Страница 19 из 20
– Ну, ей-богу, кто бы сомневался, – ворчит Варинька.
Ибо до появления на свет Ольги Эви была самой красивой девушкой во всем нашем квартале. Предсказание, однако, сбывается, а Эви и посейчас живет в Голливуде.
А матери моей тем временем снится, что сын церемониймейстера похорон Микаэль падает с подоконника, ломает шею, и его хоронят на второй день после Рождества. И все в точности так и происходит. Как и многое другое. Сосед напротив выигрывает в государственную лотерею на той же неделе, а Грета и Йорген Ингманн получают Гран-при Евровидения в Лондоне за «Танцевальную песню»[37].
Впрочем, приблизили мать мою к Богу вовсе не многочисленные ее появления в высоких воздушных слоях. Видения были у нее с раннего детства. К великой радости деда. Наконец-то он нащупал дверцу, ведущую на ту сторону. И какого посланника обрел!
Названная Евой, мать моя стала первой женщиной в мире. Первой из всех женщин на земле. А Ева создана не для того, чтобы противостоять соблазнам.
С самых своих юных дней она зажигала огонь в сердцах сынов копенгагенских. Все они – и даже само светило – посылали ей вслед долгие взгляды. И она по-прежнему тщательно отслеживает любое движение воздуха, способное нагнать хоть малюсенькую тучку и омрачить ее настроение.
В день ее рождения всегда ярко светит солнце. Всю жизнь мы, дочери, следим, чтобы ни одно случайное облачко не забрело на ее небосклон. А следить есть за чем, ведь над Амагером долгие месяцы висят туманы. Если в течение дня давление коварно снижается, гнев Евы не знает предела, и тогда кажется, будто в доме кто-то исполняет танец с кастаньетами.
– Ннникккккогггодддда я не виддделлла ничеггго подддддобббббного!
Распушившись, любимая папина голубка мечется по дому, словно отбивая на ходу чечетку.
– Согласные, они как туфельки для фламенко! – кричит Ольга, и ее точно ветром сдувает из дома.
Мать моя и сестра в равной степени холерики и потому терпеть не могут резкой смены настроения друг у друга.
Счастливей всего Ева ощущает себя в рейсовом самолете SAS или когда, подобно Венере, рождается из пены морской. А вот на суше беспокойные ее каблучки всегда в пути. Она спешит в «Магазин», на теннисный корт или на вечеринку, где станет самым светлым пятном на праздничном полотне. Там на нее обращено всеобщее внимание, там все приглашают ее танцевать. А папа при этом только улыбается. Такую цену он платит за то, чтобы обладать своей собственной Грейс Келли.
Иногда я размышляю, объясняется ли способность моей матери совершать квантовые скачки из одной временно́й зоны в другую опытом работы стюардессой или же тем, что она не слишком одарена от природы. От ее постоянной смены душевной погоды у меня, во всяком случае, болит живот.
Зато если звезда ее в зените, устоять перед нею невозможно. Это когда ветер берет паузу, а лиловые грозовые тучи испаряются и от пауков даже следов в саду не остается. Когда Филиппа не хворает, а мать моя побеждает Лиззи за счет какой-то сногсшибательной подачи, или когда они с папой идут в город на танцы под музыку секстета в ресторан отеля «Нимб».
О, тогда мать моя воплощает собой праздничный фейерверк с двойным запасом хлопушек с конфетти. Вечно юная девушка, с которой мужчины начинают заигрывать, где бы она ни появилась.
Я слежу за каждым ее движением, когда она сидит в шелковой комбинашке и делает педикюр, а дымок от ее «Пэлл Мэлла» тонкой струйкой взвивается к потолку спальни, точно исполняя танец живота. Лак высыхает, она вытягивает ноги и, довольная результатом, вынимает заложенные между пальцами кусочки ваты.
А потом по дому проносятся волнами Hong Kong Mambo и Cao Cao, Mani Picao.
– А ну-ка, девчонки! – кричит она, срывается с места и начинает учить нас, как правильно покачивать бедрами, танцуя свинг.
