Вспоминалки

– Международный мастер Джон Нанн, экс-чемпион Европы среди юношей.

Он оказался старше меня всего на полтора года. Тёмно-русые, аккуратно постриженные волосы, приятные черты лица. Несмотря на то, что команда Англии заняла в финале последнее, 8-ое место, Нанн набрал на 4-ой доске 6,5 очков из 11, и в следующем году ему было присвоено звание международного гроссмейстера.

В нашей партии был разыгран вариант Тарраша во французской защите. Я проверил дебютные ходы по базе Chess Assistant 19. Они совпали с ней вплоть до 18-го хода белых (!). После многочисленных разменов я (чёрные) получил в эндшпиле "плохого" слона (капитан команды иронически назвал её «большой пешкой») против коня. К этому времени один из наших лидеров в своей партии форсировал ничью вечным шахом. Внезапно Нанн пожертвовал мне пешку, в дальнейшим, видимо, надеясь на прорыв. Когда мы сделали положенные 45 ходов, партия была отдана на присуждение.

После того, как английский шахматист выиграл на всех оставшихся досках, в большом зале, по соседству, расставили фигуры. Он молча делал ходы, а чёрными руководил мастер Дмитрий Лосев. Я сидел сбоку, между ними. Вокруг собралась толпа студентов МГУ. Рассматривались варианты с жертвой белыми второй пешки и прорывом. Но слон чёрных везде успевал. В какой-то момент, правда, всем показалось, что конь может проникнуть в лагерь соперника. Лосев вопросительно посмотрел на меня:

– А Вы как сыграете?

Толку от меня было мало: находясь в стрессовом состоянии от предвкушения успеха и внимания такого количества людей, я только время от времени повторял: «Ну, ничья, ничья». Внезапно из-за моего плеча к доске протянулась рука одного из студентов и сделала спасительный ход слоном. Нанн, не раздумывая, согласился на ничью. Современный компьютерный анализ подтверждает правильность этого присуждения.

Все разошлись. Я взял с соседнего стола пустой бланк для записи партии, и английский шахматист, улыбнувшись, в графе «Белые» аккуратным почерком поставил свой автограф – John Nu

Как физики стали лириками

Однажды в «Интуристе» мне в течение долгого времени пришлось работать с группой из девяти ливийских физиков, приехавших к нам на стажировку. В будущем им предстояло работать на атомной электростанции в Сирте, которую так и не построили. Они, естественно, называли меня шутя "агент 007", хотя в мои функции входило лишь подтверждение оплаты их питания и проживания, распоряжение водителями, культурная программа и другая помощь. Как-то в автобусе один из ливийских физиков в очередной раз пошутил на эту тему. Я взял микрофон и сказал: "Я всего лишь лейтенант…" Не успел я произнести слово "запаса", как они все дружно загикали: "Мы же говорили!"

Каждое утро автобус приезжал с новым водителем, и я объяснял ему, как доехать до Института имени Курчатова. Один раз я зашел в него, чтобы посмотреть на атомный реактор, а потом просто ждал в автобусе или шёл в кино. Поскольку все ливийцы учились до этого в США, а один был даже женат на американке, лекции переводила на английский 23-летняя девушка. Лишь однажды она меня спросила, как будет на арабском слово "горшок", потому что не знала его на английском.

Через некоторое время большая часть моих ливийцев потянулась в поликлинику для иностранцев на Малой Грузинской, поскольку заразились венболезнями от интуристок, проживавших с ними в гостинице "Космос". В этой связи даже направили жалобу в Народное бюро (посольство) Ливии. В целом, они пользовались популярностью у местной женской половины. Один из них, красавец итальянского типа, как-то прохаживался со мной по холлу гостиницы "Космос". Половина местных дам с улыбкой здоровалась с ним.

– Красивые мужчины должны общаться только с красивыми женщинами, – гордо сказал он мне.

В другой раз горничная наивно сказала мне про одного из ливийцев:

– Он каждый день водит новых женщин. Разве так можно?

