Страница 27 из 28
– И все равно я так сильно это люблю, – неожиданно сказал я вслух, дотрагиваясь кончиками пальцев до бумаги. – Я не могу не писать. Мне необходимо утешение, которое я нахожу в литературе, как будто я придумываю отдельный мир, где можно исправить все, что не получается исправить в жизни.
Я посмотрел на реанимационный монитор: зеленая линия подскакивала, вырисовывая треугольники через каждую секунду.
– Если бы у Шмуля был брат, он бы никогда не впал в кому, – негромко произнес я.
Мне захотелось плакать. Ваня молчал; его лицо выражало безмятежное равнодушие ко всему. Не сдержавшись, я хотел пошутить, но прозвучало совсем не смешно, даже жалко:
– Господи, в индийском сериале ты бы уже очнулся и начал танцевать со слонами! Я столько личного рассказал, а тебе хоть бы что!
Я подался вперед, наклонился к Ване, прикоснулся лбом к узкой грудной клетке с торчащими ключицами, вдохнул запах больничного белья – смесь стирального порошка и ландышей. Я сжал Ванины пальцы в своей ладони – они были теплыми, настолько теплыми, что даже страшно, почему все остальное в нем такое неживое. Кривая линия на мониторе, теплые руки и вздымающаяся грудная клетка – вот и все, что говорит о жизни, а жизни нет.
Я почувствовал, как слезы катятся по моей переносице и остаются на одеяле – маленькими круглыми пятнами.
– Мне так жаль, – прошептал я, всхлипывая. – Мне так жаль… Я так себя виню.
Я поднял голову, обхватил Ванину руку ниже локтя и прижал к себе, как прижимают младенцев.
– Может, зря я заставил их тебя забрать? – негромко спросил я. – Там тебе было бы лучше… Этот сраный треугольник не приемлет вторжение четвертого угла. Он тебя выдавил.
Я не заметил, как вошла медсестра и начала мягко отстранять меня от Вани. Она говорила, что ему нужно отдохнуть, что я могу прийти на следующий день, а сейчас необходимо попрощаться.
Я горячо зашептал Ване, так, чтобы слышал только он:
– Пока, пока, пока! Я еще приду, следующая глава про Джонси, а Джонси – это ты.
Когда я вышел из палаты, вытирая глаза тыльной стороной ладони, медсестра, глянув на меня сочувственно и укоризненно одновременно, попросила:
– Постарайтесь перед ним не плакать. Его это очень тревожит.
– Да он ни на что не реагирует, – огрызнулся я.
– Так только кажется.
На улице шел сильный дождь. На секунду я замер на больничном крыльце, как и все остальные посетители – выходя, они останавливались у дверей, застигнутые стихией врасплох. Я шагнул под холодные струи – куртка моментально намокла. Я снял ее и остался в футболке – так и отправился к автобусной остановке, чувствуя, как дождь бьет по телу через тонкую ткань.
В ожидании транспорта, прячась от ливня, люди набились под пластиковый навес и через стеклянные стены остановки выглядели как маринованные огурцы в банке. Я встал в стороне. Женщина с ребенком на руках, заметив меня, начала тесниться. Она сказала:
– Мальчик, вставай рядом, тут еще есть место.
– Нет, спасибо! – ответил я, стараясь перекричать поток воды.
– Так дождь…
Я пожал плечами, отворачиваясь.
– Раз идет дождь, значит, надо мокнуть.
Она меня, наверное, не услышала. А если и услышала, то не поняла – я сказал это на русском.
На идеально вымытой кафельной лестнице оставались мокрые следы – вода хлюпала в кедах, стекала по одежде, капала с волос за воротник футболки и заставляла зябко вздрагивать. Зубы стучали, и я сжимал челюсти, чтобы унять дрожь.
Перед дверью в квартиру я понял, что забыл ключи, и аккуратно нажал на звонок. Через полминуты мне открыл Лев, вместо приветствия выдав:
– Наконец-то! – Но, оглядев меня с головы до ног, он удивленно спросил: – Ты чего такой мокрый?
Неровно стукнув зубами, я выдохнул:
– От слез.
Приняв мой ответ за несмешную шутку, Лев иронично сообщил:
– Зонтик изобрели. Может, слышал?
