Крестные дети

Мэри улыбнулась:

— Я не знаю никого лучше тебя, Абигейль.

Глава 34. Январь 1992 года

Спустя две недели после того, как ее затяжной роман с Ником Блэкуотером подошел к концу, Сэффрон устроилась на работу к крестному в должности официального секретаря по протокольным вопросам.

Ее обязанности заключались в курировании деловых и личных аспектов общественной жизни Маркуса, она отвечала на письма и рассылала приглашения, следила за подбором гостей на вечеринках у Маркуса, вместе с Барбарой организовывала его зарубежные поездки и изредка выступала в роли хозяйки на деловых обедах.

Не имея других предложений, Сэффрон преодолела свои инстинктивные предубеждения против работы на крестного отца. Она прекрасно понимала, что, получив новую работу, автоматически будет вынуждена вернуться и к старой роли любовницы Маркуса. Эта практически неизбежная участь казалась ей возвращением в комфортную и прекрасно оснащенную темницу, где она прекрасно знала все порядки и умела справляться с прихотями начальства. На второй рабочий день Маркус пригласил ее на обед и потом — в постель. Еще через несколько дней он вручил ей ключи от квартиры в Арлингтон-Хаус, которая стала ее новым домом.

Ее жизнь состояла из периодов очень активной деятельности, между которыми оставались дни, а иногда и недели пустоты и полного одиночества. Путешествуя вместе с Маркусом, она организовывала его деловые завтраки, обеды и ужины. В гостиницах они всегда останавливались в смежных номерах. Сэффрон не могла понять, было ли это делом рук Барбары Майлс, но ей казалось, что та знает об ее связи с Маркусом, хотя отношение Барбары к крестной дочери начальника всегда было дружелюбно-профессиональным.

Когда они летели куда-нибудь на новом «Гольфстриме», ее обязанностью было сообщить стюардессам желаемое меню. Когда в городе появлялся иностранный чиновник высокого ранга, она обзванивала около десятка людей соответствующего уровня и приглашала их на обед на Сент-Джеймс-плейс.

Вскоре она познакомилась с секретарями практически всех знаменитостей, магнатов и владельцев газет.

Маркусу нравилось, что Сэффрон была под рукой двадцать четыре часа в сутки. Он мог позвонить ей в любое время и всегда знал, что она либо в офисе, либо в Арлингтон-Хаус. Если она отлучалась ненадолго, он оставлял на ее автоответчике одно сообщение за другим: «Где ты, черт тебя возьми? Немедленно перезвони мне!» Иногда он возвращался из поездки посреди ночи и вызывал ее к себе на Сент-Джеймс-плейс или приезжал в Арлингтон-Хаус, звонил по домофону и требовал впустить его. Все это не оставляло Сэффрон права на личную жизнь. Когда Маркус уезжал из города, она была одинока. Большую часть своей взрослой жизни она провела вне Лондона, сначала в Швейцарии, а затем у Ника Блэкуотера, в результате все связи со старыми друзьями оказались потерянными. В тридцать четыре года у нее не было ни одного знакомого, которого она могла бы пригласить на ужин. Иногда Сэффрон казалось, что она поторопилась оставить Ника, его угрюмое молчание перед телевизором было ненамного хуже, чем тишина в ее новой квартире. Думая о ребенке, который мог бы быть у нее с Маркусом, — теперь ему было бы уже пять лет, — она зарывалась в подушки и рыдала навзрыд. Однажды вечером она достала свою старую записную книжку и стала листать ее страницы, вспоминая всех, с кем когда-либо была знакома. Потом она набрала номер одной из своих старых подруг из Полцита. К ее радости, Кэрол все еще жила там же и взяла трубку. Они проговорили полчаса, и Кэрол рассказала Сэффрон про свою жизнь в Корнуолле и семилетнюю дочь Джаззи. Сэффрон была очень рада слышать ее, но знала, что никогда больше не будет звонить старым знакомым.

Ее настроение все больше зависело от настроения Маркуса. Иногда он звонил из Гонконга или Сиднея после успешных переговоров, с радостью рассказывал о своих успехах и говорил, как ему хочется, чтобы она сейчас была рядом с ним. «Мы непременно должны отправиться в отпуск. Сэффрон, только ты и я. Куда ты хотела бы поехать? Подумай об этом, расскажешь, когда я вернусь».

