Страница 33 из 54
Но Андрея не было. Она напрасно осматривала встречающих. Из второго класса вылез Николай, хмурый и заспанный. Он насмешливо поклонился Лизе:
– Хорошо изволили спать, принцесса?
– Отстань.
Втроем сели в такси. В окна бил косой, редкий дождь и блестели зонтики прохожих. Николай поежился:
– Невесело нас встречает Париж. А ты чего раскисла, Лиза? Кажется, могла выспаться.
– У меня голова болит. И у Наташи тоже. Не трещи.
В Отее, в маленьком розовом доме с садом и большими окнами, уже ждали горничная и Кролик.
– Телеграммы нет? – спросила Наталия Владимировна, входя в прихожую.
– Нет.
Наталия Владимировна, не снимая шляпы, молча прошла к себе. Кролик боязливо топтался в гостиной.
– Что же вы? – крикнула она ему. – Звать вас надо.
Лиза переоделась и помылась. Господи, как все это долго!
– Коля, как ты думаешь, отчего он не пришел?
Николай распаковывал чемодан.
– Кто? Кромуэль?
– Какой ты бестолковый – Андрей.
Николай пожал плечами:
– Проспал, должно быть, твой Андрей.
– Проспал? Не мог он проспать.
– Ну тогда под трамвай попал.
Лиза топнула ногой:
– Молчи, слышишь?
Николай рассмеялся:
– Испугала. Ах ты, кошка злая! Ну-ка, пофыркай еще.
Лиза, не слушая его, быстро надела пальто и перчатки.
– Если «она» спросит, скажи, я пошла к Одэт.
– Хорошо, хорошо. Иди, она не спросит. Не до того ей. Она сейчас с Кроликом воюет, а потом или истерику устроит, или к портнихе поедет.
Лиза выбежала на улицу и, не останавливаясь, бегом добежала до угла.
«А вдруг он разлюбил меня? Или умер? – думала она, взбираясь по лестнице. – А вдруг его нет дома?»
Дверь открыла тетка Андрея:
– Лизочка. Вы уже вернулись?
Лиза чинно присела:
– Да, сегодня утром. Коля просил меня взять у Андрея учебник алгебры.
– Входите, входите. Андрюша болен. У него горло болит. Андрюша, к тебе.
Она толкнула дверь, и Лиза увидела Андрея. Он лежал в кровати, покрытый красным одеялом, растрепанные волосы торчали во все стороны, вокруг шеи был завязан клетчатый носок.
«С левой ноги, должно быть», – мелькнуло в Лизиной голове.
Он повернул к ней осунувшееся лицо и густо покраснел:
– Ты, Лиза? Нельзя, нельзя. Уходи. Я приведу себя в порядок.
Лиза протянула ему руку:
– Здравствуй. Я так рада. Я думала…
Он отстранился:
– Подожди. Я встану.
– Ничего, ничего.
– Ну, вы тут разговаривайте, а мне по делам надо.
И тетка вышла.
Лиза смотрела на Андрея, на его взволнованное лицо, на одеяло, свисающее с кровати, на беспорядок в комнате. И от всего этого, оттого, что он болен и встревожен, оттого, что на нем смятая рубашка и все так бедно кругом, сердце ее сжалось от нежности.
Она положила шляпу на стул.
– Андрей, милый, бедный.
– Вот ты какая стриженая. Правда, очень хорошо.
Она села к нему на постель.
– Мы еще не поздоровались.
– Нет, подожди, выйди на минуту. Я оденусь. А то так мне стыдно.
Она обняла его.
– Похудел. И глаза такие грустные. Скучно тебе без меня было?
– Очень.
– И мне. Ах, Андрей, я так хотела поскорей вернуться. А ты такой грустный. – Она вздохнула и сказала тихо: – Et <alors,> parce qu’il était toujours triste on I’appela Tristan[6]. Знаешь, это из той книжки, как будто про тебя и про меня. Ты Тристан, а я Изольда.
Андрей сдвинул брови:
– А англичанин?
Лиза покачала годовой:
– Никакого англичанина больше нет. Кончено.
– Правда?
Она кивнула:
– Ей-богу.
Из прихожей раздался голос тетки:
– Я ухожу. Если будут звонить, откройте, Лизочка.
Дверь захлопнулась. Андрей рассмеялся:
– Так мы и откроем, жди. Ну, выйди, Лизочка, я сейчас встану.