– Да, что-то такое было, – сказал я, кончиками пальцев развязывая размокшие шнурки на кедах.
– Переодевайся и выходи в гостиную. Нужно поговорить.
От его строгого «Нужно поговорить» у меня пробежали мурашки. Я тут же перебрал в голове всевозможные варианты случившегося: они нашли мою заначку? Алкоголь? Порнуху? Вспомнив, что заначка закончилась, а алкоголя и порнухи никогда не было, я напрягся еще больше: значит, нашли что-то, о чем я даже не подозреваю.
Переодевался медленно (специально, чтобы оттянуть неизбежное) и выходил в гостиную почти на цыпочках. Родители сидели за круглым столом, опять как на «консилиуме». Я сел напротив Льва, по правую руку от Славы, но, столкнувшись с его растерянным взглядом, заподозрил, что и Слава не знает о теме наших переговоров.
Так оно и было. Когда мы оба вопросительно посмотрели на Льва, он произнес:
– Я хочу поговорить о Ване.
Он сделал паузу, но мы молчали в ожидании продолжения.
– Я знаю, что вам не нравится это обсуждать, но не обсуждать это уже нельзя. У нас нет денег на его содержание в больнице и лечение.
– Скоро мы получим страховку… – начал было Слава, но Лев его перебил:
– Она этого не покроет. Умереть, родить и вырвать зуб – вот что здесь можно сделать бесплатно.
Слава устало потер глаза.
– Это неправда. Ты ее не изучал.
Лев начал раздражаться.
– Изучал. Тебе обязательно со мной спорить?
– Я просто не понимаю, зачем ты все это говоришь.
– Конечно, ты не понимаешь, – кивнул Лев. – Ты ведь был готов кормить ребенка «Несквиком» месяцами и смотреть с ним пошлые мультики. Твоя инфантильность и сейчас из тебя лезет – ты не хочешь говорить о неизбежном. Ты не хочешь думать, что же делать, когда деньги закончатся и его реально придется отключать.
Слава тоже начал язвить:
– Зато ты не инфантильный, и от тебя в семье сплошная польза.
У меня закололо в висках и, пересиливая эту боль, я крикнул:
– Все, хватит!
Они оба посмотрели на меня.
– Вы оба похожи на пятилеток, – заключил я. – А теперь давайте по теме. Че делать-то?
Лев, смерив меня многозначительным взглядом (я уловил сквозящее в нем недовольство моим хамством), уже спокойней произнес:
– Мы так об этом говорим, как будто вопрос только в сроках выхода из комы. Но вы же не думаете, что Ваня откроет глаза, встанет и пойдет? После комы люди восстанавливаются месяцами, в худшем случае – годами. И это тоже стоит денег.
– И… и что? – спросил Слава, пожав плечами. – Ты знаешь, где взять деньги? Бросишь учебу, пойдешь работать?
– Ты же в курсе, что я не могу здесь легально работать.
– Подпольные аборты?
– Подпольные аборты не окупаются, когда легальные не запрещены.
Несмотря на серьезность разговора, я успел мысленно удивиться тому, что это был единственный аргумент Льва «против».
– Тогда… – Слава поднял глаза к потолку, как будто задумался. – Тогда работа, не связанная с медициной?
– Ты помнишь, что у меня всего один диплом и никаких талантов типа этого вашего рисования или писательства? – На последнем слове он выразительно посмотрел на меня – камень в мой огород, видимо. – Куда я могу пойти? Перекладывать асфальт?
Слава непринужденно пожал плечами.
– Почему нет.
Лев неприятно прищурился, словно речь шла о чем-то поистине отвратительном.
– Ты хочешь, чтобы я пошел на такую работу?
Слава, почувствовав, как опасно будет ответить «Да», снова пожал плечами. Повисла тишина, во время которой меня разрывало на части: с одной стороны, не было ничего более логичного, чем браться сейчас за любую работу, с другой стороны, я чувствовал странную солидарность со Львом, вся эта ситуация была несправедлива к нему.
– А я не хочу, – наконец негромко сказал Лев.
– А что хочешь? – спросил Слава таким тоном, как будто у него уже битый час не получается договориться с капризным ребенком.
– Вернуться в Россию.
Тут мы, конечно, со Славой синхронно подобрались, выпрямились как по струночке: