Страница 2 из 14
Олег звонит дважды в день, на ночь обязательно читает мне книгу – до тех пор, пока я не засыпаю. Его голос в наушнике дает иллюзию близости, того, что он рядом. И именно эта иллюзия как раз то, что мне нужно – не его реальное присутствие, а вот это ощущение.
– Я встречу тебя в аэропорту, – говорит он накануне моего вылета.
– Можно, я поеду к тебе? – вдруг спрашиваю я, и даже по телефону чувствую, как сбилось дыхание у моего Верхнего – обычно я собираюсь домой.
– Мари… ну, что ты, милая… конечно, – и я чувствую, как он рад этому.
В порту я вдруг вешаюсь ему на шею, чем ввожу своего самурая в ступор – все вообще идет как-то иначе, не так, как было все эти годы. У него в руке большой букет цветов, а на лице почему-то смущение, так странно… Мы, обнявшись, идем к машине, и я чувствую, как меня понемногу отпускает напряжение, в котором я постоянно нахожусь в Москве.
Дома у него пахнет чем-то знакомым, но я никак не могу понять, чем именно. В кухне обнаруживаются готовые к жарке сырники – одинаковые, ровные, как будто вырезанные формой. И запах этот – ваниль.
– Иди в душ, я пока пожарю, – облачаясь в фартук, предлагает Олег.
– Я думала, ты пойдешь со мной…
– Мари! – смеется он. – Позже, все будет позже.
Понятно – карательная кулинария, этап первый… Ухожу в ванную, вижу на полке тюбик лимонного геля для душа – даже это предусмотрел. Ему в последнее время нравятся на мне какие-то гастрономические запахи – лимон, кофе, шоколад. На крючке висит кимоно Олега, в которое я после душа с удовольствием заворачиваюсь, как в халат.
В кухне идиллия – завтрак в образцовой семье. Подрумяненные сырники, взбитая с сахаром и ванилью сметана, вишневое варенье, зеленый чай с молоком – я такой пью.
– Садись, Мари.
– Вошел в роль мужа? – откидывая со лба мокрую челку, спрашиваю я.
– Тебе неприятно?
Мне – стыдно, потому что я такими вопросами стараюсь сбить его с ванильного настроя. Мне сейчас не это нужно от него, не забота-заботушка, а ремень или – еще лучше – веревки. Об этом и говорю, разламывая вилкой сырник. Олег отставляет чашку с чаем, тянется за сигаретами, закуривает:
– Почему всякий раз, когда ты оттуда возвращаешься, первое, что мы делаем, это я тебя вяжу по рукам и ногам так, чтобы у тебя дыхание останавливалось? Что ты пытаешься удержать в себе таким способом? То, о чем не можешь говорить со мной?
– Фигня. Я обо всем могу с тобой, давно уже могу. Просто в принципе говорить люблю меньше, чем слушать. И веревки мне нужны… ну, не знаю, зачем, не могу объяснить, но ты прав – именно после поездок первое, чего всегда хочу, это шибари. Меня всегда рвет изнутри на части, и веревки – тут ты прав тоже – помогают мне собраться. И в принципе в марте мне всегда тяжело, ты ведь знаешь. Март для меня – начало и конец. Конец. Как у веревки – и я его сжимаю в руке, и вот уже он весь разлохмачен моими пальцами… а я все держу и никак не могу выпустить. Не могу, прости. Не могу представить себя без тебя – но и без нее пока тоже не могу, за это тоже прости.
Он обходит барную стойку, обнимает меня, целует в макушку, тяжело дышит, как будто только что отмахал свою традиционную утреннюю пробежку:
– Мари… неужели до сих пор так болит, моя девочка?
– Нет, но… я не знаю, не знаю! Не могу объяснить! Я чувствую себя предательницей – как будто снова тебя предаю… Даже когда просто дышу одним с ней воздухом в этой клятой Москве… Вот не поверишь – я стараюсь не заходить к ней без особой нужды, я целыми днями шатаюсь одна по улицам… уже давно ничего не чувствую, но, всякий раз приезжая туда, снова как будто окунаюсь в эту боль.
Он вдруг поднимает меня на руки, находит мои губы своими и долго-долго целует. И только после этого несет в спальню, где опускает на кровать и берет мешок с джутовыми веревками:
– Если это единственное, чем я могу тебе помочь…
– Нет! Нет, не единственное! Ты со мной – вот только это и помогает. А веревки… ну, пусть и веревки тоже…
Сегодня, кроме тугой обвязки, он еще и подвешивает меня на крюки за шест, к которому привязаны мои руки. Со стороны это – я знаю – выглядит очень страшно, как будто все суставы вывернуты, а висящий человек испытывает страшную боль. Но это не так. Руки плотно прижаты веревками к шесту, и на них практически нет давления. Так можно висеть довольно долго… но такое ощущение, что впервые это все не помогло.
