Страница 29 из 39
Оставляя глубокие оттиски подошв новых кирзовых сапог на песчаном полу, осторожно, чтобы не потревожить лишний раз пчёл, вышел из омшаника, плотно прикрыл дверь. За небольшим окошечком на двери изнутри виднелся градусник: красная нитка спирта дотянулась до плюсовых отметок, к пятерке. Присев под навесом на крышку улья, пахнущего кедровой древесиной, Фёдор повесил на шею шланг, поглядел на аккуратный штабель сработанных им самим за зиму новых ульев, уткнувшихся в крышу навеса, потянулся за «Беломором», спичками, закурил. «Ничего… мы своё не упустим. Будет цвести липа, и медку возьмём, и отводков добавим».
Пчеловодил Фёдор недавно, два года собирал пасеку, улей к улью, рамку к рамке. По весне добавлял рамок: сей, матка, личинки, плоди пчелиное племя! Столько над ульями простоял, согнувшись, что от одной мысли по широкой спине ломота расходится, а всё одно ещё семейку отвести хочется. Новый улей, крашенный в зелёный, привычный с детства цвет тайги, заселённый новым отводком пчёл, ставил рядышком с другими. Приятельски похлопывал шершавой ладонью по крышке, пересчитывал, чуть шевеля губами, радуясь прибавке.
Сизый дым от папиросы, растворяясь, тянулся вверх сучёной шерстяной куделью. «Распогодится – кого позвать на подмогу? Татьяну?.. Не женское это дело – горбатиться за носилками, пусть за сыном смотрит». Он щелчком послал притухшую папиросу в куст смородины, под которым пряталась последняя льдинка. Повесил шланг на гвоздь в прихожей омшаника до следующей зимы, пошёл по тротуару. Вдоль дорожки тянулся цветник с остатками прошлогодних астр, саженных женой.
После армии Фёдор сам забетонировал дорожку, обил старый, оставшийся от деда домик и летнюю кухню вагонкой, покрасил в зелёную ёлочку, привел двор в порядок.
Из времянки вышла Таня с горкой белья в тазике. Это была кареглазая стройная смуглянка в длинном цветном халате и старой, наспех накинутой шофёрской кожанке. Хозяйственный и сдержанный её Феденька нравился не только ей. Она замечала, как посматривают на него девчата, и втайне гордилась этим. Улыбнулась. В её глазах забегали игривые искорки. Проходя мимо, шаловливо толкнула мужа в бок. Он обернулся, расставил руки, обхватил её за плечи, сжал в объятьях и, повернув к себе, поцеловал в податливые губы. Таз выпал из её рук и с сухим железным стуком ударился о тротуар.
– Тише ты, медведь, таз вон с бельем опрокинул, – делая вид, что сердится, сказала Татьяна.
– Допрыгаешься, коза, – громыхнул Фёдор соскучившейся жене, отвечая на ласку.
– Федька, сломаешь! – выдохнула шёпотом она и, прильнув к нему, заморгала длинными ресницами, приятно щекоча Фёдора.
– Не боись, пригодишься нам с сыном, – хохотнул он, скрывая прихлынувшую нежность.
– Давай помогу, выставим пчёл сами, – предложила она, поднимая с земли таз и поправляя в нём белье.
– Не дело. Мужиков на свете пока хватает. Ты сготовь что-нибудь. Гости будут. Огурчиков из погреба достань, то да сё… понимаешь? – и направился к калитке. – Вернусь вскоре.
Окраина у лесхоза разрослась просторными домами из бруса и шлаколитья, с крашеными фасадами и аккуратным штакетником. Закрывая калитку, Фёдор не раз отмечал, что дом стар, рублен дедом-старовером из ближнего к селу кедрача, он жался к новым соседским, большим и просторным, смотрел на мир чистыми стёклами окон на выцветших стенах, омытых ливнями, пропитанных морскими туманами. На Фёдора наплывала тоска. Хоть и привёл в порядок опустевший было дедов дом, а надо бы не хуже, чем у людей, просторный, из бруса, под вагонкой поставить. Гараж добротный залить, а в него вместо старого отцовского «Запорожца» новенькую «Ниву» загнать. Набухал Фёдор от мыслей и желаний, как фасолина перед тем, как пустить корень. «Ничего, – думал, – обживусь. Главное – зацепиться, а там и в рост пойдём».
На обочине дороги, у своего палисадника, сосед Ломакин, налегая на гнутые рога потёртой бензомоторной пилы, резал брёвна на дрова.
– Бог в помощь! – поприветствовал Фёдор и кисло улыбнулся, как откусил от незрелого яблока.
