Страница 5 из 8
Я даже не смог сказать, что я от Пикуля. А класс на меня с удивлением посмотрел. Одет я был в пиджачок с короткими рукавами. Весь мокрый, как мышь, после длительного сидения на солнцепеке.
Видимо, Гуго Ионатонович сжалился надо мной и посоветовал зайти в класс народной артистки СССР Измайловой. Бедная женщина, бывшая солистка Большого театра, и педагог по вокалу в консерватории, из-за мизерной пенсии в 76 лет, прослушивала по 35 – 40 человек в день будущих или не будущих вокалистов. Но иногда после первых нот говорила: «Спасибо, молодой человек, вы свободны, вы нам не подходите».
В 1964 году из поступающих было 800 претендентов на одно место. Подобного конкурса не было ни в одном институте, это был рекорд. Он, по-моему, держится и по сию пору. Не знаю почему, но все хотят петь. Это уникальное явление. Ни черта не платят теперь. А чтобы достичь высот класса Хворостовского, например, так уехать на Запад надо. Всё равно консерватории забиты претендентами на то, чтобы поступить в консерваторию и научиться петь.
Вхожу в кабинет к Измайловой. «Здравствуйте!»
«Здравствуйте. Представьтесь, пожалуйста, кто вы и чего хотите». Отвечаю, что был сейчас у Гуго Ионатановича Тица и он мне сказал, что вы прослушиваете».
«Что вы поёте»?
Сначала я спел немецкую песню, затем арию Зарастра на немецком языке. Мы с Петровым решили, поскольку Гуго Ионатонович – немец, ему это должно понравиться. Над произношением долго работали. За низкий голос в Орле меня прозвали Робсоном. Поэтому следующим произведением, которое я спел, была песня из репертуара Поля Робсона «Водонос». В памяти осталась до сих пор. Песня – чисто негритянский спиричуэле, обработанная каким-то композитором и переведенная на русский язык во время одного из гастрольных приездов Робсона, коммуниста и лучшего друга СССР, в Москву. Удивляюсь, как его в Америке не посадили? Голос-то у него был мощнейший, нижайший бас. И вот как раз там была такая штука: песня заканчивалась дикой нотой: ми бемоль внизу. После «Водоноса» педагог спросила: «Скажите, сколько вам всё-таки лет?»
Отвечаю: «16 ноября исполнится восемнадцать».
Со словами: «Подождите одну секундочку», педагог вышла из класса и через несколько минут вернулась с Гуго Ионатановичем.
Я немножко опешил: горбатый человек с седой гривой оказался очень высоким, где-то под 1 метр 90 см. Он обратился ко мне: «Ну-ка, спой, что ты пел. Робсона, да»? Я «на бис» повторил этого «Водоноса».
Он на меня посмотрел, посмотрел и говорит: «Да… Лет тебе сколько? Мне сказали восемнадцать. Музыкальную грамоту знаешь»? Я нагло отвечаю: «Знаю».
Спрашивает: «Знаешь, сколько знаков в до мажоре?» Я нагло заявляю: «Конечно, знаю». Он переглядывается с Измайловой и говорит: «А сколько»? Я гордо отвечаю: «Ни одного»!
И слышу: «Молодец! Правильно. Приезжай на экзамены. А кстати, документы ты оформил»?
Отвечаю «Нет».
Войдя в консерваторию, я осмотрелся и увидел человек 60 склонившихся над анкетами. А у меня времени было в обрез, попытайся сказать, что я опаздываю на автобус в Орёл, так никто бы мне и не поверил, без очереди бы не пропустили. Так и пошёл без документов к декану.
Тиц приказал мне выдать анкету. Быстренько её заполнив, возвращаюсь в кабинет Гуго Ионатоновича. Сидит его класс. «Ну что тебе»? (А меня предупредили, что две буквы к отчеству «Ио» он очень не любил по одной простой причине, потому что в порыве злости кто-то его из высшего руководства назвал Гуго, исполняющий обязанности Натановича). Говорю: «Знаете в чем дело, Гуго Натанович, мама-то моя не поверит, что я могу приехать». «А кто твои родители»?
«Мама и отец инвалиды войны. Двое детей ещё моложе меня. И мама просто не даст мне денег на дорогу». «Да? А как зовут твоих родителей?»
«Мама – Александра Савельевна, папа – Иван Фёдорович». «Хорошо».
Берёт лист бумаги и пишет: «Уважаемые Александра Савельевна и Иван Фёдорович! Убедительная просьба: отпустите вашего сына Сашу для поступления в Московскую государственную консерватории. Декан Гуго Тиц». «Спасибо, Гуго Натанович. Я уже на час задержался. Наши, наверное, уже и уехали». «Куда? Кто?»
«Да мы с капеллой тут стоим. Приехали на автобусах, а я уже на час опоздал». «Беги быстрее». Когда я вышел от Тица с этой запиской, полкласса вылетело за мной: «Ну, мужик, ну ты даешь! Ты знаешь, что ты уже студент консерватории?»
