Страница 21 из 25
Подойдя поближе, я понял, что этот парень «гадает на срок», раскладывая каждому желающему своеобразный пасьянс из домино: какая доминушка остается, такой срок и получит тот, кому он гадает.
Когда «гадатель» заметил меня, он предложил:
– Хочешь, я и тебе погадаю, Режиссёр?
Подумал, что это не игра и здесь вряд ли можно меня зацепить на чём-либо, но на всякий случай спросил:
– Я что-то буду должен за это гадание?
– Нет, ничего. – Парень удивлённо пожал плечами.
Жест и его глаза казались настолько искренними, что я согласно кивнул:
– Ладно, валяй, объявляй свой приговор!
– Не мой, – тут же возразил он и многозначительно поднял кверхууказательный палец. – Судьбы!
Он быстро сложил костяшки домино «рубашкой» вверх в виде могилы с крестом и начал открывать то одну, то другую, отбрасывая комбинационные совпадения в сторону. Вскоре осталась одна доминушка.
– Всем показать или только тебе одному?
– Мне! – азартно ответил я, и он предложил мне взглянуть на доминушку, которая осталась.
Ничего не подозревая, я наклонился, чтобы её разглядеть, и в этот момент со второго яруса на меня вылили целый тазик воды. Все вокруг весело рассмеялись, а я вскочил на ноги, разъярённый и готовый ринуться в драку, но мгновенно рассудил, что самое разумное с моей стороны в данной ситуации будет всё перевести в шутку.
– Вот придурок, – беззлобно бросил я парню, вылившему на меня воду, – весь срок мой смыл! – И рассмеялся со всеми вместе.
Потом скинул с себя рубашку и начал отжимать воду, чтобы она быстрее просушилась. Как-то неловко дёрнувшись, я скривился от боли в боку и приложил руку к повреждённому ребру.
– Что, ребро сломано? – неожиданно услышал я.
Повернувшись, увидел перед собой Сеньку, своего недавнего соперника по «перетягиванию на палках».
– Нет, трещина! – машинально ответил, удивившись тому, что впервые слышу его голос.
– Недели две-три назад?
– Да… Откуда знаешь? – нахмурился я.
– Так… – поморщился Сенька. – С год назад сам мучился… Что же ты не сказал, когда тянули?
– А-а! – отмахнулся я.
– Держи пять! – дружелюбно произнёс он. – Сашка меня зовут, Муромец!
– Кликуха тебе под стать! – улыбнулся я, отвечая на рукопожатие его ладони-лопаты.
– Это не кликуха, это фамилия у меня такая! – Александр смутился.
– А почему он тебя Сенькой называл?
– А какая разница… – пожал он плечами.
Как-то так получилось, что Александр стал рассказывать о себе. Оказывается, его обвиняли по статье «убийство по неосторожности», но следователь пытался доказать расстрельную статью «умышленное убийство».
– Эта сволочь вообще ничего не хочет слушать! – ругнулся вдруг Муромец. – Прикинь, я в полной отключке в кузове валялся, когда он под задние колеса попал.
– Перепил, что ли?
– Я? – нахмурил он густые брови. – Ну! Приятель дембельнулся, мы и нахрюкались…
– А кто-нибудь ещё в кузове был?
– А как же!
– И что они?
– Таки они в стельку…
– А покойный?
– Тоже в стельку… Единственный, кто мог двигаться, – Пашка Кузнец.
– А он что говорит?
– Так он за рулём был: начал сдавать назад, чтобы развернуться, и услышал крик, тормознул, да поздно… – Александр печально вздохнул.
– Ничего не понимаю, – признался я.
В его рассказе не было никакой логики. Если всё произошло, как говорит он, то больше всего был виновен тот, кто сидел за рулём…
О чём я и сказал ему:
– Пашка – сын Председателя Исполкома, – вздохнул Александр, – а на мне три года условных висят по «сто восьмой»: бугра помял немного…
– Что, снюхались? – раздался недовольный голос подошедшего Кешки-Рыси.
– Ну?! – неопределённо буркнул Александр.
– Смотри! – угрожающе произнёс тот.
– Смотрю! – чуть взвинчиваясь, набычился Муромец.
Трудно сказать, чем бы закончился нелепо начавшийся конфликт, если бы не раздался характерный глухой стук тележки о дверь камеры.