Брэнд часто привозил ей подарки, чаще всего украшения: небольшие вельветовые коробочки из магазина при гостинице. Внутри, как правило, были золотые или брильянтовые серьги. Его вкус отличался от вкуса Сэффрон, которая предпочитала более скромные и менее броские драгоценности. На день рождения Маркус подарил ей пару сережек с желтыми брильянтами от «С. Д. Филлипса» с Нью-Бонд-стрит. которые, как Сэффрон совершенно случайно узнала, найдя чек в корзине для бумаг, стоили сорок тысяч фунтов.

Несколько раз во время ужина он говорил: «Думаю, тебе будет интересно, что я собираюсь упомянуть о тебе в завещании. Мне хочется, чтобы ты не испытывала нужды ни в чем. Я поручу Дику подготовить все документы».

Маркус возбуждался, когда Сэффрон танцевала в одних только меховых тапочках и брильянтовых серьгах. Приходя в Арлингтон-Хаус, он сначала принимал душ, затем надевал шелковый халат и ложился в кровать. Она танцевала, а он звонил деловым партнерам, обсуждал детали предстоявших переговоров или поносил подчиненных. Если она замедляла танец, он шептал: «Не останавливайся. Танцуй!» Сочетание эротического танца и агрессивных деловых переговоров всегда заводило его. Покончив со звонками, он вставал, подходил к Сэффрон и обнимал ее.

Она бралась за его возбужденную плоть и подводила к постели. Она понимала без подсказки, чего хотел Маркус, грубости или ласки. Ему нравилось, когда она ругалась во время секса, и чем грязнее были ее слова, тем лучше. Но стоило ему взорваться внутри нее, как его настроение резко менялось и он начинал говорить о картинах, которые собирался купить. Больше всего его возбуждали полеты на большой высоте. Выходя из «Конкорда», он сразу же звонил Сэффрон и приказывал ей раздеться и ждать его.

Маркус мог унизить или оскорбить Сэффрон, как никто другой. Она мгновенно оказывалась без его поддержки, он переставал звонить и только отправлял деловые факсы с подробностями предстоявших мероприятий. Или не показывался к ней, вернувшись из длительной поездки. По суете, царившей в офисе, Сэффрон понимала, что он в Лондоне, но ее к нему не вызывали.

Она питала отвращение к служебной квартире с ее бежевыми стенами, бежевыми коврами, бежевыми занавесками и стеклянным кофейным столиком. Никогда еще она не жила в такой бездушной атмосфере. Но все попытки хотя бы немного оживить обстановку методично пресекались уборщицами, которые каждое утро складывали ее вещи в шкаф.

Сэффрон не общалась ни с кем, кроме анонимных наркоманов, парикмахерш и маникюрш. Маркус придирчиво следил за ее внешностью и оплачивал все счета. Два раза в неделю она ухаживала за волосами и ногтями в «Майклджоне» и плавала в бассейне на крыше своего дома. Такой уход давал результаты — она выглядела великолепно.

Единственное, что радовало Сэффрон в ее новой жизни, была работа.

Она получала огромное удовлетворение от организации корпоративных ужинов для Маркуса, от того, как можно преобразить стол при помощи букетов цветов, посуды и воображения. Ей нравилось каждый раз украшать комнаты в гостиницах. Однажды она заказала тысячу лепестков роз, насаженных на китайские благовонные палочки, которые лежали поперек салфеток, расставила по столу разноцветные бокалы и налила в них лавандовое масло. Для обеда с министром экономики Индии она купила огромный моток сари живого оранжевого и пламенного красного цветов и накрыла им стол, как скатертью. Биржевые аналитики, которых регулярно приглашали на корпоративные мероприятия «Группы Брэнда», вскоре оценили гостеприимство корпорации Маркуса и закрепили за ней славу самой изобретательной и обаятельной из всех конкурирующих организаций.

Сэффрон чувствовала, что существовала в вакууме. Ее жизнь замирала, когда Маркус уезжал из города один. Иногда в такие дни она его ненавидела и страстно желала освободиться от зависимости, иногда — ждала возвращения. Он очаровывал и одновременно пугал ее. Со временем она стала чувствовать себя пленницей. Он знал, где она, в любой момент времени. Если она не рассказала ему о своих планах сама, он находил другие способы узнать об этом. Иногда Сэффрон казалось, что за ней следят. Когда он выделил ей машину с водителем, она поняла, что это было сделано для того, чтобы облегчить наблюдение.