Аллен Даллес

В Вашингтоне возникло замешательство. Известный публицист Джеймс Рестон писал: «Столица выглядит печальной, сбитой с толку в водовороте обвинений по адресу администрации в некомпетентности и недобросовестности... США поймали, когда они занимались шпионажем над СССР, а затем попытались скрыть это, выпустив вводящие в заблуждение официальные заявления»441. Военные и политические советники давали президенту противоречивые рекомендации по поводу того, как ему сохранить доброе имя. С одной стороны, проявлялось стремление как можно дальше дистанцироваться от инцидента, но, с другой стороны, Эйзенхауэр и его окружение отлично понимали, что, действуя таким образом, он продемонстрирует, что не владеет важнейшими инструментами власти, связанными с национальной безопасностью. Эйзенхауэр с ходу отверг предложение Аллена Даллеса, чтобы он сам стал «козлом отпущения» — опубликовать сообщение, что полёты У-2 проводились по его приказам без ведома президента (видимо, на нечто подобное рассчитывал Хрущёв в выглядевшем откровенным разговоре с Льюэллином Томпсоном). 7 и 8 мая последовали противоречивые заявления Госдепартамента и Пентагона, в которых весьма обтекаемо говорилось о том, что произошло. Госдеп акцентировал внимание на неясности, где и при каких обстоятельствах был захвачен Пауэрс. Департамент обороны вёл речь о катастрофе, которая может произойти с любым самолётом, военным или гражданским. По существу, перепевалось первое сообщение, автором которого был Даллес.

В этих условиях сугубо практичный Аллен Даллес дал Эйзенхауэру поведенческую рекомендацию, прямо противоположную той линии, которую сам он наметил несколькими днями раньше. Состояла она в раскрытии, разумеется, в самой общей форме, фактов проведения разведки как естественной и необходимой области деятельности любого государства, включая Соединённые Штаты. Эйзенхауэр, в прошлом человек военный, счёл, что такое поведение в сложившихся обстоятельствах будет в наибольшей мере соответствовать его образу в глазах американской и международной общественности. 11 мая он провёл пресс-конференцию. Но это не была обычная встреча с прессой. Ответы на вопросы президент предварил, зачитав обширное заявление, подчеркнув в нём, что выступления Хрущёва по поводу полёта невооружённого самолёта «только отражают фетиш секретности». Затем потрясённым журналистам было сообщено, что разведка является «неприятной, но жизненной необходимостью»442. Тем самым по рекомендации и почину Аллена Даллеса высшее должностное лицо США впервые официально признало, что его страна занимается шпионской деятельностью, что он осведомлён о ней, одобряет её и руководит ею. Таким образом было снято лицемерное табу, что, в свою очередь, давало возможность и другим странам, в том числе СССР, признать факт, что разведка является естественной функцией любого государства.

Именно после этого заявления Эйзенхауэра в СССР были рассекречены имена советских разведчиков периода Второй мировой войны, в том числе Рихарда Зорге. Правда, соответствующие органы воздерживались от широкого признания существования советской разведывательной сети, но в конце концов добро было дано. 4 сентября 1964 года в «Правде» и «Известиях» появились первые статьи о Зорге, а затем литература, песни, фильмы и даже оперы о советских разведчиках полились рекой. В известном смысле читатели, зрители и слушатели могут быть благодарны за это американскому президенту Эйзенхауэру и косвенно тому, кто посоветовал ему поступить именно так, — руководителю американской разведки Аллену Даллесу. Добавим, что в СССР благословение на широкую публикацию материалов о разведчиках было дано Хрущёвым. Обозреватель «Правды» Виктор Маевский рассказывал, что летом 1964 года, то есть за несколько месяцев до вынужденной отставки, после просмотра на даче французского фильма «Кто вы, доктор Зорге?» Хрущёв задумчиво произнёс: «А разумно ли мы поступаем, что открещиваемся от такого выдающегося разведчика?»443

Между тем перспективы встречи в верхах и посещения Эйзенхауэром СССР стали сомнительными. В своих почти ежедневных заявлениях Хрущёв настаивал, чтобы американский президент принёс ему личные извинения и дал гарантии, что разведывательные полёты осуществляться больше не будут. Хотя Эйзенхауэр действительно не собирался более их проводить, такая гарантия, да ещё вместе с извинениями, представлялась ему новым унижением, на которое пойти он никак не желал. На той же позиции стояли советники, включая Даллеса. 12 мая Эйзенхауэр устно распорядился прекратить любые разведывательные полёты над территорией СССР, обосновав своё твёрдое решение тем, что «Советы могут счесть такие полёты новыми провокациями»444. Любопытно, что во избежание возражений и споров он лично не сообщил об этом Даллесу, а поручил Гудпейстеру сообщить ему об этом по телефону, подчеркнув, что речь идёт не только об У-2, но и о других видах воздушной разведки445. Как видно, прославленный генерал и глава государства слегка побаивался своего подчинённого, директора ЦРУ.