Спрашиваю: «Каким образом?»
«Да мы пять лет учимся и впервые видим, что Тиц, написал подобную записку»
Мне надо срочно «лететь» к автобусам. Благо, консерватория с Красной Площадью-то рядышком, только Манеж перебежать. И всё-таки, на час опоздаю. Они уже чуть не уехали. Однако ждут, сидят в автобусах, артисты «водку пьянствуют».
Многим, кто пел в капелла, было лет за тридцать, а я хотя и солист, а всё же «засранец», семнадцатилетний мальчишка.
Что за наглость – заставил себя ждать таких людей. Это же величины: из обкома партии, начальник управления культуры Александр Дмитриевич Сопов. Выбегают из автобусов Сопов, Петросян. Отборный мат несётся по всей Красной Площади. «Что такое, почему опоздал, где ты был»?
Во-первых, никому не пришло в голову, что я элементарно заблудиться мог. Я делюсь с ними радостью, что в консерваторию, почти поступил. Мат затихает, над местом стоянки повисает изумленное: «Как»?! Показываю им записку Тица на официальном бланке. Долгое молчание… И Петросян кричит: «Я ж говорил, я ж говорил!!!»
Сел в автобус, все поздравили, налили кружку, «люменевую», выпили за успех моего дела. Приехали домой. Телефона у нас соответственно не было. Сопов на прощание сказал, когда прийти к нему. Маме с папой показал эту записку. Они обрадовались. Поплакали. Сели и решили: раз такое дело, надо поступать. Они были людьми достаточно умными и образованными. Мама была до войны учителем русского языка. И отпустили меня на учёбу в консерваторию. Сопов дал денег на дорогу, так что первое время я там не бедствовал. Поступил сразу. Кроме специальности пришлось сдавать все экзамены, писать сочинение. Но как потом оказалось, все эти экзамены были сплошной профанацией. Кого не надо, хапали за руку и выгоняли со словами: «Вы здесь не будете учиться». У экзаменаторов был список уже, ранее составленный, кого надо отсеивать, а кого оставить и на списывание внимания не обращать.
Экзамены я сдал легко. Помогли знания, полученные в школе (я достаточно хорошо учился), беседы с моими первыми учителями в музыкальном училище и моя способность схватывать всё на лету. Ну, а дальше началась проза учёбы…
Нашу консерваторию, да и, скорее всего, все остальные ВУЗы искусств тоже в полушутку – в полусерьёз называли физкультурно-политическими ВУЗами с музыкальным уклоном. Потому что за «неуд» по физкультуре лишали стипендии. Это абсолютно серьёзно. Тебе могли простить незнание каких-то других предметов, но с физкультурой был напряг дикий. Начав в интернате заниматься стрельбой и лыжами, успешно продолжил эти занятия в консерватории, став одним из лучших биатлонистов среди ВУЗов искусств. Была у нас и неплохая секция биатлонистов. Консерватория –специфическое музыкальное заведение, где нельзя в полной мере заниматься, допустим, баскетболом, волейболом: музыкантам нужно беречь руки и пальцы. Но я до сих пор с удовольствием вспоминаю, как ставший впоследствии знаменитым скрипачом Андрей, или как мы его называли Кеша Корсаков, самозабвенно играл в волейбол, и Бог его миловал, ничего себе не ломал.
Первые творческие поездки.
Пожалуй, одним из ярчайших и радостных воспоминанием студенческой жизни для меня стали творческие поездки по пограничным заставам во время летних и зимних каникул. ЦК ВЛКСМ организовывались концертные бригады из числа студентов музыкальных и театральных вузов. Я знаю только свой коллектив, а так только от консерватории ездило бригад пять. Собирались команды, к примеру: консерватория-школа-студия МХАТ, институт им. Гнесиных, Щепкинское училище и т. д. Кстати, в Москве у нас с театральным училищем им. Щукина была одна и та же учебная площадка с профессионально оборудованной сценой и залом мест на 350-400. Она находилась за театром Вахтангова. Между двумя нашими ВУЗами она делилась по дням: один день наша учебная площадка, другой – их. Это уже предполагало общение музыкантов с театралами, возможно, как-то даже обогащало наше интеллектуальное развитие. Но, если говорить о творческих бригадах, я вошёл в состав очень интересного коллектива консерватория – школа-студия МХАТ, с которым мы объехали в течение трёх лет почти всю советско-китайскую границу. Люди в ней были постоянные. Мой друг Валера Хлевинский работает в «Современнике», по-моему, с 1970-го года. Татьяна Васильева – теперь очень известная актриса театра и кино, Толя Васильев – её первый муж, великолепный актёр и режиссер. Я их помню всех по старым фамилиям Яцикович, Коцельник… Хорошая команда была. Это было достаточно интересно и весело. Никто из нас и не помышлял о каком-то там заработке. Это же было за счастье бесплатно попасть в те места, где не ступала нога обыкновенного человека. Мы и селений там не видели. Стояли заставы, которые в то время усиливались. Время было напряженное с Китаем.