– Им всё можно, – сказал я с видом знатока. – Это нам ничего нельзя.

Но я ошибся: этот же товарищ через некоторое время подошёл ко мне и спросил:

– Ты можешь найти врача, который бы без огласки вылечил дежурную по этажу? Она заразилась от меня.

Затем мои физики подрались в гостинице с сомалийцами. В общем, с ними были разные происшествия, поэтому я шутил: "Лучше целый автобус сирийцев, чем девять ливийцев" (интуристовский «Икарус» был рассчитан на сорок два сидячих места).

Ели мы на шведском столе в ресторане "Калинка", поэтому спустя три месяца я поправился на 10 кг. Наконец, физики меня совсем замучили своими бесконечными проблемами, особенно со здоровьем разных частей их тела. Ну, и вообще всё когда-то надоедает, тем более работа без выходных, хотя только до обеда и за отгулы. Поэтому я попросил меня заменить. Вернулся в свою группу, но был сразу же отправлен на стройку. Спустя месяц я поехал с очередной туристической группой в Ленинград, и там, в гостинице «Прибалтийская», встретил своих ливийцев и упомянутую выше переводчицу. Они продолжали стажировку на местной атомной электростанции.

Фишеромания

Поскольку в нашей семье все мужчины (четверо) погибли ещё в годы сталинских репрессий, научился играть я поздно – только в 5-ом классе. Однако благодаря чтению шахматных журналов и книг, уже в следующем году я победил в одном сеансе, а в 7-ом классе – в другом. Примерно в то же время молодой мужчина, живший на соседней даче, позвал меня к себе играть на террасу (противников мне искала бабушка). Я очень старался и даже добился равной позиции. Соперник отвечал быстро, но вдруг остановился и сказал:

– А вот тут я должен подумать.

В конце концов, он всё-таки победил и, увидев моё расстроенное лицо, сказал: "Ничего, я – кандидат в мастера". Напрасно он это сделал, с того момента подавив во мне волю к дальнейшей борьбе. Потом мы играли каждое лето. Поскольку я постоянно болтался возле своей дачи, он выносил шахматы, и мы садились на лавочку, около ворот. Десятки партий, в которых я белыми играл против контратаки Маршалла, а черными защищался от королевского гамбита (один и тот же вариант с g7-g5). Мне так был безразличен результат этих партий, что я даже ленился посмотреть последующие ходы в "Курсе дебютов" В. Панова и Я. Эстрина. Играл я слишком быстро (правда, фигур не зевал), и он неоднократно говорил мне: "А подумать не хочешь?" Но всё равно приходил с шахматами на эту лавочку.

Однажды бабушка спросила меня, знаю ли я такого чехословацкого шахматиста Рети.

– Рихарда Рети? Конечно, – ответил я.

Оказывается, наша семья была дружна с русским поэтом-акмеистом Сергеем Городецким (а также с Андреем Белым), который даже подарил моей тёте альбом со своими стихами и рисунками "Побасёночки для Сонечки". Рети женился на 17-летней дочери поэта – Рогнеде. Их знакомство состоялось во время Первого Московского международного турнира (1925). Они уехали за границу, но через четыре года, в возрасте сорока лет, Рети умер от скарлатины, а Рогнеда вернулась в Россию, прожив после этого ещё семьдесят лет.

В матче Спасский-Фишер 1972 г. (лето после 7-го класса) я болел за американца. Дело в том, что про победу Спасского в чемпионате мира я услышал по радио в 1969 г., а начал читать шахматную периодику только в 1970 г. Таким образом, о его подвигах в двух отборочных циклах, где он обыграл почти всех ведущих шахматистов мира, я ничего не знал. Между тем, о Фишере как выдающемся гроссмейстере писали тогда много (особенно в рижском журнале "Шахматы"). Это был выигранный им межзональный турнир (Пальма-де-Мальорка, 1970), затем разгромные победы в матчах претендентов и, наконец, созданная им напряженная атмосфера до и во время матча.