Крестные дети

Глядя на Венду, он прошептал: — Милочка, что вы делаете после работы? Как насчет сходить куда-нибудь?

— С удовольствием, — прошептала она в ответ. — А кто платит?

— Ты. Но я заплачу за тебя завтра, когда мы получим комиссионные. — Он снова вернулся к телефонному разговору: — Вот что я вам скажу, миссис Бланко. Мне очень понравился ваш голос, и я хочу помочь вам. Готов предложить полполосы за восемьдесят фунтов, но пусть это будет нашим секретом. Если об этом узнают ваши конкуренты, мне несдобровать. Договорились? Очень хорошо. Еще раз мои поздравления вам и вашему славному заведению. — Он положил трубку и устало вздохнул: — Господи, что за упрямая корова! Чуть-чуть не сорвалась.

Венда удивленно подняла брови:

— Я не ослышалась, Джеми? Ты действительно пообещал ей тираж в девяносто тысяч?

Джеми весело рассмеялся:

— Я сказал девяносто? Даже не знаю, что это на меня нашло. Как думаешь, мне стоит перезвонить ей и назвать другую цифру?

Между продавцами рекламы из «На краю света» шло негласное соревнование, кто сможет убедительнее обмануть клиента относительно тиража журнала и сохранить при этом серьезное выражение лица. Журнал печатался тиражом пятнадцать тысяч экземпляров, из которых половина распределялась по почтовым ящикам местных жителей, а остаток развозился по любым учреждениям, которые были готовы их забрать, или же просто оставлялся у входа в метро.

— Знаешь что, Джеми, — сказала Венда, когда они уже собрались двигаться в сторону паба, — ты такой… такой хитрый. Ты похож на херувима, но такой проказник! Кто-нибудь говорил тебе об этом?

— Может быть, пару раз… За день в течение последних двадцати трех лет. Вот что я скажу. Венда, купи-ка мне двойную водку, и я покажу тебе, как умею проказничать.

Спускаясь вниз по лестнице, они встретились с Пирсом Анскомбом, владельцем «Конца света», который возвращался с обеда. В дополнение к своим обязанностям владельца издания он был ресторанным критиком. Большая часть его времени уходила на поедание невероятных размеров бесплатных порций, которые ему предоставляли во всех окрестных итальянских тратториях; он редко освобождался раньше пяти вечера.

— Уже уходите? — спросил он, пошатываясь и держась за перила. Джеми заметил, что его плащ цвета верблюжьей шерсти с темно-коричневым воротничком подходил по цвету к его зубам.

— Точно, Пирс. У нас был очень сложный день, мы продали кучу рекламного места. Завтра тебе придется выплатить нам целое состояние в качестве премиальных.

— Это прекрасное маленькое дельце, — ответил ему Пирс. Он продолжил свой путь вверх по лестнице, спотыкаясь о каждую ступеньку. — Я рассказывал вам, что Сеймор Бивербрук однажды предложил мне за этот журнал два миллиона фунтов?

— Он должен был назвать цену вдвое больше, — неискренне сказал Джеми. — А если серьезно, то за такое качество и десяти миллионов было бы мало.

Джеми работал в «На краю света» с лета. Если быть точным, то его деятельность в этом уважаемом издании сводилась к периодическим набегам в офис, использованию рабочего телефона в личных целях и заигрыванию с офисными девушками. Его зарплата, которая состояла из комиссионных, выплачивалась наличными днем в пятницу, если, конечно. Пирс успевал зайти в банк до его закрытия. После удачной недели, когда Джими приходил на работу три или четыре раза и подолгу сидел на телефоне, он мог унести триста-четыреста фунтов, которые тут же тратил на выпивку, сигареты и постоянно растущие дозы кокаина. Стоило ему захотеть, и он начинал продавать рекламу лучше всех. Его голос звучал так дружелюбно и открыто, что клиенты были готовы есть у него с руки. Его коронным номером была продажа рекламы на четверть полосы небольшим фирмам с Нью-Кингз-роуд, чаще всего магазинам осветительной аппаратуры или классической одежды. В обеденный перерыв он гулял по улицам в своем черном пальто, купленном словно на вырост, и знакомился с девушками.

