, где и нашли лорда Саула. Он отчаянно цеплялся за кольцо в двери, одежда на нем была разодрана в клочья, обувь отсутствовала, а израненные ноги кровоточили.

Именно об этом сообщало письмо, которое получил лорд Килдонан. На этом первая часть нашей истории кончается. Фрэнк Сидал и виконт Саул, единственное дитя и наследник герцога Уилльяма Килдонанского, покоятся в одной могиле в церковном дворе Уитминстера. На могиле установлена каменная плита.

В своей резиденции доктор Эштон прожил тридцать лет. Не знаю, спокойно ли ему жилось там, но во всяком случае обошлось без явных потрясений.

Преемник его предпочел остаться в прежнем своем доме, поэтому здание, предназначавшееся старшему пребендарию, стояло свободным. Прошел восемнадцатый век, а затем наступил и девятнадцатый: мистер Хиндес, преемник Эштона, стал пребендарием в двадцать девять лет, а умер в восемьдесят девять.

И вот то ли в 1823-м, то ли в 1824 году эту должность получил наконец тот, кто решил поселиться в этом доме. Звали его доктор Генри Олдис; возможно, некоторым моим читателям знакомо это имя – он является автором ряда произведений под общим названием «Труды Олдиса». На полках большого количества известных библиотек – где они занимают достойное место – к ним так редко кто прикасается.

Доктору Олдису, его племяннице и их прислуге потребовалось несколько месяцев, чтобы мебель и книги из Дорсетширского прихода перевезти в четырехугольное здание в Уитминстере и расставить по местам. Но в конце концов все было сделано, и дом (который, несмотря на то что столько времени пустовал, производил хорошее впечатление и оставался неподвластным непогоде) ожил и, подобно поместью графа Монте-Кристо в Отейле, запел и расцвел вновь.

В то июньское утро доктору Олдису, вышедшему в сад погулять перед завтраком, он показался особенно красивым. За красной крышей виднелась церковная башня с четырьмя золотыми флюгерами, а за ними голубело яркое небо и белели крошечные облачка.

– Мэри, – произнес он, усевшись завтракать и положив на скатерть что-то тяжелое и блестящее, – посмотри, что только что нашел мальчик. Может быть, ты догадаешься, что это такое?

На столе лежала круглой формы, не толще дюйма, абсолютно гладкая пластинка из обыкновенного, как могло показаться на первый взгляд, стекла.

– Во всяком случае, она очень красивая, – ответила Мэри, прелестная блондинка с большими глазами и ярая любительница литературы.

– Верно, – согласился ее дядя. – Я подумал, что тебе она понравится. Мне кажется, что раньше она находилась в доме – ее нашли в мусорной куче за углом.

– Сейчас я не очень уверена, что она мне нравится, – заявила Мэри несколько минут спустя.

– Это еще почему, моя дорогая?

– Не знаю. Возможно, это всего лишь причуда.

– Вот уж точно, причуды и, разумеется, романы. Кстати, что за книга на сей раз… то есть как она называется… занимала твои мозги весь вчерашний день?

– «Талисман» Вальтера Скотта, дядя. Ах, вот было бы здорово, если бы это тоже оказался талисман!

– Понятно, «Талисман», что ж, ты имеешь полное право на него, чем бы он ни оказался на самом деле. Ну, мне пора по делам. Как тебе дом? Он тебя устраивает? Слуги не жалуются?

– Нет, вообще-то здесь так хорошо. Единственный soupcon[13] на жалобу на замок в бельевом шкафу, и, как я тебе уже докладывала, миссис Мейпл никак не может избавиться от пилильщиков в той комнате, которую ты проходишь мимо, когда идешь из другого конца дома. Кстати, тебе действительно нравится твоя спальня? Она так далеко.

– Нравится? Очень – чем дальше от тебя, дорогая моя, тем лучше. Но что это еще за пилильщики? Одеждой они питаются? Если нет, то пусть имеют эту комнату в полном своем распоряжении. Нам-то она вряд ли понадобится.

– Да, конечно. То, что она зовет пилильщиками, такие красные, как долгоножки, только размером поменьше[14], и в комнате этой они расположились действительно в огромном количестве. Мне они не нравятся, но полагаю, вреда они не приносят.

– Сегодня утром тебе, по-моему, многое не нравится, – заметил ее дядя, закрывая за собой дверь.

А мисс Олдис осталась сидеть за столом, разглядывая пластинку, которую она положила на ладонь. С ее лица медленно сошла улыбка, взамен которой появилось выражение интереса и почти напряженного внимания. Но ее раздумья нарушило появление миссис Мейпл и неизменный вопрос: «Ах, мисс, вы не могли бы уделить мне минутку?»

Еще одним источником информации для рассказа послужило письмо мисс Олдис, которое она за два дня до этого начала писать своей подруге в Личфилд. Оно не лишено следов влияния лидера феминистского движения того времени, мисс Анны Сьюард, известной как Личфилдский Лебедь.

Моя дражайшая Эмили, спешу с радостью сообщить тебе, что наконец-то мы – мой любимый дядя и я – по селились в доме, который теперь называет хозяином нас, нет, хозяином и мистресс – так в прежние времена он называл многих других. И теперь мы вкушаем современную изысканность вкупе с древней архаикой, коими прежде наша жизнь не была украшена. Каким бы ни был маленьким наш городок, он в состоянии предоставить нам отражение – пусть бледного, но истинного – наслаждения вежливого обхождения как соседствующих семейств, так и обитателей поместий, разбросанных по округе. Лоск вышеозначенных ежегодно обновляется посредством общения с блеском столичным.

Но есть и другие, чей здравый смысл и сердечность временами и по контрасту не менее приятны и приемлемы. Утомленные гостиными и общими комнатами наших друзей, мы готовы принять утешение от столкновения умов или небольшой дневной беседы в окружении печальных красот нашего освященного веками собора, чьи серебряные куранты ежедневно «призывают к молитве»; а близ темных стен мирного кладбища мы со смягчившимся сердцем предаемся соответствующим раздумьям, и вскоре глаза наши покрываются влагой при воспоминании о молодых и красивых, старых, мудрых и добрых.

На этом месте стиль письма неожиданно меняется.

Но, дорогая моя Эмили, в манере, которой ты столь достойна и которая доставляет нам обеим огромное удовольствие, я больше не в состоянии писать. Хочу рассказать тебе о совершенно необычном происшествии.

Сегодня утром за завтраком показал мне предмет, который был найден в саду, – то ли стекло, то ли хрусталь следующего размера (тут приведен рисунок). Он отдал его мне, а я положила его на стол. Когда ушел, я, непонятно почему, несколько минут разглядывала его, потом мне пришлось заняться домашними делами. Так вот, наверное, ты скептически улыбнешься, но я увидела в нем события и предметы, которых в комнате не было.

Ты меня, разумеется, поймешь, когда узнаешь, что при первой же возможности я решила повторить свой эксперимент и уединилась у себя в комнате с этим стеклом, которое, как мне кажется, является талисманом огромной силы. И разочарование не постигло меня.

Эмили, клянусь памятью того, кто так дорог нам обеим, что то, что я сегодня испытала, выходит за рамки всякого правдоподобия. Короче говоря, глядя при ярком свете летнего дня сквозь кристальные глубины этой крошечной круглой пластинки, я увидела следующее.

13

Намек (фр.).

14

Очевидно, имеются в виду наездники-ихневмониды (Ophion obscurum), а не настоящие пилильщики. – Примеч. авт.