Страница 2 из 2
Мама, мамочка… Алеська однажды упрекнула нас с мамой: «Вы не знаете, как было там». Но и она не знала, как было здесь.
Мама выросла в зажиточной семье. Хотя к моменту моего рождения всё, что осталось от зажиточности – это ломберный столик красного дерева, два облезлых кресла и лёгкое презрение ко всему «практичному», то бишь, зарабатыванию денег. Единственное, что мама умела – вязать крючком замечательные кружевные воротнички и салфетки. На деньги с их продажи мы жили после того, как арестовали отца. Мама вязала, я продавала на рынке то, что не разбирали знакомые и соседи. Сначала стеснялась, потом научилась громко расхваливать товар, зазывать покупателей, придумала, что я в театре, на сцене – играю роль…
Начало войны запомнилось заревом в полнеба, чадом и дымом, разъедающим глаза. Мы уходили от огня по шоссе, а за спиной полыхал город. Мама решила, что войну – месяц, другой – надо переждать на хуторе, у бабы Стефы, папиной мамы. Правду сказать, мы её и не знали толком, лишь изредка обменивались письмами. В каждом она спрашивала о сыне, а мы не знали, что отвечать…
За несколько суток, плутая по лесным тропам, пытаясь, где можно, обходить болота и большие деревни, каким-то чудом добрались до хутора со странным названием Никитов Тупик. Какие там каблуки… Мама чуть не сразу в лесу на сучок напоролась – нога в кровь, подошва туфли платком подвязана, а я с ног до головы в тине, на одежде разводы грязи, босиком: сорвалась, прыгая с одной болотной кочки на другую и утопила сандалии. Пришли – во дворе телега, дверь в хату нараспашку, и какой-то мужик из дома узлы таскает.
– Беженцев на постой не берём.
– Мы родственники. Я – невестка Стефании Григорьевны, это моя дочь.
– Невжо? – дядька бросил мешок на подводу, огромной чёрной ладонью поскрёб затылок. – Непутёвого Казьки жена, что ли? Вовремя подоспела. Стефа-то вчера преставилась, я и похоронил её. Отпели, по чести, как полагается, так что с тебя, невестушка, не обессудь, деньгами не возьму, они что пыль теперь, а вот золотишко какое имеется – им рассчитаешься…
Мама плакала. Я возненавидела этого дядьку Дениса больше жизни. Он вывез из дома всё, что только было возможно: одежду, домашнюю утварь, какие-то продукты – остались только голые стены да брошенный на пол рваный тюфяк…
Выбора не было: пришлось идти по ближайшим деревням побираться. Все романсы, которые слышала по радио, перепела. Танцы – под собственное пение на ходу сочиняла… Кто прогонял, а кто и на пару картошин да на кусок хлеба раскошеливался. Мама из соломы лапти сплела. Какие-то тряпки вместо чулок накрутили, верёвочками привязали – уже и не босиком по осенней распутице… В этих лаптях, взмахивая маминой юбкой, я гордо поводила плечами, сверкала глазами и, как мне казалось, неистово возносила руки к небу, изображая испанское фламенко… Одна бабуля так расчувствовалась, что подарила вытертый плюшевый жакет дочкин, да платок штапельный. И то сказать, ночи холодные уже стояли, зима близилась…
Самое страшное воспоминание – даже не то, как поймали в городе во время облавы и в Германию повезли, а как дядька Денис в лесу подкараулил. Он давно на меня поглядывал, я сторонилась, но тут… как его дикие глаза увидела – поняла: изнасилует – не жить мне больше. В болото кинулась, с кочки на кочку… Под ногами – шуршание, слабый треск и алые всплески… Клюква в тот год уродилась. На клюквенном соке он и поскользнулся. Кричал, просил спасти, а я рот кулаком заткнула, чтобы не закричать, присела, спрятавшись за вывороченными корнями поваленного дерева и не вышла. Никогда никому, даже маме об этом не рассказывала.
2
«Другое место», где играл уволенный из Оркестра народных инструментов Андрей, радовало акустикой, но продувалось насквозь. Я в этом убедилась уже следующим вечером, спускаясь в метро после занятий с заочниками. Подземный переход, соединяющий вход в метро, выход к филармонии и к площади, на которой стоит наш Университет культуры, обволакивало танго. Упругие аккорды, повторяясь, держали ритм. На эту ритмическую ось как лента накручивалась томная, щемящая мелодия либертанго. Музыка Пьяццоллы будто создана для русского баяна, но такую аранжировку я слышала впервые. Судя по всему, музыкант импровизировал и вдохновенно держал слушателя на пределе томления, профессионально оттягивая момент, когда наконец мелодия взорвётся тоской и страстью. В просвете между спинами собравшихся слушателей – Андрей. Пальто брошено на футляр баяна, глаза прикрыты, растянутые меха – словно распахнутая душа.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.