Ганзейские сказы

Когда смерклось, к дому Вагнеров подъехала повозка. Из нее вышел мужчина с острой бородкой в черном камзоле. Ему открыла дверь Терезхен.

– Йозеф, дорогой мой! Сколько лет, сколько зим! – воскликнул Вагнер, обнявшись со старым приятелем.

– Здравствуй, Якоб, – отвечал Цорн. – Я тоже рад тебя видеть. Это твоя жена? Очень рад, фрау Маргарита. Я вижу, вы все еще цветете? А где же твой сын?

– Вот он, Густав, моя надежда, – и господин Вагнер слегка подтолкнул сына к господину Цорну. Густав поклонился, как его учили, и пожал руку гостю.

– Ну что же, Йозеф, прошу к столу, – пригласил Вагнер. Цорн уселся напротив хозяйки. Прочли молитву, выпили по одной рюмке по случаю встречи, закусили сыром и зеленью.

– Ну как твои дела, Йозеф? – спрашивал Вагнер. – Не предвидится ли каких-нибудь новых поездок?

– Как же, я собираюсь нанести визит русскому государю. Как только растает снег, станем готовиться в путь. Говорят, в русских землях много удивительного?

– Ну еще бы! Я сам плавал туда когда-то с дядей торговать селедкой да сукном, будучи немногим старше Густава. Парень-то у меня умница, одна беда – никак его на одном месте не удержишь. Да и подсчеты вести ему скучно, хотя с арифметикой у него хорошо ладится, – при этом он посмотрел на сына, который от смущения чуть не опрокинул бокал.

– Что ж, живой характер – не порок, – заметил Цорн.

– Так-то оно так, – вздохнул Вагнер, – да только не знаю, кому его в ученики отдать. Дома-то ему не сидится.

В это время Терезхен принесла на блюде гуся под грибным соусом. Цорн после первой обглоданной ножки заявил, что давно не ел ничего вкуснее.

– Эта птичка просто создана для того, чтобы быть приготовленной руками твоей жены, дорогой Якоб, – сказал он, когда с гусем было покончено. – Послушай, отойдем в сторонку. Пока не принесли десерт, нам надо поговорить.

Мужчины отошли в угол, где стояло любимое кресло Вагнера. Он сразу же предложил его гостю.

– Послушай, Якоб, – начал Цорн, усевшись в кресло, – я полагаю, раз твой сын так всем интересуется, из него может получиться неплохой дипломат. Что ты скажешь, если я возьму его к себе в ученики?

– Густава?! Но ведь я надеялся, что он станет продолжателем дела нашего рода! Ты не шутишь, Йозеф?

– Нисколько. Он мне даже понравился, так вежливо отвечал за столом на мои вопросы. Почему бы ему не попробовать себя на этом поприще? Он еще очень юн и всегда успеет стать членом гильдии. Поверь мне, дружище, я никогда не желал тебе плохого. Если все хорошо сложится, я возьму его с собой в Московию.

– А вот я спрошу его, – и Вагнер подозвал сына. – Скажи, Густав, хочешь ли ты стать учеником посла?

– Как вам угодно, батюшка,– тихо ответил Густав.

– Вот и молодец, – похвалил его Вагнер. – Ты сам скоро убедишься, что это достойнейшее знание. Отныне господин Цорн будет твоим наставником.

– Я не сомневаюсь в ваших способностях, молодой человек, – кивнул Цорн. – Значит, жду вас в понедельник у себя на Блумменштрассе.

И он подробно описал, где находится его дом.

– Так это не очень далеко, – заметил Вагнер.

Засим последовал черничный пудинг, который гость нахваливал больше, чем гуся. Потом, поговорив с хозяевами еще немного, Цорн засобирался домой. Его любезно провожали не только чета Вагнеров, но и Терезхен, которую он назвал «милочкой».

Когда за Цорном закрылась дверь, хозяин рассказал жене о разговоре с ним. Та отреагировала на удивление благодушно.

– Слава Богу! – сказала она. – Хоть где-то наш мальчик найдет себе применение! Ведь ему все равно придется ездить в Московию и другие ганзейские города с товарами, а так у него уже будет об этом представление.