Олег снял меня ровно в тот момент, когда я почувствовала, что начинаю задыхаться от слез. Веревки он никогда не снимает сразу – делает это медленно и долго, позволяя тканям наполняться кровью постепенно. Это очень крутое ощущение… После этого очень хорошо заходит обычный ванильный секс – совершенно иной кайф. А уж в чем-в чем, а в кайфе мой Верхний разбирается.
Мне иногда даже любопытно наблюдать за его попытками исподволь, думая, что я не замечаю, влезть мне в голову. Профессиональный навык, который он реализует на мне, но почти всегда неудачно. Я никого давно не пускаю ни в голову, ни в душу – спасибо учителям. Но наблюдать интересно. У него даже тембр голоса меняется, когда он заводит такие разговоры, и, поддавайся я гипнозу, наверное, уплывала бы. Но нет. Он всегда говорит правильные вещи, более того – он всегда поступает ровно так, как декларирует. Я почти научилась подчиняться. и почти научилась получать от этого удовольствие. В кои-то веки мне нравится отдавать куда больше, чем брать. Наверное, я так компенсирую свою эмоциональную отстраненность и холодность. Тело компенсирует душу, блин…
Почему-то мне стали часто приходить на ум слова Юнга – «я то, что я с собой сделал, а не то, что со мной случилось». Олег говорит, что это не так, а Юнг во многом был неправ, но я думаю, что это потому, что лично Олегу ближе Фрейд. Я же постоянно думаю, что тут Юнг, скорее, не ошибся. Я – то, что я с собой сделала. Сама. И то, что позволила с собой сделать. Будь ты неладен, Денис – когда уже твой образ окончательно исчезнет из моей головы?
Все было так хорошо целых полтора года. Полтора года, когда мы не встречались, не были рядом, не видели друг друга. У Дениса началась, наконец, другая жизнь. пусть не такая, как казалась бы нормальной мне, но – без меня зато. И он вроде даже был счастлив в этой своей новой жизни, где ему, наверное, позволяли делать все, чего он не мог делать со мной. И вот мы встречаемся – и все, конец, всему конец. Ему снова нужна я – не просто нужна, а необходима, и он с легкостью готов отказаться от той жизни, что успел построить, ради того, чтобы снова изводить себя и меня и знать, что ничего больше не будет. Меня возвращать не нужно – не надо было терять, вот что. И теперь все, что ни скажи, оно мимо. Я много лет живу совсем иной жизнью в Теме, и меня это полностью устраивает. Да, существует такое понятие, как память – мышечная, эмоциональная, обонятельная. Не хочу. Олег всю ночь обнимал меня, как будто чувствовал… Так противно – как будто я настолько без головы, что встану из постели, где у нас с ним только что все было, и пойду в другую – где ничего быть не может.
Повод для встречи – день рождения Севера, который отмечают по традиции на даче Дениса. Я весь день старалась не попадаться на глаза Денису, ходила за Олегом хвостом, и он, понимая причину, то и дело брал меня за руку, обнимал, притягивал к себе, просто садился рядом – делал все, чтобы я поняла, что он всегда рядом, всегда защитит. Денис, видя это, делался все мрачнее – ну, ему до сих пор трудно признать, что мое поле зрения сузилось до размеров, вмещающих лишь Олега. Мы вообще выглядим так, словно вокруг нас никого нет, все привыкли, а вот Денис так и напрягается.
Сегодня он почему-то один, без Леры, но мне даже это неинтересно. В кухне хозяйничают Ира с Леной, я туда даже не суюсь – с Ирой отношения напряженные, к чему обострять еще? Ленка в этом смысле попроще, и, будь она одна, мы бы нормально поладили. Но Ира… вот уж кто всем своим видом демонстрирует, как не рада меня видеть. Мне-то поровну, конечно. Ира не понимает, что своим поведением провоцирует только одно – я оказываюсь одна в мужской компании, где со мной общаются на равных, не то, что с ними. Я для них не нижняя, я для них просто женщина, с которой можно и поговорить о чем угодно, и о Теме не умалчивать. На месте отчаянно ревнующей Севера к любой юбке Иры я бы сделала все, чтобы занять меня на кухне. Но – нет, так нет.