Страница 3 из 14
Но ведь и тут не без пользы. Готовый рецепт: при сильном расстройстве вяжите макароны узлами. Только покрепче. Не пожалеете!
И тут — ого-го! — как потянет! Леска зазвенела. Пароход задрожал. Тяну и чувствую: вот это рыба! Вот-вот сорвется! Светляки выпрыгивают, вспыхивают, судно то туда, то сюда.
Подвел я рыбу поближе, ухватил за морду, тащу и прикидываю: «Ну уж эту зафарширую, уж эту намариную!»
Вывалилась команда, шумит. Довольна! Только, непонятно с чего, подлетает ко мне боцман, кричит:
— Ты что это тащишь, Борщик?
— Р-р-рыбу! — говорю. — Наж-жарю на всю команду!
— Какую рыбу! — кричит. — Да еще, наверное, чистить и мариновать собираешься. Это же подводная лодка. Дело международным скандалом пахнет!
— Ну да?!
— Да ты посмотри!
Выпустил я рыбу — вижу: и в самом деле подводная лодка. Открылся люк, высунулся из него капитан. Ругается, охает.
Я стою и думаю: «Что же вы ругаетесь! Лучше боцману скажите спасибо. А то без него завтра утром в маринаде бы плавали!»
Вот ведь какие штучки бывают!
И честное слово, в этом случае я ни капли не обиделся, когда доктор Челкашкин похлопал меня по плечу и сказал:
— Пора, Борщик, надевать очки. Конечно, возможно, ничего страшного не произошло бы, если бы мы эту лодку съели под маринадом. Под разными маринадами мы и не такое ели. Но очки надевать пора. А иначе с такими ошибками в людоеды угодишь!
И я ничего не сказал. А что тут скажешь?
Всё правда! Выйдешь после такой ошибки на палубу и вдруг услышишь:
— А, это тот самый Борщик, который мариновал лодку и морячками закусывал?
Нет, не надо!
У хорошего повара должна быть чистая совесть и чистое хорошее настроение.
Хорошее настроение любому повару просто необходимо. Браться за приготовление пищи надо только с хорошим настроением, даже если жаришь самую простую яичницу. Иначе она от злости может так заляпать веснушками физиономию — скребком не отскребешь.
А бывает и того хуже.
Помню, в Индийском океане, при полном штиле, готовил я команде плов. Отличный, должен сказать, плов. Уже морковочку с луком нашинковал и обжарил, рис промыл, баранину подрумянил…
И тут, как назло, заглянул на камбуз старпом, стал давать указания, горелые сухари припомнил. Сообщил, что без премии оставит. Все доброе настроение через трубу выскочило. Бегаю по кухне с ножом, успокоиться не могу. Взорваться готов. Так и кажется, вокруг грозой пахнет.
И вдруг вижу: в самом деле, влетает в иллюминатор светящийся шар, потрескивает и направляется ко мне. Шаровая молния. Стою я ни жив ни мертв и жду: сейчас подлетит, шарахнет в лоб и — привет милой бабушке!
Хорошо, что в этот момент от плова уже вкусно пахнуло. Прошла она надо мной, зарулила к котлу, повисела, будто понюхала, — и плюхнулась вниз, в самую гущу.
Плов тут же закипел, забулькал. Я его подхватил и на стол. Все так и навалились, умолотили. И на тебе! — ни с того ни с сего ругаться и ссориться начали! Бегают, ругаются и потрескивают.
А у одной дневальной волосы торчком встали, нос вытянулся, покраснел, и сама, как шаровая молния, носится с тряпкой в руках по коридору, на всех злится, искрами так и сыплет.
До сих пор не вылечилась. Попадись ей под руку — тряпкой, а то и щеткой вмиг схлопочешь. И в глазах у нее шаровая молния прыгает.
И совсем другое дело — хорошее настроение. Поешь — и борщ вроде бы в котле поет. Цыплята жарятся — тоже поют. И вилки, кажется, поют, и поварешки подпевают. И все неживое живым становится.
И наверное, вся команда «Даешь!» помнит исключительный случай.
Купил я в Сингапуре электрического пингвина. С музыкой внутри и с подогревом. Я все люблю с подогревом.
Стоял он у меня в углу на камбузе. Стоял, стоял. И вдруг я заметил, что он под мои песни шевелиться и разгуливать начал. Особенно в качку. Чем песня душевней, тем он отзывчивей!
А тут, помню, варил я флотский компот из абрикосов с дерева, которое еще мой дед посадил. Это еще до рыбьего жира было. Варю и напеваю!