Эйзенхауэр отправился на встречу четвёрки в Париж 14 мая. Вскоре после прибытия во французскую столицу он узнал, что Хрущёв, который уже находился там, прочитал премьеру Великобритании Гарольду Макмиллану, а затем вручил ему своё заявление (оно также было передано президенту Франции Шарлю де Голлю), в котором выдвигались требования, чтобы президент США осудил разведывательные полёты над территорией СССР, запретил такие полёты в будущем и «строго наказал» тех, кто нёс ответственность за эти действия. Только при этом условии Хрущёв соглашался участвовать в конференции на высшем уровне.

Первым о требованиях Хрущёва с некоторым злорадством Эйзенхауэру рассказал де Голль, которому не нравилось излишне прочное, по его мнению, положение американского бизнеса и вооружённых сил на Европейском континенте, в частности в его стране. Выступая против лозунга объединённой Европы, де Голль выдвигал свой лозунг «Европы отечеств». Президент США, который в создавшихся условиях был единодушен с теми своими советниками, которые настаивали на проведении курса мира с позиции силы, а Даллес был явно первым среди них, проявил твёрдость. Эйзенхауэр заявил де Голлю: «Надеюсь, никто не полагает, что я намерен ползти на коленях к Хрущёву». Когда де Голль в разговоре упомянул, что Хрущёв накануне завёл речь об американских базах на территории Японии и Турции, на которых базируются самолёты У-2 и по которым СССР вполне мог бы нанести ракетный удар, Эйзенхауэр мрачно ответил: «Ракеты могут летать в обоих направлениях»446.

Президент США следовал курсу, который отстаивали Даллес и его единомышленники. Эйзенхауэр, однако, не был в курсе того, что Хрущёв не только требовал сатисфакции, но и привёз в Париж конструктивные предложения по смягчению международной напряжённости. Фёдор Бурлацкий отмечает: «Накануне встречи Хрущёва с Эйзенхауэром был подготовлен целый пакет важных предложений... Я до сих пор убеждён, что если бы они целиком или даже частично были приняты, удалось бы избежать в последующем и Берлинского, и Карибского кризисов, и нового ужасающего витка гонки вооружений. Когда я думаю об этом эпизоде, меня больше всего мучает мысль о политике как о кладбище утраченных возможностей»447.

Справедливость, однако, требует сказать, что Хрущёв отлично понимал, что Эйзенхауэр на собственное унижение не пойдёт, что это было бы бесславным финалом его политической карьеры, которая и так завершалась чуть более чем через полгода (он, напомним, пребывал на президентском посту второй срок, в ноябре 1960 года должны были состояться выборы, в которых он участвовать не мог). Выдвигая свои предварительные требования, Хрущёв сознательно вёл дело к срыву конференции, в чём его энергично поддерживал прибывший с ним в Париж министр обороны Маршал Советского Союза Родион Малиновский, впервые после войны оказавшийся за пределами СССР. Обида на американского президента, чувство уязвлённого достоинства у Хрущёва возобладали — точно так же как у его партнёра. Ближе к истине, нежели Фёдор Бурлацкий, был Анастас Микоян: «Хрущёв опять “похоронил разрядку”, раздув инцидент с самолётом-разведчиком “У-2”. Так нельзя было поступать с Эйзенхауэром. Тот честно взял на себя ответственность, хотя мог бы этого и не делать»448. Так что в действиях Эйзенхауэра, подсказанных Даллесом, был определённый элемент, который в окружении Хрущёва, но не он сам, наиболее гибкие деятели, вроде Микояна, считали позитивным. Разведка, политические страсти, личные амбиции, а в результате судьбы всего человечества увязывались в тугой, запутанный клубок, который развязать было крайне сложно.