Пятнадцать ножевых 2

— Найдет, — Харченко затянулся, закашлялся.

— Не начинал бы ты обратно смолить, — я покачал головой. — От курения рак легких случается и прочая гадость.

— Да какой там рак? — махнул рукой Миша. — Не до этого.

— Лучше всего — пойти и повиниться, — посоветовал я. — К тебе претензий раньше не было. Поругают, и отстанут.

Водитель ничего не ответил, лишь расстроенно покивал. А я пошел в ординаторскую к телефону. Растряс свою записную книжку, достал визитки тех, кто мне вручал грамоты. Первая — Щербина Ярослав Кириллович. Моссовет, общий отдел. Не то. А вот второй, Маслов Дмитрий Саввич — самое оно. Помощник Гришина. Разочек горкомовец мне уже помог с квартирой. Может, поможет и еще. Набрал, быстро изложил ситуацию. В трубке повисло тяжелое молчание.

— Тут надо докладывать Виктору Васильевичу, — тяжело вздохнул Маслов. — Вопрос сложный. Не отходи от телефона.

Дальше сидел, как на иголках, ждал. Томилина сдала смену, поцеловав меня в щеку упорхнула к парикмахеру. И рассказать не успел, и к трубке как привязанный. Потом, значит, сообщу. Пара врачей рвалась к телефону, но я их шуганул. После заплыва в Москва-реке и неоднократных схваток с Лебензоном, из которых я, может, выходил не победителем, но точно не проигравшим — мой авторитет был на высоте. Народ тихо возмущаясь, отполз от заветного телефона. Наконец, раздался звонок.

— Жди у входа, за тобой выслали машину.

Черная «Волга» подобрала меня уже через полчаса, а еще спустя сорок минут я предстал пред ясны очи Виктора Васильевича Гришина. По коридорам с космической скоростью мня почти протащил Дмитрий Саввич. Глава московского городского комитета партии и член Политбюро выглядел неважно. Мешки под глазами, синеватые губы инфарктника. Окна кабинета выходили на Старую площадь, погода опять показала «козу» — повалил сильный снег.

— Рассказывай, — Гришин уставился на меня немигающим взглядом, из-за приставного столика ободряюще кивнул Маслов.

Я начал мычать, выдавливая из себя рассказ о трупе. Не стал скрывать про «левак», про тихую панику, которая случилась у силовиков после осмотра тела.

Помощник наклонился к уху Гришина, тихо произнес: — Второй провал КГБ за полгода после пропажи Шеймова.

Я услышал, но сделал вид, что занят разглядыванием снега за окном.

— Не сейчас, — Виктор Васильевич отмахнулся от помощника, откинулся в кресле. Опять испытующе на меня посмотрел:

— Я тебя помню. Это ты спасал пассажиров автобуса в Москва-реке в начале осени? Мы тебя еще наградили грамотой, да?

— Было такое дело. Что же мне теперь то делать?

— Твоей вины не вижу. Ты же просто фельдшер? Так? — Гришин пожевал губами. — А вот вашему врачу и водителю прилетит. Последний за использование казенного транспорта в личных целях так и вовсе под статью попадает. Сейчас принято решение активнее бороться с хищениями социалистической собственности...

Козлы! Платите людям нормально — никаких массовых хищений не будет. А то «мы делаем вид, что им платим — они делают вид, что работают». Вот и живем по поговорке — «Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с работы каждый гвоздь». Разумеется, я промолчал, сказал о другом:

— Боюсь это дело будет непростым. Убийство комитетчика — это скандал на всю столицу. Если будут таскать на допросы и требовать скрыть факт криминальной смерти — что делать?

Такая постановка вопроса горкомовцам в голову не приходила. Они обеспокоенно переглянулись.

— Быть такого не может, чтобы советские органы дознания подобным занимались, — твердо произнес Гришин. — Если что-то такое начнется, сразу звони мне в приемную, я дам команду — тебя соединят. Или с товарищем Масловым будь на связи, согласуйте.

Я понял, что аудиенция закончена, встал и пошел к выходу. Уже в дверях услышал, как «хозяин Москвы» говорит помощнику:

— Позвони там... Попроси их не лютовать в деле Панова.

Ого. Уже «дело Панова»! Расту над собой...

После горкома я отправился в институт. Благо, успевал на третью пару. И это оказалась опять психиатрия. Везет — как с этим бороться и победить.

В аудиторию я просочился через верхний вход, сел на галерку. Пригляделся. Давид расположился сразу между двумя девушками, одной из которых была Серафима! Шишкину тоже не обошли вниманием — рядом с ней сидел какой-то высокий, плечистый парень с правильным выражением лица. Вот прям на плакат «ударники медицинского фронта» забирай. Пора начинать ревновать?

Тем временем препод закончил вводную часть и решил продемонстрировать клинический случай. В центр аудитории, прямо под кафедру, выкатили кресло-коляску. В ней сидела пожилая ухоженная женщина с высоким начесом.

Лектор начал рассказывать анамнез пациентки, как ее лечили. Что-то про шизофрению, которой она страдает много лет, про близко знакомый мне аминазин, почти родной трифтазин и волшебный галоперидол... Подключилась к лекции и сама женщина. Поведала нам, как в результате лечения всё прошло, и теперь она понимает, что рыбок не было, это из-за болезни. Что-то связанное со страхом маленьких пираний в крови. Насмотрелась Дроздова по ТВ... Все шло гладко, занятие почти закончилась, лектор разрешил задавать пациентке вопросы. Все они были скучные, на «отстаньте». Видно было, что дама с опытом, знает, что от нее хотят услышать. Пока не встал Давид. Явно рисуясь перед девушками, он спросил:

— Вот вы говорите, что врачи вывели у вас из крови пираний. Вылечили. А что если они отложили там икру?

Женщина вдруг сильно побледнела, вцепилась руками в подлокотники коляски. Лектор сбежал к ней с кафедры, в аудитории повисло тяжелое молчание.

— Икру? ИКРУ?!

Пациентка, оттолкнув препода, вскочила на ноги, с треском рванула правый рукав на блузке, стала сильно расчесывать локтевой сгиб. После чего так заорала, что даже меня оглушило на галерке. А первый ряд так и вовсе отшатнулся.

Лектор попытался успокоить женщину, но какое там... Она вопила, будто рожала.

— Меня отчислят! — паниковал Давид в коридоре. — Буряков орал почище этой бабы.

— А Буряков это... — я завис, пытаясь вспомнить.

— Куратор курса. Слушай, что теперь делать? Я же нечаянно!

— За нечаянно бьют отчаянно, — тут я задумался. — Пиши в объяснительной, если потребуют, мол, в ходе общения с пациенткой засомневался в том, что болезненные переживания померкли и потеряли актуальность, дескать, пациентка подгоняла свой рассказ для того, чтобы ее выписали...

— Да эта баба — его постоянный экспонат. Обидится, перестанет к студентам ходить. Лектору еще кого-нибудь уговаривать придется.

— Блатная?

— Похоже, — Давид вцепился себе в волосы. — Что же делать, что же делать?!

— Делай, как я говорю! Ничего страшного не случилось. Пациенты в психушке постоянно врут, чтобы их выписали побыстрее. Если бы бред прошел, она бы на твои слова про икру никак не реагировала.

— Думаешь?

— Зуб даю. И вот что еще, — как бы между прочим сказал я. — В общагу могут следаки звонить...

— Следаки? Ты во что вляпался?.?

— Я свидетель, не переживай, — успокоил я встревожившегося Ашхацаву. — Короче, если что, ушел в неизвестном направлении и обещал вернуться. Ты, кстати, вещички собираешь? Я скоро съезжаю, уступаю место.

Давид оглянулся, увидел стайку девушек с курса, что шли по коридору. Ого, а Соня Голубева абхазскому князю глазки строит откровенно уже. Симпатичная девчонка, но очень уж прилипчивая. Ладно, помолчу, думаю, Давид и сам разберется, не маленький.

— Собираю. Дай телефоны владельцев квартиры.

— Завтра найду и оставлю тебе запиской на вахте. Все, бывай. Мне пора бежать.

Томилина, к счастью, оказалась дома. И трубку взяла сразу, хоть и голос заспанный был.

— Хорошо что ты позвонил... Ты что утром сказать хотел? Я просто не успевала уже, бежать надо было...

— Давай приеду, расскажу. Твои дома?

— Родители? Нет, они во вторую, ушли уже.