И вижу, то ли на песню, то ли на запахи — дело-то ведь было в Антарктиде — стали собираться пингвины. Даже те, которые на яйцах сидели!
Что же, говорю, они делают! Пингвинята в яйцах застынут, не вылупятся.
И тут, верите, мой пингвин согласно кивнул, вперевалочку заковылял под песню вниз по трапу. Нашел на льду яйцо, сел. И через минуту-другую, яйцо — хлоп! — и навстречу морозцу вывалился пингвиненок. А там нашлось еще яйцо, а за ним третье. Целая стайка пингвинчиков. И все потихоньку качаются под мои песни, как в детсаду, и вроде бы напевают.
Их-то я потом и взял к нам на палубу, весь этот детсад.
Вот что значит хорошее настроение — и для вкусных блюд, и для птиц. А уж для людей совсем хорошо. Даже отлично!
Ради хорошего настроения команды, чтобы она была сытой, веселой, довольной, на какие только выдумки ни пустишься, на какие приключения ни пойдешь! Тут, знаете, только и успевай сам вертись и мозгами верти: и в смысле «я тебе шмотку — ты мне селедку», и в самом прямом — вертись, и все.
Помню, как-то возле Камчатки кончилась у нас на судне всякая вкуснятина. И горючее кончилось. Пых — и все! И не только у нас!
Суда вокруг качаются, матросские желудки звереют от голода, урчат, будто в каждом из них сидит по хорошему зоопарку.
Что делать, прикидываю, что бы сообразить? Вышел на палубу, задумался… И вдруг прямо-таки подпрыгнул. Рядом-то вулкан, сопки, скалы, а на них орет, шумит птичий базар. Миллионы яиц! Сидим, можно сказать, на яйцах и голодаем.
Я взял пару сеток, надел японские кеды и полез на скалы.
Вулканы рядом дымят, камни вздрагивают, а я ползаю и собираю яйца. Самые крупные. Полную сетку набрал. Крупных-крупных! Ну, размышляю, сейчас я своих орлов накормлю!
И только подумал — оступился и покатился вниз. С сеткой! Ну, думаю, сейчас получится Борщик всмятку. Хорошо, успел ухватиться за выступ скалы.
Вишу, одной рукой держусь, а в другой держу сетку. Подо мной шумит океан, качается, далеко внизу, наш пароход, толпится на носу команда, на меня пальцами показывает. Кто-то хватается за сердце, кто-то за голову…
А я вишу из последних сил и думаю: «Извините, братцы…»
И тут из-за скалы — вертолет с знакомыми летчиками. Повисли надо мной, спрашивают:
— Борщик, ты что здесь делаешь?
— Не видно, что ли, яйцами торгую, — говорю.
— Ну ладно, — говорят, — торгуй. А мы летим за кипятком в долину гейзеров.
Ничего себе шуточки!
— Так мне же с вами по пути! — кричу. — Мне ведь яйца отварить надо!
— Ну ладно, — говорят.
Спустили мне лестницу. Уцепился я кое-как за ступеньку и полетел. В облаках, над реками, над сопками, над лесами. Прямо в колпаке и в фартуке.
Люди на меня смотрят. Медведи внизу морды задирают и пасти от удивления раскрывают. Наконец долетели до гейзеровой долины. Кругом из дна пар валит, все кипит, как у меня на камбузе.
Петляем мы среди гейзеров и выбираем, который получше. И вдруг снизу — шипящий фонтан, как ударит рядом со мной, чуть не до неба. Я сразу раз — и яйца в кипяток. Вишу на лестнице, терплю, а яйца рядом варятся. Руке горячо, но, главное, яйца варятся!
Тут и вертолетчики ведром кипяточка зачерпнули — для чая, — развернулись и пошли обратно. До самой палубы меня донесли. В общем, благополучно. Только однажды вывалилось из сетки яйцо и какому-то зеваке прямо в лоб угодило, да так, что вулканы вздрогнули. Ну а зачем, скажите, когда падает яйцо, подставляешь лоб? Рот раскрывать нужно.
Конечно, команда наелась. Ходят, потирают животы, говорят:
— Борщик, а яйца-то оч-чень крутые. Переварил. Как только ты сам не сварился?
А капитан заметил:
— Ничего, он у нас и так крутой!
Конечно, это было очень приятно.
Только Челкашкин, доктор, как всегда, сказал:
— А выговор бы ему опять стоило влепить. Ведь из-за этих яиц у всей команды чуть сердце не выскочило!
Ну, то-то, думаю, наконец и он оценил, наконец все поняли: повезло той команде, у которой есть Борщик!