Это вам не ирландский riverdance[38], когда ноги отбивают ритм, точно барабанные палочки, выколачивающие крахмал из картофеля. Даже Филиппа осторожненько экспериментирует с мамбо. Мать моя так перебарщивает со своей туалетной водичкой Rochas Femme, что дышать приходится, приложив к носу рукав. Но этот запах не перебивает ее собственный и гораздо более эксклюзивный. Морская вода, жимолость и вечно неизбывный августовский аромат. Просто удивительно, как матери моей удается сохранять летний запах весь год напролет.
Чтобы кратко перечислить, чем мы занимались, проводя лето на папином острове, лучше всего воспользоваться причастиями. Мы были купающимися, воркующими, мечтающими, рисующими. Двенадцатилетнему подростку не нужен банк, ему не нужно ни с кем ссориться или работать для карьеры. Пока не нужно. Пока нужно просто быть. Лежать на скалах и смотреть, как утренний самолет вспарывает небо, словно конверт с давно ожидаемым письмом. Слушать, как шумит березняк и волны прибоя ударяются о скалу Халлас.
Но прежде чем получить возможность все это делать, нужно сперва проехать несколько часов по Швеции на пути в Стокгольм. С собой мы берем клетку с голубями. С пристани в Стокгольме попадаем на борт почтового катера, который ходит до самых дальних островов в шведских шхерах. Два часа пути – и наконец-то Балтийское море попадает в объятия скалистого острова. Теперь мы видим наш дом, он находится с правой стороны неподалеку от маяка и прямо рядом с церковью. Изначально дом из бруса был по размеру немногим больше сарайчика для садового инвентаря, но папа – с помощью Свена, который вместе с Лиль вернулся на остров, унаследовав родительскую ферму, – расширил его. Дом наш со всеми его небольшими пристройками, напоминающими кротовины, черен как смоль, а переплеты окон выкрашены в белое. Красиво и без особых претензий.
С нашего с Ольгой любимого места на крыше можно наблюдать, как первый, еще не совсем проснувшийся рыбак потихоньку покидает причал и выбирается в море. Упитанное тело катера отливает аквамарином с маленькой капелькой лилового. На поверхности бухты отражается красная полоска робкого солнышка, как раз в этот момент начинающего подъем из моря на горизонте.
Драхман[39] прекрасно знал папин остров, но работать здесь не имел никакого желания. Называл его замороженной лучеперкой, а наши сосны – перевернутыми вверх ногами метлами. Но все краски моей палитры смешаны именно в этом месте.
Охряный, розовый и зеленый поют на три голоса на здешнем лугу. Ольга бежит впереди, выбирая путь посложнее, а Филиппа ковыляет позади в своем черепашьем темпе. Мы с сестрами направляемся вниз, туда, где в ноздри заплывает запах диких роз, а руки обжигают песчаный колосняк и борщевик. Вниз, к берегу, за черные скалы.
Но лучше всего – купаться. Я уверена, что в Библии ошибка. На самом деле там должно быть сказано «помоемся и искупаемся» вместо «помолимся и искупим». Ультимативная форма благодарности и алхимии. Человек уже не тот после купания в огромной купели Бога. Мы с Ольгой погружаемся в зеленый подводный мир, где звуки как бы растянуты и слышатся точно в замедленной съемке, а ноги, попадая в бороздки на песчаном дне, словно бы читают текст, набранный шрифтом Брайля.
Позднее к нам присоединяется моя мать. Она быстрым кролем подплывает к нам, ложится спиной на волны и устраивает небольшие бурунчики своими стройными ногами. Большой палец, как у Клеопатры, возвышается над остальными, находясь с ними в полной гармонии. Это вам не мои ноги, на которых длиннее других второй палец. Мать моя явно наслаждается отсутствием Вариньки, а та, в свою очередь, отказывается проводить каникулы с нами на острове.
– Астафьте менйа в пакойе! Оставьте меня в покое!
Вдоль берега ковыляет на голубоватых, будто снятое молоко, кончиках пальцев Филиппа – в поисках китовых останков или просто воззрив очи в небо. Она никогда не купается, а если б попробовала, наверняка сразу же растворилась бы в морской воде. Несмотря на то, что папа купил ей новую кислородную маску, да и аптечка у него всегда наготове.
37
Дуэт Греты и Йоргена Ингманнов получил награду Евровидения за песню Dansevise в 1963 г. (прим. ред.).
38
Степ-шоу.
39
Хольгер Драхман (1846–1908) – известный датский поэт и художник.