Вспоминалки

Специфический институт

Факультет наш был специфическим уже по одному своему названию – Институт стран Азии и Африки при МГУ. Он так назывался, поскольку, в свою очередь, делился на два факультета – историко-филологический и социально-экономический (ист.-фил. и соц.-эк.) и во главе его был не декан, а ректор (позднее – директор). На ист.-фил. принимали 100 чел., на соц.-эк. – 40. Учитывая восточную специфику, женщин в институт брали немного и у них был свой, повышенный проходной балл. Ист.-фил. делился на историков и филологов. Выбрав филологию, я оказался в женском коллективе, потому что большинство мужчин пожелали стать историками, а женщин – филологами. Затем нас разделили на лингвистов и литературоведов, в зависимости от темы дипломной работы. Всех мужчин попросили специализироваться на языкознании: женщины предпочитали литературоведение.

Распределение по языкам оказалось принудительным, но поскольку женщин-филологов надо было как-то разбавить мужчинами, моё подсказанное девушками в приёмной комиссии пожелание насчет языка удовлетворили. Наиболее престижным был, конечно, японский. Самым трудным – китайский, на нём постепенно отсеялась половина студентов (это камень в огород нынешних школ, которые, следуя модному поветрию, начали вводить у себя китайский как второй иностранный). Между 4-ым и 5-ым курсами была заграничная стажировка (от неё я отказался, ввиду рождения первой дочери). Таким образом, полный курс обучения составлял шесть лет.

Обычной стипендией в то время было 40 рублей. В ИСАА при МГУ с 1-го курса платили 55, потом 60. Начиная с 4-го, я получал повышенную стипендию – 75 рублей. Затем нам добавили еще 10 за дополнительные олимпийские курсы, которые проходили в нашем здании, на проспекте Маркса, и в актовом зале МГИМО, возле станции м. «Парк культуры». Поскольку теперь моя стипендия превышала минимальную зарплату в 75 рублей, из неё начали вычитать подоходный налог (но не бездетный, поскольку у меня уже родилась старшая дочь). Диплом нам выдали раньше, в мае. В июне нас ознакомили со всеми вновь построенными спортивными объектами, а уже 19 июля начались Игры. Меня приставили в качестве переводчика к делегации Олимпийского комитета Ирака.

Что касается досужих разговоров о какой-то сверхсекретности работы выпускников ИСАА при МГУ, то они не имеют под собой никаких оснований. Все эти барьеры, которые надо было преодолеть ещё до сдачи приёмных экзаменов (см. описание их в предыдущей вспоминалке), имели целью лишь одно – предстояла работа за границей, поэтому проверялись здоровье и благонадежность будущих студентов.

Служба в сирийской армии

Помню, в 9-ом классе нас привезли на стрельбище, где-то в Подмосковье. Солдаты, школьники, обросшие парни из ПТУ и техникумов, столпились возле тира. Нам предстояло произвести девять выстрелов по мишени боевыми патронами. Все автоматы лежали готовыми к стрельбе и были заранее поставлены на одиночные выстрелы. По приказу «Огонь!» нажимаю на спусковой крючок. Внезапно автомат будто срывается с места, дуло приподнимается, и он начинает палить очередью. Военрук подбегает ко мне, но поздно: я израсходовал все патроны. Оказалось, что автоматы были слишком поношенными и старыми, а два из них совсем не стреляли. Более удачной оказалось для меня аналогичная поездка во время учёбы в институте, когда нам пришлось стрелять не только из автомата Калашникова, но и из пистолета Макарова.

Спустя два месяца срочной военной службы в Сирии меня перевели из Дамаска в Хомс. Когда я получал обмундирование (наши специалисты носили сирийскую форму без погон), советник командира зенитно-ракетной бригады, полковник, сказал мне:

– А пистолет не бери.

– Почему?

– Если здесь начнется какая-нибудь заваруха (только что был подавлен мятеж братьев-мусульман, которые убили много сирийских и наших военных), нас всех перестреляют. А тебя подержат в тюрьме и выпустят.

