Призыв ведьмы

— Зачем что? — выдавил из себя Ворг.

— Зачем приворожила она тебя? Ты такой ценный мех, что тебя ворожить надо срочно?

— Мех?

— Ну, мужик, — улыбнулась Хэла и с триумфом экзекутора заметила на лбу своей жертвы испарину. — Ты такой ценный мужик, что очередь к тебе стоит, что тебя только ворожбой заполучить себе можно?

Он потупил взгляд, но грудь всё ещё выпирала колесом, в попытке казаться больше, придавая себе большие размеры, чем были на самом деле.

— Что в тебе такого значимого? Красавец? — она повела рукой в сторону Роара. — Да вон достопочтенный митар стоит, и уж прости меня, дорогой, намного красивее тебя будет. Да только не вижу я вокруг него баб ворожбой его к себе притягивающих, или я чего не знаю?

Хэла приподняла бровь и вопросительно глянула в сторону митара и тот, ухмыльнувшись, отвел взгляд.

— Или, может ты у нас знатный какой, богатый, а мы не в курсе? Презентабельнее тебя наверное вон, — она махнула головой в сторону ферана, — достопочтенный феран будет, не находишь? Только тоже не заметила я вокруг него стайку серых девок ворожбою наперебой занимающихся.

Ворг хотел что-то ответить на это, но встретившись, как поняла Хэла, с взглядом ферана, передумал.

— А может силы в тебе мужской немерено, что любая изголодавшаяся девица, как видит тебя так сразу ноги раздвигает?

Мужчины стушевались и отвели от неё взгляды.

— Так вот смотрю я на тебя, и как баба, у которой мужика уже больше чем полгода не было, могу сказать, что ничего у меня внутри не ёкает, ничего не поднимается и последнее, что мне бы хотелось, глядя на тебя, это раздвинуть ноги, чтобы твоё непомерное чувство собственного достоинства меня осчастливило, — она скрестила руки на груди. — Так вот вопрос — зачем? Зачем тебя, такого тщедушного, малохольного, с женой и пятью детьми на шее висящими, приворожила девчонка, которая позавчера с горшка слезла? Всем дюже интересно, а то только на тебя одного ворожат, а другие тоже хотят, что они ценности не имеют что ли?

Глаза Ворга налились кровью, он пошел пятнами, ладони его, стиснутые сейчас в кулаки побелели в костяшках.

— Мне вот интересно всегда было, что такие как ты, находят в таких как она? Что там обычно — она сама на меня кинулась, а я отбиться не смог? Или все бабы такие, им бы только мужика себе заполучить? — она прищурила глаз. — У тебя дочке старшей сколько? Десять тиров? Так это ничего, если её через пяток тиров какой-нибудь сослуживец твой попортит? Нормально будет?

— Ведьма, ты… — взревел Ворг и Хэла увидела внутри него нарастающее желание ударить её, и даже больше.

— Молчать, — прорычала она. — То есть, когда твоё трогают так это плохо, а как вон ничьё, так и ничего? Уже слышу, как ты тут оправдываешься перед всеми “она же серая” и все тебе сочувственно кивают. Конечно, что взять с них, одной меньше, одной больше, за всё уплочено — делай, что хочу?

И Хэла прошла взглядом по стоящим за спиной Ворг воинам, заставив каждого уставиться виновато в пол под ногами.

— А ничего, что у неё всё так же как у дочки твоей? Ничего, что её тоже женщина родила где-то там, в другом мире, а вы её сюда притащили, и теперь думаете, что можно, что угодно творить безнаказанно? — она оттолкнулась от стола и указала на Ворг пальцев, а хотелось врезать со всей дури. — Так вот я тебе скажу, что коли приворожила она тебя, не посереешь завтра, а коли врёшь на чистом глазу, так не только серым станешь, так и немощь на тебя мужская найдёт, и будет так по меньшей мере десять тиров.

Слова её раздались так гулко будто в комнате и не было никого. Она сама оглохла на мгновение от звона, что ударился ей в уши. Но слова были сказаны и назад их уже взять было нельзя.

Конечно она могла что-то поменять, могла изменить условия этого “договора”, но прелесть чёрного ведьмовства была в том, что она имела полное право этого не делать, даже если бы феран её попросил или приказал.