Официально Джеми проживал вместе с матерью на Клэнкарти-роуд, в сыром викторианском особняке, куда Маргарет Темпл перебралась после развода с Майклом. Этот район Фулема был переполнен брошенными женами. Маргарет с трудом смирилась с переездом из Саус-Итон-плейс на Клэнкарти-роуд. Она до отказа забила небольшой дом мебелью и картинами, которые привезла с собой. На каждом столике лежала херендская вышивка с попугаями или туканами или стояли стаффордширские статуэтки и серебряные шкатулки. Стены крошечной гостиной были увешаны несоразмерно большими холстами, которые они с Майклом купили за время своего брака.

Джеми считал этот особняк чересчур тесным, у него там начиналась клаустрофобия, поэтому большинство ночей он проводил вне дома.

Он вел кочевой образ жизни, ночевал на полу или чаще в теплых постелях множества разных девушек. Одну ночь он проводил в Бина-гарденс, а следующим вечером засыпал где-нибудь на чердаке больницы сестринского ухода. Он водил знакомство с девушками, жившими на первом этаже в Лексхем-гарденс, они всегда были рады видеть его, так же как и некоторые вполне приличные сверстницы, которые по-прежнему жили с матерями.

В Джеми было что-то такое, отчего женщины с легкостью отправлялись с ним в постель, даже не успев толком познакомиться. Он был красив и беззаботно очарователен, к тому же он казался совершенно безобидным, и о нем хотелось заботиться. Джеми был рассеян, мил, ненадежен и постоянно везде опаздывал. Если ему доверяли ключ от входной двери, он обязательно терял его. Он не умел водить машину, потому что ленился ходить на занятия в автошколу. Он пользовался репутацией настоящего мастера поцелуев и лишил девственности целое поколение девушек, гулявших в Челси, многие из которых на долгие годы сохранили приятные воспоминания о нем. Несколько месяцев он обитал в чулане под лестницей в доме на Глеб-плейс. Дом принадлежал девушке по имени Флер Эртон-Филлипс, она жила там вместе с тремя подругами. Джеми приютили как домашнего питомца («он такой милый!»). Вытащив из чулана старый пылесос и коробки с запасными лампочками, девушки положили на их место матрас и одеяло, и Джеми отпраздновал новоселье. Это тесное, зловонное помещение, едва ли превышавшее по размерам стандартный гроб — там нельзя было даже сесть, — вскоре получило романтичное название «Туннель любви».

До сих пор некоторые уважаемые замужние женщины, живущие в Уилтшире, Глостершире и Оксфордшире, краснеют, загадочно улыбаются и нервно поглядывают в сторону своих мужей-брокеров, если при них вспоминают о «Туннеле любви».

Хотя большинство любовниц Джеми были молоденькими блондинками, он ни в коем случае не мог позволить себе ограничиться общением со сверстницами. Непродолжительное время он был возлюбленным жены известного дрессировщика лошадей Хонки Гилборна. Они познакомились в кафе «Жостин де Бланк» на Слоан-стрит, где Джеми убивал время, а Лавинья пила кофе, радуясь дорогим подаркам к собственной свадьбе, которые она только что заказала. Джеми стал откровенно пялиться на базарного вида крашеную блондинку в обтягивающих джинсах, пахнущую дорогим парфюмом. По какой-то причине Лавинья позволила этому симпатичному юноше, который едва ли был старше ее сына, завести разговор и вскоре неожиданно для самой себя пригласила его домой выпить и перекусить чего-нибудь. Спустя два часа она уже сажала Джеми в такси, думая о том, что познакомилась сегодня с лучшим любовником за всю свою жизнь.

Глава 11, Октябрь 1979 года

Сидя за своим столом в комнате, где кроме него обедали еще трое стажеров, Стюарт наблюдал за жизнью, кипевшей в служебной столовой компании «Шиплейк и Клегг».

Обеденный перерыв едва успел начаться, но огромный зал уже был заполнен до отказа. Отдельно сидели бангладешцы, которые в те годы составляли существенную часть всей рабочей силы предприятия. Рядом с ними за столиками можно было видеть выходцев из Бенгалии и Тамила и уроженцев Бирмингема, которых становилось все меньше и меньше. Деды или даже прадеды некоторых из них тоже работали на «Шиплейк и Клегг». В отдельной комнате был накрыт столик для руководства. Рабочие сами накладывали себе еду руководителям полагалось «серебряное обслуживание» — пожилые официантки в передниках. Как стажер, Стюарт должен был обедать вместе с руководством, но ему это всегда доставляло неудобства. С большим удовольствием он сел бы за общий стол с рабочими. Такая сегрегация казалась ему очень характерной как для всей британской промышленности в целом, так и для «Шиплейк и Клегг» в частности.