Страница 3 из 10
Хотя обвинять детей или того же Никиту Львовича в том, что они этого не замечали, вряд ли стоит. Не замечали, потому что это было всегда. Изначально. Ведь не слишком часто обращает внимание человек на воздух, которым дышит. Потому что он есть, он такой удобный и неприметный. Другое дело, если бы он вдруг исчез, то тогда, наверное, это было бы труднее не заметить.
Варвара считала, что это то малое, что она может сделать для своего выдающегося мужа и замечательных детей, так сильно на него похожих и имеющих такие искромётные задатки, которых у неё, например, никогда не было и в помине.
Хотя учителем она была, что называется, по призванию. Преподавала этот противный и сложнейший русский язык легко и интересно, а о поэтах серебряного века, о Бунине или Лескове рассказывала так, что хотелось немедленно найти их произведения и не просто прочитать, а попытаться увидеть и услышать то, что видела и слышала в них она.
У неё уже учились дети её бывших учеников, которым она тоже читала стихи и у многих, особенно чувствительных, щемило сердце. А ей так нравилось, когда современные дети интересовались и начинали читать, что-то понимать и даже спорить. Хотя да, они были другие, не хуже и не лучше, просто другие и это в них тоже было симпатично и даже привлекало, может быть, сильнее и больше, чем в прежних.
Ученики, окончив школу, её не забывали, поздравляли с праздниками, забегали в школу, и иногда даже домой, но только, когда Никиты Львовича не было, потому что он этого не понимал и не приветствовал. И она ставила на плиту сразу два чайника, нарезала нежнейшую, приготовленную на скорую руку шарлотку, доставала пряники и конфеты, и они говорили обо всём. Взрослые дети рассказывали о том, что у кого происходит, делились сомнениями и планами, пока кто-нибудь не спохватывался, заметив свет фонарей за окном, и за ним не поднимались остальные.
Надо сказать, что муж её, светским, благородным львом выглядел большей частью на публике. Там да, он блистал, сыпал остротами и делал иногда двусмысленные, но отлично принимаемые комплименты дамам. А дома, рядом с женой, был, в основном, молчалив и холодно сдержан. Она знала, что скучна ему и мучилась от осознания несоответствия, собственного несовершенства и постоянного чувства вины.
Конечно, рядом с её Никитой должна быть совсем другая женщина. Яркая, смелая, красивая… Она это понимала. И её единственным оправданием для самой себя в этом случае была любовь к нему. Всепоглощающая, безусловная, не признающая разумных доводов. И это притом, что с детьми своими она была строга и требовательна.
В отличие от неё, Никита Львович детей баловал, часто разрешая то, что запрещала она. Любил их лёгкой, не слишком обременительной любовью, в радости и в здравии. Детских болезней, повышенных температур, школьных проблем и слёз, равно как и женских истерик не выносил и всегда от этого дистанцировался. В своём снисходительно-великодушном общении с собственным сыном и дочкой напоминал доброго барина, не видящего ничего дурного в том, чтобы снизойти иногда с высоты своего положения и пообщаться запросто с простым народом, сдабривая свою лаконичную и безукоризненно правильную речь хорошей порцией шуток, прибауток и забавных примеров из насыщенной и цветистой биографии. Своей собственной или многочисленных знакомых.
Гости любили приходить в их дом, а ему нравилось сидеть во главе стола, быть весёлым и остроумным, знающим толк и в хорошем вине, и в отличной шутке, и в женской красоте. Варвара Петровна готовила виртуозно, и люди отдавали должное её кулинарным талантам и превосходным человеческим качествам. Из которых в первую очередь называлась скромность. Его жена действительно в основном, готовила, накрывала и убирала, а в остальное время сидела тихо и не сильно отсвечивала. Одета была хоть и аккуратно, но в самое неброское, дешёвое и откровенно старомодное. Не то, чтобы он запрещал тратить на себя, а просто это как-то не приходило ей в голову. Как всегда экономила на себе. В их кругу это называлось «одеваться скромно и со вкусом».
Он никогда не стеснялся её. Боже упаси. За все двадцать с лишним лет их брака, он и голоса-то на неё не повысил ни разу. А просто, как-то с самого начала повелось – он король, а она… просто жена, хранительница очага, который горит и греет благодаря ему. Она всегда не то чтобы рядом, и уж точно не вместе, но где-то недалеко.