В какой-то степени он оказался прав: остальным специалистам надо было постоянно прятать его от детей, а выходя в город, класть в дамскую сумочку: оставлять пистолет дома не рекомендовалось, однажды его так и выкрали у специалиста прямо из квартиры. Впрочем, оружия нам и так хватало. В нашем УАЗике, возле шофёра, всегда лежал автомат с прикрученными синей изолентой запасными магазинами. Один советник, подполковник, побывавший в долине Бекаа во время ливанской войны 1982 г., вообще никогда не расставался с ним, входил в комнату и клал на стол.

Однажды вечером на улице началась дикая стрельба. Мы с детьми легли на пол, между кроватями, затем перебрались в совмещенный санузел, где устроились на табуретках. Напротив находилось местное управление госбезопасности (мухабара́т), которое могло подвергнуться нападению. Из закрытого стеной полуподвала, где мы жили, было мало что видно, но мы почему-то не слышали звуков разбивающегося стекла. Поэтому я включил телевизор и узнал следующее: вражеские голоса передали по радио, что умер президент Хафез аль-Асад (у него были больные почки), затем выяснилось, что это ложь, и люди так выражали свою радость. Другие специалисты и их семьи в точности повторили наши действия, а советника успокоил по телефону главный инженер бригады, говоривший по-русски. Обычно такая стрельба была на Новый год, тогда некоторые сирийские военные ухитрялись палить со своих балконов даже из пулемётов. Однажды мы с детьми проходили мимо лавки, хозяин которой, видимо, смотрел по телевизору футбольный матч. Его команда забила гол, он выскочил на улицу и, стоя в нескольких метрах от нас, стал радостно стрелять из пистолета в небо (то же самое часто происходило на футбольных стадионах). В другой раз мы шли по тротуару, и навстречу нам двигалась стальная махина.

– Мама, мама, смотри, танка! – воскликнула наша маленькая дочь.

Мы постоянно ожидали войны, но ничего не происходило.

– А что, если они нападут? – задал я как-то наивный вопрос советнику.

– Будем воевать, – коротко ответил он.

Мы выезжали в пустыню на стрельбы, проводили учения бригады и дивизионов. Однажды на одном из них из-за короткого замыкания случился самопроизвольный пуск ракеты. Она врезалась в железнодорожную насыпь, за которой находилась школа, и развалилась на части. Я побывал на этом дивизионе с командиром бригады и советником, осмотрел вместе с нашим специалистом обломки ракеты и принёс домой показать жене и детям маленькие стальные кубики, которыми она была начинена.

Как-то мы заехали на танкоремонтный завод, где тоже работали наши специалисты. Нас провели по цехам, показали, что на нём делают. По всему его периметру стояли подбитые советские и израильские танки с зияющими пробоинами в лобовой броне. Сказали, что иногда их эвакуировали сюда с места боёв прямо со сгоревшими членами экипажа.

Вспоминаю Бейрут (после ливанской войны 1982 г.), над которым словно пронесся гигантской силы ураган; опрокинутый взрывом дом около аэродрома; патрульные вертолеты, которые взлетали друг за другом с борта стоявшего на рейде авианосца 6-го флота США и кружили в небе, наклонившись вбок, точно зоркие хищные птицы, высматривающие добычу; тени палаток с американским флагом возле ангаров и одинокую фигуру автоматчика у трапа нашего самолета. Хаму (в ней был только что подавлен мятеж братьев-мусульман), со следами от пуль и снарядов на домах, я видел в начале 1983 г. Нам разрешали её проехать, но нельзя было останавливаться.

Сеанс

В апреле 1977 г. в Москве проходил командный чемпионат Европы по шахматам. После его окончания Анатолий Карпов, набравший 5 из 5 очков, и ряд других участников приехали в Шахматный клуб МГУ на Ленинских горах, чтобы провести сеансы одновременной игры на 10 досках с часами. Я учился тогда на 2-ом курсе и в команде ИСАА при МГУ был новичком: только что перешёл туда из общефизической группы. Нам представили сеансёра: