Чёрный лама

– Понятненько… – протянул Уваров. – Выходит, что некто под видом Шагдарова может свободно проникнуть в штаб-квартиру Шестой, и выведать то, что не для чужих глаз и ушей?

– Именно, именно! И ведь как все продумали, сволочи! Сбросили-то меня, не где придется, а в определенном месте… ох… а там банда какого-то Косого дожидалась, чтобы тело мое… того, с глаз долой. Спасибо казакам, прогнали. Айдархан с Намхаем – люди лихие, но не уголовники, не-ет. Разведчики то были, ваше высокоблагородие, не иначе! И не англичане какие, не арабы – китайцы! – Шагдаров скупо улыбнулся. – Это только вы, русские, не различаете азиатов, а мы-то своих видим… Эх! И я видел, кой-какие мелочи примечал… а вот, не дал себе труда задуматься! Понимаете, ваше высокоблагородие… уж очень правильно они по-русски гутарили. Мы-то так не говорим, в речи нашей полно кривоватостей. Вон, кто из Малороссии, «шо» говорит заместо «что»… а у нас тут, за Байкалом, «чё» звучит постоянно. А эти… чесали, как по-писаному, да с выражением.

– Ясненько…

Оглянувшись, Уваров заметил Ерему.

– Потапыч, – быстро заговорил он, – забирай наши вещи, мы остаемся. И Грея предупреди!

Ординарец, ничуть не удивленный, кивнул и скрылся в дверях.

– Вот что, – продолжил Антон, поворачиваясь к Шагдарову, – о том, что вы живы-здоровы, Лобсын Очирович, никто не должен знать. Иначе вы получите лишний шанс отправиться в мир иной, а ваши «друзья» улизнут. Во-от… Хорунжий!

Двумя часами позже, организовав охрану Шагдарова, подняв на ноги региональную канцелярию в Иркутске и отправив пневмопочтой доклады в Питер, Уваров малость успокоился. Повеселел даже, ощущая, как потихоньку возвращается к нему былой азарт.

Он никому не признавался, что порою завидует тем самым ходокам, коих вылавливает по всему свету. И чему, спрашивается, завидовать? Тому, что у них там, на той стороне, весь двадцатый век шла сплошная, не прекращавшаяся война, порой затухавшая до «локальных конфликтов» между африканскими дикарями, а дважды разгоравшаяся до мировых пожаров? Да, именно!

А чему удивляться? Он – офицер, всегда на страже Родины, вот только от кого сторожить прикажете, коли повсюду мир, да благодать? Нет, конечно, потому и мир, что есть такие, как он. Стоит хоть не намного ослабить обоих «союзников России – ее армию и флот», как сразу зашевелятся, заерзают «партнеры», вроде Англии или даже Германии. Пускай Берлин числится в лучших друзьях Санкт-Петербурга, но это до поры, до времени.

Не бывает дружбы между сильным и слабым, между богатым и бедным. Дружат только равные.

Малейший дисбаланс, самая ничтожная сдача позиций – и в германском Генштабе тут же начнут разрабатывать план блицкрига. Так, просто, на всякий случай. И надо сделать все, чтобы план этот не был задействован. Чтобы ему, капитану, не стать боевым офицером – не киснуть в окопах, не слать на смерть солдат, не уничтожать живую силу противника. Не воевать.

Прекрасно, замечательно, превосходно, вот только как же ему тогда проявить себя, как использовать воинские таланты? А вона, ходоков лови – и оттаскивай орденским…

Антон вздохнул уныло, пристраиваясь на жестком диванчике в зале ожидания – подремать. Машина запущена, колесики ее завертелись, цепляясь одно за другое. Скоро в высоких питерских кабинетах зазвякают звоночки, свидетельствуя о прибытии почты, умные головы задумаются, умелые руки черканут начальственные строки, и – ждите ответа…

…Ночью в Слюдянку прибыл оперативник из «регионалов», доложив, что «Лобсын Очирович Шагдаров» сошел с поезда в Иркутске, проследовал в воздушный порт, где зарегистрировался на рейс до Санкт-Петербурга. Ему позволили беспрепятственно улететь.

А утром курьер доставил сразу три пневмокапсулы с ЦУ от Брюммера, начальника оперативного отдела, от фон Бока, заведовавшего канцелярией, и даже от самого генерал-лейтенанта Столбина, начальника Шестой экспедиции.