– Баланда, граждане уголовнички! – громко выкрикнул шнырь по прозвищу Крылатый.
– После ужина договорим! – многозначительно бросил Кешка-Рысь и направился к столу.
В этот момент дверца «кормушки» откинулась, и баландёр, сунув первую шлёмку с кашей, негромко, но вполне отчетливо выкрикнул в камеру:
– Доценко есть?
– Ну, я Доценко! Кто спрашивает? – подойдя к кормушке, удивлённо спросил я.
– Привет тебе от Лёвы-Жида, а вот ксива от него! – Баландёр быстро протянул записку. – Если ответ хочешь передать ему, то приготовь: отдашь, когда посуду забирать буду!..
– Спасибо, земляк! – взяв весло и шлёмку с кашей, наполненную едва ли не с верхом, я вернулся на свое место и первым делом развернул записку от Лёвы-Жида:
«Привет, браток! Обещал тебя разыскать, вот и выполнил обещание! Как живёшь-можешь? Не мешает ли кто дышать? Если да, скажи – попрошу кого-нибудь: сделают ему лишнюю дырочку для проветривания мозгов!
У меня всё по-прежнему: ещё не „окрестили". Правда, ларька, суки, лишили, да в карцере отсидел несколько суток за одного говнюка: старших не уважал, падлюка!.. Ну да бог с ним! Будет возможность, снова дам о себе знать! Если захочешь, черкани маляву: тропинка надёжная…
Будь здоров и не кашляй!
Лёва-Жид…»
К тому дню мои сто пятьдесят «рваных» уже поступили на личняк, то есть мой лицевой счёт, я уже успел отовариться в бутырском «магазине» и имел не только некоторые деликатесы в виде полукопчёной колбасы и печенья, но и несколько пачек сигарет «Ява».
Отоваривание в магазине Бутырки происходит следующим макаром: за пару дней до появления буфетчицы по камерам разносят бланки-заказы, в которых перечислены наименования товаров, имеющихся в наличии, и их цены.
Во время описываемых событий каждый имел право, насколько мне не изменяет память, отовариваться только на десять рублей в месяц. Отмечаешь всё, что хочешь приобрести, в пределах десяти рублей, подписываешь и отдаёшь бланк заказа вертухаю. Когда приходит магазин, тебе вручают твой заказ, а червонец списывают с твоего личняка.
Я быстро покончил с кашей, набросал несколько строк на куске бумаги, достал из своего узелка пачку сигарет, пачку печенья, кусок колбасы и луковицу, завернул всё это в газету, из другой пачки вытащил пару сигарет, дождался, когда начнут собирать посуду, и подошёл к кормушке. Но баландёр подал знак подождать: видно, рядом стоял вертухай. Я посторонился, давая возможность Крылатому сдать все шлёмки и вёсла.
Наконец баландёр тихо произнёс:
– Доценко, давай быстрее!..
– Это тебе, – протянул ему пару сигарет, – а это Лёве-Жиду… – сунул ему пакет с гостинцами.
Потом я хотел отойти в сторону, но баландёр остановил.
– Подожди! – сказал он, протянул мне небольшой кусок вареного мяса и захлопнул кормушку.
Улыбнувшись «греву», я повернулся и едва не наткнулся на Кешку-Рыся.
– Что же ты не сказал, что кентуешься с Лёвой-Жидом? – с некоторой обидой проговорил он. – Теперь можешь и на меня положиться! – Он протянул руку.
Немного подумав, я сообразил, что не стоит обострять с ним отношения, и ответил на рукопожатие, тем не менее решив, что «зубки» показать стоит.
– С этого дня мы с Юркой переходим на нижнюю шконку к окну, а мне сделай место за столом!
– Базара нет! – не без некоторого облегчения произнёс Кешка-Рысь.
Он подал знак одному из своих «шестёрок», который моментально скинул с нижней шконки у окна постели двух своих приятелей, а на их место перенёс наши с Юрием матрацы…
Здесь я обязан заметить, что по сравнению с тем, что сейчас творится в российских тюрьмах, особенно в московских тюрьмах, которые перенаселены до настоящего безобразия, тогдашнее содержание и обращение с сидельцами можно считать даже удовлетворительным. Мне иногда даже хотелось шутить, причём в стихотворной форме.
Как? А вот читайте – сначала о тюрьме…