Большая волна любви

– Раз японцы смело ходят по улицам в подобных нарядах и не боятся осуждения, значит, они по-настоящему свободные люди. А свобода для человека превыше всего. Жизнь – она одна, и каждый должен прожить ее так, как хочет, а не так, как ему навязывает общество. И эти старые самураи служат тому подтверждением. Захотелось деду надеть костюм морячки – и кто ему запретит? – Михаил снова посмотрел на Тони и продолжил: – Никто. И плевать он хотел на всех с самой высокой точки богини счастья и благополучия.

– Э, брат, да ты еще и философ! – с улыбкой воскликнул Тони. – Хотя разве может художник не быть философом? Вряд ли творчество возможно без какого-либо осмысления. Я прав? – Он по-дружески толкнул Михаила в плечо.

– Сто процентов, – подтвердил тот.

– Тогда поднимай свой зад и пошли подкрепимся. – Тони встал вместе с «Макбуком» и положил его на свою кровать. – Потом досмотрим фотки, а то я голодный, как стая диких койотов.

– Такая же фигня, – согласился Михаил и сунул блокнот с карандашом под подушку. – А что, разве койоты бывают не дикими? – спросил он.

– Не бывают. – Тони мотнул головой. – Но иногда американцы пытаются обмануть природу и приручить их. Берут на воспитание щенков, которые остались без родителей. Правда, не во всех штатах разрешено их держать, в некоторых за это могут оштрафовать или даже арестовать. Говорят, звери неплохо уживаются с людьми, вот только, когда начинают взрослеть, становятся агрессивными и опасными. Койот – тот же волк, только чуть поменьше. Так что если вдруг решишь его завести, лучше откажись от этой идеи, – хохотнул он. – Ты же сам говоришь: зверь он и в Африке зверь.

– Спасибо за совет, Тони, – усмехнулся Михаил и направился в ванную, шлепая босыми ногами. – А то я уже хотел отправляться за зверушкой. Десять минут – и поедем обедать, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Вскоре он вернулся из ванны: одно полотенце висело у него на бедрах, а другим он вытирал волосы. Тони сидел за обеденным столом в той части комнаты, которая служила кухней. Хотя ничего сложнее чая, кофе и незамысловатых бутербродов парни не готовили. Они предпочитали либо питаться в университетских кафе, либо встречаться после занятий и обедать где-то в городе.

Парни учились в одном кампусе, но на разных факультетах. Михаил изучал японскую филологию, а Тони – международное право. Пока американец потягивал кофе из своей любимой чашки с надписью: «Если я тебе не нравлюсь – застрелись. Я все равно не изменюсь», Михаил надел джинсы, толстовку и присел на кровать, чтобы зашнуровать кроссовки.

– Я готов. – Он вытащил из-под подушки все необходимое, сунул во внутренний карман куртки и прихватил с тумбочки телефон с наушниками. – Тони, идем уже, потом допьешь свой кофе.

Спустя пару минут они подошли к калитке, ведущей за территорию общежития. Когда Тони приложил пластиковую карточку к замку, Михаил невольно улыбнулся, вспомнив день приезда в Японию. При заселении ему вручили две карточки: одну от комнаты, другую – от этой калитки. Тогда он точно так же приложил карточку к замку и потянул дверь на себя, но та даже не шелохнулась. Он снова приложил карточку и стал толкать калитку от себя. Ничего. Неизвестно, сколько бы еще Михаил предпринял попыток, если бы ему на помощь не подоспела пожилая японка, проходившая мимо. Она объяснила ему, что дверь не открывается, а отъезжает в сторону. Михаил до сих пор помнит, как в тот момент ему стало стыдно, он почувствовал себя пещерным человеком и в который раз понял: Япония – это страна из какого-то другого, параллельного, не известного ему мира.

– В пиццерию? – предложил Михаил, когда молодые люди вышли за территорию и направились по улице в сторону метро.

– Майкл, я понимаю, что в тебе бурлит кровь Коза ностра, – усмехнулся Тони, – но мне твои пицца, паста, впрочем как и все эти рамены, собы и прочая японская еда, уже вот где сидят. – Он провел ребром ладони по горлу и добавил: – Давненько мы с тобой бургеры не ели.

– А ничего, что мы ими вчера ужинали? – напомнил Михаил.