Итак, около двух месяцев Густав каждый день ходил на Блумменштрассе и постигал дипломатические азы, которые объяснял ему Йозеф Цорн. За это время снега становилось все меньше и меньше, аисты уже вернулись с юга, на озерах и реках растаял лед. Приближался месяц май…

– Ну, друзья, выпьем еще по одной! Сегодня я угощаюсь с вами в последний раз, ибо нам предстоит долгое расставание. Но летом мы уже вернемся домой, и тогда вновь с вами увидимся! – так говорил Густав, сидя со своими товарищами за кружками пива в трактире. – Розалин, милашка, дай-ка я поцелую тебя! Не грусти, ведь мы не навсегда расстаемся!

– Да неужели ты и вправду отплываешь завтра в русскую землю? – удивленно спрашивал Петер.

– Конечно, ведь я уже говорил.

– Ну тогда, Густав, сегодня тебя и всех остальных угощаю я! – вскричал Альфред по прозвищу Жердь. – За твое здоровье! – и четыре деревянные кружки сдвинулись в общем движении, расплескав несколько капель.

А в это время за много тысяч миль от прусских земель, в теплой благословенной Венеции по одному из каналов не спеша скользила гондола. В ней сидели двое людей в плащах, шляпах с перьями и черных масках. Один был в темно-зеленом плаще, другой в огненно-красном. Вот гондола поравнялась с прекрасным особняком, украшенным позолотой на белых, как лебедь, стенах. Верх здания венчали четыре бронзовых фигуры грифонов, величественно смотрящих вниз. Человек пониже махнул гондольеру рукой. Гондола остановилась. Расплатившись с молчаливым Хароном, путники сошли на землю и направились к особняку. На двери был медный молоток в виде птицы. Оглядевшись по сторонам – не следит ли кто за ними – высокий мужчина три раза стукнул молотком в дверь. Через минуту дверь приоткрылась, показался старый камердинер и произнес хриплым шепотом:

– Красный фрегат Италии.

– Белый парусник Пруссии, – был ему ответ. Камердинер распахнул дверь. Впустив визитеров, он на всякий случай тоже осмотрелся и только потом закрыл дверь.

– Прошу, сеньоры, проходите, – низко поклонившись, он указал на мраморную лестницу, покрытую алым бархатным ковром. Таинственная парочка пошла вслед за стариком наверх. Наверху располагалась гостиная. Мебель здесь была поистине роскошная, вишневого дерева, а обивка, шторы, ковер – сплошь из бархата и атласа. Все это великолепие могло удивить любого, кто побывал здесь впервые, однако же наши новые знакомые явно уже не раз здесь бывали. За письменным столом спиной к ним восседала на стуле с высокой спинкой особа женского пола, на что указывали роскошные темно-каштановые локоны, спускавшиеся до плеч и увенчанные жемчужной фероньеркой с прикрепленной к ней вуалью.

– Сеньора, к вам господа Франкони и Мальдини, – сказал камердинер.

– Va bene, Джузеппе, – журчащим ручейком ответил красивый, звонкий голос. – Potete andare. (Очень хорошо. Можете идти)

Старик удалился. Дама поднялась и приблизилась к вошедшим. Она была достаточно молода, ей, казалось, было не более двадцати шести лет. На ней было черное шелковое платье с золотистой вышивкой по краю. Рукава на плечах и манжетах также были вышиты золотой тесьмой. Франкони, а затем Мальдини, с некоторым благоговением поцеловали протянутую ручку, украшенную драгоценными камнями.

– Как вы добрались, сеньоры? – спросила дама.

– Весьма благополучно, сеньора баронесса… – начал высокий Франкони.

– Тс-с! – перебила хозяйка особняка, нервно щелкнув пальцами. – Я же просила не называть меня баронессой, Бартоломео! Не забывайте, нас могут окружать доносчики!

– О, прошу прощения, донна Беатриче! Не гневайтесь на мою забывчивость! – взмолился Франкони.

– Вот так-то лучше, – милостиво кивнула Беатриче. – Ну что ж, докладывайте!

– Мы пробыли в Неаполе под видом торговцев несколько недель, – начал Мальдини, – разузнали там все, что нужно…

– Вас никто не заподозрил?

– О нет, мы сумели отвести всем глаза. И у нас не осталось сомнений, что в аресте дона Санторини замешаны немецкие псы.

– Как вам удалось это выяснить?

– Очень просто! Фортуна свела нас не с кем-нибудь, а с хранителем печати самого маркиза ди Толедо, наместника короля Неаполя. После хорошей выпивки, которую мы ему любезно предоставили, он проболтался о неких бумагах, которые много лет назад его господин получил от самого Альбрехта Прусского. Нам удалось подкупить этого простака и добыть копию послания.