Пётр Иванович поднял голову со сбившейся набок шапкой, из-под которой выглядывали слипшиеся от испарины седые стриженые волосы, брезентовой рукавицей вытер лоб, ответил по-детски ясной улыбкой.
– Бог-то Бог… да будь сам не плох, – хозяин у ворот заглушил тарахтевшую бензопилу, поставил её на кедровое бревно, из сердцевины которого высыпалась ржавая труха. Деревенская тишина заполнила улочку.
– Ты своих-то не выставил пчёл ещё? Загубишь, Фёдор! Мои давеча в тихий день хорошо облетались.
«Обошёл, на хромой козе обошёл, старый чёрт», – проглотил Фёдор комок, подступивший к горлу, разглядывая крупное лицо соседа в щетине, взятое в мелкую ячею сети, какую набрасывает на человека возраст.
– Ну, и слава Богу! – ответил он в тон старику, отмечая, насколько тот сдал за последнюю зиму.
– Папка!.. Сколько тебя звать! Завтрак стынет! – звонко донеслось из приоткрытой двери просторного дома.
На резном крыльце веранды показалась Лена. Её волосы, перехваченные двумя яркими заколками, спадали волнами на плечи, пушились от ветра. Выскочив в лёгком платье, облегавшем фигурку, она ёжилась от холода, обнимая плечи голыми руками, ногти впивались в белую после зимы кожу, казалось, она вот-вот задрожит, как осинка от ветра. У калитки увидела соседа, скрытого сперва раскидистым кустом сирени, перед уходом в армию посаженным им, Федей, на память, и осеклась на полуслове. Перехватив ясный взгляд её голубых глаз, Фёдор почувствовал себя неловко, они оба избегали случая оказаться рядом. Он заторопился. «Николай не подведёт, – в сердцах шептал сам себе, не отдавая отчёта, на что и кого злится, – Басаргин свой в доску. Среди ночи позовёшь – пойдёт, ломаться не станет».
– Схожу за подмогой, сегодня выставлю! – кивнул соседу и направился по гравийной улице к дому родственника.
Не дойдя до дома своего дядьки Николая Тихоновича, Фёдор поостыл. У ограды одинокой соседки Севастьяновны он остановился. На корточках во дворе у поленницы сидел парень в чёрной шинели с золотистыми пуговицами и ярко-зелёными петлицами с двумя звёздочками, сосредоточенно смотрел на снег. Фёдор узнал в нём Сергея Агильдина, помощника лесничего.
– Привет, сосед!..
– Напугал, чёрт! Здравствуй! – от неожиданности Сергей вздрогнул, поправил чёрную цигейковую шапку с гербом и золотистой кокардой из двух скрещённых дубовых листочков.
– Дай, думаю, попроведаю соседа, – соврал Фёдор.
– Заходи, гостем будешь, – разбившейся сосулькой бухнул командный говор с приятельскими нотками. На его возмужавшем лице вспыхнула и тут же погасла застенчивая улыбка, аккуратно стриженные над верхней губой усы из мягкой щетинки расправились.
«Старается старше своих лет выглядеть на своей-то должности, – отметил про себя Фёдор, – а суровость-то напускная».
– Чем так занят? Не пойму… Чего тут скорчился?
– Смотри.
За дровником, в тени, белела наледь. Ослабевшие после зимовки пчёлы, вылетевшие на яркое солнце, сделав круг над приусадебными участками, падали на ослепительно блестевшую наледь, как на белую поляну цветущего жасмина, стыли и больше не поднимались. Сергей собрал на ладони недавно замёрзших пчёл, подышал на них, чтобы отогреть своим теплом.
– Эти не полетят, – Фёдор махнул в сторону чёрных точек в проталинках льда, – вчерашние.
Примостился на чурке, достал папиросы.
– Выручай, земляк, тут моих живых пчёл спасать надо.
– За чем дело встало? Пойдём! – весело оживился Сергей, отказываясь от предложенной папиросы.
– Ты бы себе пчёлок завёл. Пора. Дело это таёжное, красное. Лесникам сам бог велел. Надумаешь, так и на развод дам.
Фёдор, помяв папиросу, сунул её в угол рта и, закусив кончик бумажного мундштука, чиркнул спичкой о коробок. Слабый огонёк добрался до пальцев, а Федор думал: «В тайге помощник да ещё без пяти минут лесничий в компании не помешает. Лесной билет оформить в лесхозе на постановку пасеки в места медоносные, где малины, липы да таволожки не счесть. Пригодится парень, надо его в нашу компанию затянуть».