– Так это было вчера. – Тони развел руками. – Ты бы еще вспомнил, что мы с тобой ели в день нашего знакомства. Слушай, а поехали на острова Мацусима сгоняем, – предложил он. – Мы там еще ни разу не были. Мои одногруппники рассказывали, что там классно, да и кафешек всяких полно. Заодно там и поедим. Ты как, не возражаешь? – Он бросил взгляд на товарища.

– Я не против, – согласился Михаил.

Они свернули на оживленную улицу, здесь тянулись сплошные торговые центры, рестораны, кафе, украшенные яркими вывесками, по которым бежали цепочки иероглифов. По проезжей части туда-сюда сновали начищенные до блеска автомобили и мотоциклы. Велосипедисты ехали по специально отведенным дорожкам. Михаил вспомнил, как первое время левостороннее движение резало ему глаза. Труднее всего привыкать к нему пешеходам из других стран.

– Вот скажи мне, русский, что здесь написано? – Тони кивнул на расположенные вертикально большие ярко-красные иероглифы на стене высотного здания.

– Магазин электроники, – ответил Михаил. – Big camera называется.

– До чего же мудреный язык! – воскликнул Тони, всплеснув руками. – В нем, как и в твоем русском, можно голову сломать. Интересно, кто был его родоначальником?

– Китайцы, – пояснил Михаил. – Иероглифы пришли в Японию оттуда, когда у самураев еще не было своей письменности, а китайская уже вовсю развивалась. А позже они превратились в то, что мы с тобой видим сейчас.

– Если бы я здесь учился на их языке, клянусь, я бы уже давно сделал ноги, – признался Тони.

– Но ты же все равно изучаешь японский, – напомнил Михаил.

– Изучаю, но чисто для развития, как в Америке учил немецкий. Я до сих пор не могу разобраться во всех этих азбуках.

– А что в них разбираться? Хирагана – для японских слов, катакана – для заимствованных, а кандзи пользуются при письме. Их частенько используют вместе, так что можно одновременно встретить и хирагану, и катакану, и кандзи в…

– Стоп, стоп, стоп, – перебил Тони и замахал руками. – Майкл, если тебя не остановить, ты будешь полчаса читать лекцию. Говорят, чтобы быть грамотным, нужно знать две-три тысячи иероглифов. Неужели их можно запомнить? – спросил он. – Я уже месяц не могу понять, какой иероглиф означает слово «человек», а какой «входить». Они так похожи, только у одного палочка слева, а у другого – справа. Или, например, «сухой» и «тысяча», «самурай» и «земля» – и таких примеров до фига и больше. Если там и есть различия, то такие, что сразу и не заметишь.

– Вот потому японцы изучают кандзи всю жизнь. Это мы с тобой выучили свои алфавиты, научились складывать буквы в слова, и дело с концом. Мой препод говорит, чтобы более-менее хорошо владеть японским, понадобится не меньше девяти лет.

– С ума сойти, столько лет учиться! – воскликнул Тони и перевернул бейсболку козырьком вперед. – Слушай, Коза ностра, я все хотел спросить, а как тебя занесло на японистику?

– Я и сам не понял, – усмехнулся Михаил. – Все дело в том, что я родился в семье лингвистов. Мать преподает итальянский в универе, отец – англоман, благодаря ему я неплохо знаю английский. Ну а поскольку знатоков европейских языков в семье хватает, меня решили засунуть на Восток.

– Да-а, – протяжно произнес Тони, – честно сказать, я не завидую тебе.

– Я сам себе не завидую, – хмыкнул Михаил и кивнул на подземный переход, на верху которого красовалась заковыристая буква «М» голубого цвета. – Пришли.

Даже в метро у японцев все по-другому. Оно хоть и небольшое по сравнению с московским и не такое помпезное, но зато оснащено по последнему слову техники. Повсюду световые табло указателей и никаких тебе открытых железнодорожных путей. Если вдруг какому-то любителю острых ощущений вздумается прогуляться по рельсам, ему придется постараться перелезть через автоматические платформенные ворота. Больше всего Михаила удивляло, что здесь никогда не было столпотворений, даже в час пик. Японцы любят порядок, и они очень внимательны к окружающим. Поэтому у эскалаторов или на платформе они выстраиваются в ровные аккуратные очереди, и никому в голову не приходит толкаться или обгонять. Довольно необычно для метрополитенов других стран.