Дети как-то незаметно переняли этот немного покровительственный и снисходительный тон в отношении матери. Хотя это были хорошие дети, умные, разносторонние, отлично воспитанные. И уже почти взрослые. Но всё же иногда, совсем немного, нет-нет и проскакивало, когда она, бывало, что-то уточняла или переспрашивала: «Ой, мам, да тебе это неинтересно будет», «Я лучше папу дождусь, ладно?», «Прости, мамочка, я не думала, что ты тоже захочешь пойти с нами».
И вот с тех пор, как похоронил тёщу, Никита Львович стал ждать ухода жены. Не ухода из дома, понятное дело. Он бы этого не допустил, это не просто сломало бы, а до неузнаваемости исковеркало идеальную картинку его жизни, выстроенную с таким трудом. По этой же причине он не стал бы никогда разводиться. Его не поняли бы, наверное, даже собственные дети, и в их глазах, и в глазах окружающих он тут же слетел бы с высокого пьедестала, воздвигнутого собственными руками.
– А, – если бы не сказали, так подумали те, кто его знал, – так ты, дружок, никакой не особенный, ты такой же, как мы, ты – такой же, как все!
Поэтому он просто ждал, когда жены не станет, и он спустя положенное время сможет привести Лилечку, уютную, ласковую, тёплую Лилечку и представить её детям, которые всё равно, не сегодня-завтра покинут гнездо. И они поймут, и примут, и обрадуются даже. Потому что Лилечку с её ямочками и мягкой улыбкой невозможно не полюбить. Он в это верил и просто ждал. Как будто хотел, чтобы эта черновая, ненастоящая жизнь поскорее закончилась и началась другая, сверкающая, праздничная, полная любви и взаимного обожания.
Тем более что и Лилечка уже слегка утомилась и стала проявлять некоторые признаки неудовольствия. Ей надоело встречаться на чужих квартирах с обтрёпанными диванами и прокуренными кухнями. А полноценную ночь с любимым человеком проводить только в командировках. Ей хотелось семьи, домашнего уюта и какой-никакой стабильности. Она пространно намекала своему доценту о настойчивых ухаживаниях некоего поклонника, о своём приближающемся тридцатилетнем рубеже, за которым постепенно начнёт исчезать молодость и красота, об отсутствии детей, и всём остальном, о чём говорят женщины, находящиеся в таком же положении.
Так прошёл ещё один год или около того. Никита Львович надежды и уверенности не терял. Что такое сорок пять лет для мужчины! Был он всё так же остроумен, находчив и великолепен. И только если присмотреться чуть более внимательно, можно было заметить, что сверкающий лоск его личности несколько потускнел и поистёрся, и сыпался, как перхоть с поредевшей, некогда роскошной гривы старого льва.
Но эти две женщины всё также любили его. Законная жена – Варвара Петровна, самозабвенно и болезненно, по-прежнему принижая себя и возвеличивая мужа и Лилечка, отказавшая молодому человеку, безнадёжно влюблённому и не однажды просившему её руки. Первая – молчаливо и безропотно, а вторая – со злыми слезами, оттираемыми пухлой ладошкой и требованием решиться уже на что-нибудь, в конце концов.
Он принимал всю эту любовь, не то, чтобы как должное, а со спокойной уверенностью в том, что по-другому и быть не может, собственно. Это естественно. Потому что вот он такой, как есть. Умный, красивый, благородный и великодушный. Он принимал любовь большими порциями, отдавал куда меньше, не потому, что ему было жалко, а просто больше не было. Успокаивал, обещал и строил планы.
Однажды ранней весной почти произошло то, чего он так долго ждал. И на что не переставал надеяться. У Варвары Петровны случился инсульт. Прямо в школе, на шестом уроке. Дети заметили, что у учительницы рот вдруг взял и сместился на сторону, а речь стала труднораспознаваемой. Это было дико интересно, но довольно страшно. Скорая подъехала прямо к школе. И Варвару Петровну положили на носилки, потому что идти сама она уже не могла, просто сидела на стуле и время от времени подёргивалась всем телом, как от холода. Когда её понесли, завуч быстро поправила на Варваре Петровне задравшуюся юбку, но многие всё равно заметили несколько аккуратно зашитых дорожек на давно ношеных капроновых колготках.