— Вот ведь мелочный мужик, а? — проговорила она, дойдя до дверей. — К жене приходит и поёт ей, что любит смерть как, а потом за дверь и липнет к каждой юбке, а потом опять к жене и “ох, любушка, нет никого тебя лучше. Сравниваю-сравниваю, и всё к тебе возвращаюсь.” Тьфу!

С этими словами Хэла развернулась и вышла вон. Она отчаянно хотела добавить что-то вроде “пропади ты такой пропадом”, но того, что она наговорила уже было с лихвой достаточно.

Там теперь стоял человек, который при любом удобном ему случае уничтожит её с яростной ненавистью, но она ни о чём не жалела.

Сейчас ей стало легко и отлегло от сердца. Хотя Хэла знала, что это ненадолго, что будет хуже еще чуть-чуть погоди. Но вот сейчас — она действительно чёрная ведьма, настоящая, такая которая радуется проклятиям и бедам насылаемым на головы несчастных.

Только в данном случае её внутренний хороший человек точно знал, что несчастным этот мужчина не был, у него было всё, что можно было желать многим, а ему было мало, ему хотелось ещё, а это не проходит бесследно.

“Жизнь за жизнь”.

Ворвавшись к сидящим в печали серым она запела во всё горло песню Мельницы про травушку [8] и закружила сначала одну, потом другую своих подруг по несчастью. Она это умела, знала как сделать так, чтобы всем стало хорошо. И ну и пусть, ну и ладно! Пофиг — пляшем!

[8] Мельница “Травушка”

Глава 6

Рэтар был не просто в гневе. Его раздирало с одной стороны желание уничтожить стоящего перед ним Ворга, с другой взять ведьму и удушить, а потом заставить Зеура её воскресить, потому что без неё он уже кажется никак не мог.

— Достопочтенный феран, — начал было воин, которого феран знал с детства. — Я не виноват, я вам клянусь. Она виновата сама, она серая, все серые такие. Вон и ведьма такая. Слышали, что она говорила? Достопочтенный феран, это же мерзость такие слова от женщины слышать. Ваш отец бы ей голову снёс, если бы такое услышал…

Рэтар глянул на Ворга и тот подавился словами. Всё что сейчас говорил воин было ещё большей мерзостью, чем вольные и бесстыжие слова Хэлы. К её манере он уже привык, она никогда не замалчивала, никогда кажется не испытывала стыда, словно это чувство было ей совершенно не знакомо. Это изводило его, но и притягивало к этой женщине, словно сам он не был себе хозяин.

Ситуация с серой по имени Томика была обычным делом для любого ферана любого ферната Кармии. Нигде не стали бы даже обсуждать то, что случилось — подумаешь какой-то мужик имел близость с серой, даже если бы взял силой. А если ребенка бы ей заделал, то ей смерть, а ему ничего. Даже взгляда осуждающего не получил бы.

И Рэтара на деле это доводило до ярости. Он был не из тех, кто считал, что серые нелюди, что они не имеют право на защиту их жизни. И при нём в Изарии никому нельзя было трогать серых. По закону выходило, что они его собственность, как дом, как вещи, как земля и всё что на ней было. И ему это не нравилось, но лучше так. Пусть все считают, что вред серым — это вред ферану, а за это можно и головы лишиться.

Его отец сказал бы ему, что он слабак, что серые всего лишь инструмент, что нечего вообще думать о них. Одна сломалась — забудь, призови другую, неужели не хватает средств? Отец всё измерял силой, властью и достатком.

И у дома Горан с достатком всё было лучше, чем у многих других, иначе не протянули бы они столько времени в условиях холода и неурожайности.

Хотя на обозы с провиантом, которые Рэтар закупал в других областях, постоянно нападали. При отправке продовольствия в дальние области, к границе, обозы грабили, охрану убивали и там, в самых отдалённых местах Изарии, люди умирали от голода, даже несмотря на то, что он разрешил в условиях лютого времени холодов охоту для пропитания.

Но зверь тоже уходил из Изарии, чтобы кормиться там, где было что есть, а тот, что оставался, был суров и жесток, как те же хараги, которые в конечно итоге с голода начнут грызть людей.

Границы постоянно были атакованы. Это были и воины армии противника, мирового соглашения с которым Кармия так и не подписала, и ошалелые банды наёмников, которые не оставляли после себя ничего живого.