В общем и целом, начальство милостиво отнеслось к предложениям Уварова – не мешать Лжешагдарову внедриться в канцелярию Шестой экспедиции, дабы через него выйти на резидента, а пока использовать Айдархана для слива информации.

Подняв тонус и запретив себе страдать из-за взбалмошных барышень, граф с инженером-командором и ординарцем в тот же день выехал в Иркутск, а уже к вечеру все трое отсыпались в комфортабельной каюте новенького цеппелина «Экваториана», всего месяц, как покинувшего эллинг воздуховерфи в Архангельске.

Проснувшись по естественной надобности, Антон не сразу понял, где он. Было тихо, и не качало. Потом граф разглядел наклонную стену с огромным иллюминатором. За бортом стыла ночь, а внизу словно уголья костра мерцали, да переливались – дирижабль пролетал над крупным городом.

Улицы, проспекты… Чеканные кружева мостов, переброшенных через большую реку… Красноярск, что ли? Это Енисей там, внизу? Или уже до Новониколаевска добрались? Тогда это Обь – словно лента серебряная вьется…

Посетив тесноватую каморку с «удобствами», Уваров скинул тапки, и живо завернулся в одеяло. Обь там или Енисей, не важно. Разбудите над Невой…

В Пулкове сделали пересадку, сели в вагон подвесной воздушной дороги и вышли на первом ярусе Николаевского вокзала.

Стальные аркады сквозили во всех направлениях, вздымаясь над перронами решетчатыми кружевами, поддерживая виадуки второго яруса и огромные металло-стеклянные дебаркадеры, перекрывавшие пути.

Могучий паровоз, с трехэтажный дом величиной, с тяжким гулом прокатил поверху, пуская дрожь через клепаные арки, полня дымом и паром огромное пространство, охваченное ячеями сводов.

Озабоченные пассажиры и носильщики-карлики сновали по многочисленным платформам, карабкались по лестницам, спешили по переходам и висячим мостам. Гудки и накат колес, гомон толпы и жестяные голоса дикторов – все полнило мирок вокзала под сетчатыми перекрытиями.

Выйдя на Знаменскую, Антон с Корнелием разошлись. Грей уехал в питерский консулат Ордена, докладывать об успехах и начинаниях, а Уваров, на пару с Еремой отправились на Невский.

Был самый разгар рабочего дня, поэтому особой сутолоки не чувствовалось. Студенты-прогульщики неуклюже заигрывали с девушками, вчерашними гимназистками, но эти прехорошенькие создания были надменны и горды, в упор не замечая ухажеров.

Молодые дамы в модных платьях прогуливались не спеша, расточая легчайшие улыбки. Отцы семейств, ведомые под ручку своими благоверными, каменели лицами, всеми силами изображая полнейшее равнодушие к прелестям модниц.

Старушка в строгом черном платье и шляпке того же цвета, улыбалась печально и понимающе, не в укор, поелику помнила, как оно бывало …дцать лет назад.

По Невскому катили сплошным потоком машины – белые, черные, серебристые, обтекаемые и угловатые; позвякивали паровые трамваи, красные с желтым; пару раз проехали бортовые грузовики, перевозя в открытых кузовах строительных рабочих – карлики смеялись и даже пели, сами себе дирижируя.

Из вентиляционных решеток метро не слабо дуло теплым воздухом. Лет сто назад, когда по туннелям сновали паровозы, сжигавшие уголь, то и дымом тянуло из-под земли, и копоти хватало, а вот газ даже не пахнет. И чисто.

Зато частокол труб на питерских окраинах извергал в синие, ясные небеса целые облака дыма и пара – белого, серого и даже с каким-то сиреневым отливом. В небесах шла своя жизнь.

С востока на запад, следуя к Кронштадту, величаво проплывали два колоссальных военных дирижабля – рангом уж никак не менее воздушных крейсеров.

Они мало походили на однообразные сигары, да веретена гражданских цеппелинов, больше всего смахивая на морские корабли позапрошлого века – этакие броненосцы с таранами-шпиронами, – неожиданно утратившие вес, да и воспарившие над землею.

Клиновидные, словно обрубленные, носы их точно имели сходство с форштевнями (из-за формы этот тип авиакрейсеров прозывали «зубилами»), правда, в хвостовых частях наличествовали воздушные рули. А вот главный калибр словно поплавился на солнце, да и стек с выпуклого верха – полусферические башни орудий сместились на выпуклые бока дирижаблей, да в самый низ, к гондолам, где и зависли грузными «каплями».