Она положила ему руки на плечи:
– Не смей. Ты болен, ты должен лежать в кровати. А чтоб тебе не было стыдно, я сейчас лягу к тебе. Подожди. – Она быстро сняла пальто и сбросила туфли. – Ну вот, теперь тебе нечего стыдиться. – Она откинула одеяло и легла рядом с ним. – Знаешь, Тристан умирал. Он звал Изольду, она не успела приехать. Она плыла на корабле. А он уже лежал мертвый. И она легла рядом с ним и обняла его и умерла тоже. Закрой глаза. Прижмись ко мне. Молчи. Вот так. Вот так они лежали, мертвые.
Часть вторая
1
Кролик быстро вышел из подъезда. У него был какой-то испуганный, шалый вид. Котелок боком сидел на голове, по щекам текли слезы.
– Пятьдесят франков. Пятьдесят, – повторял он растерянно и удивленно. – Мне. Мне.
Он протянул короткую руку, будто отталкивая от себя что-то, и, не вытирая слез, побежал по тротуару. На углу он вдруг остановился, вспомнил, что ждет такси, и повернул обратно.
– В «Клэридж», – сказал он шоферу.
В голове закопошились привычные мысли: «Окно с левой стороны открыто. Надо закрыть. Дурная примета». Но он не закрыл окна. Он только беспомощно дернул головой. Какие уж тут дурные приметы, когда все дурно. Все, все.
– Пятьдесят франков мне. Мне, которого покойный Витте уважал. Сам Витте.
Кролик выпрямился. Голубые круглые глаза блеснули из-за пенсне. Витте. Да и не один Витте. Еще в прошлом году в Лондоне… А теперь – пятьдесят франков.
Он трусливо скосил глаза. «Кем ты был, и кем стал, и что есть у тебя, – прошептал он плаксиво и насмешливо. – Тысячу франков в долг не поверили. Пятьдесят. Без отдачи. Как попрошайке. И что дальше будет? Что будет?» Он втянул шею, словно ожидая удара. Вот и началось. Только этого он и боялся. Притворялся, что все хорошо, что все в порядке. А порядок давно нарушен. С того самого дня, с того самого часа, когда на скачках в Довиле он познакомился с Наталией Владимировной. И уже нет спокойной, стройной жизни, нет твердой почвы под ногами. Под ногами бездны и хляби.
– Бездны и хляби, – повторил он громко и испуганно поднял маленькую ногу в лакированном башмаке, как будто она стояла не на сером коврике, покрывавшем пол автомобиля, а была занесена над отчаянием и смертью, над страшными безднами и хлябями. Над теми безднами, теми хлябями, которых он боялся всю жизнь и которые с грохотом вдруг разверзлись под его ногами.
Автомобиль остановился. Кролик вздрогнул, поправил съехавший набок котелок, обдернул пиджак и почему-то быстро стал натягивать ярко-желтые перчатки. Потом, стараясь равнодушно и презрительно скривить губы, смело и спокойно вошел в холл «Клэриджа». С тем спокойствием, с той смелостью, с которой укротитель входит в клетку тигра.
– Заплатите шоферу, – небрежно приказал он швейцару.
И швейцар, как тигр, готовый прыгнуть на укротителя, минуту смотрел на него злыми, понимающими глазами, и подстриженные усы его кровожадно топорщились. Потом покорно склонил голову и, приподняв шапку с золотым галуном, пошел исполнять приказание.
А Кролик уже поднимался в широком лифте.
– Проскочило, – прошептал он. Но это было еще не все. Самое мучительное было впереди.
Он поморщился: «Ах, я люблю добро, а всю жизнь хожу по дорогам зла. Ведь я, в сущности, не злой человек. Я шестидесятник. Но как же это? – От жалости к жене защекотало в горле. – Но что же мне делать? А вдруг она не даст, откажет? Не посмеет. Заставлю. – Он сжал короткие пальцы в кулак. – Заставлю. Хоть в котлетную машинку пущу ее, но заставлю. Хоть в котлетную машинку».
И он громко постучал в дверь.
– Войдите, – крикнул голос жены.
Он остановился на пороге. Жена играла на рояле. Она не повернула головы, но он знал, что она видит его в зеркале.
– Фанни, – начал он, – я хотел попросить вас…
Она продолжала играть, будто его не было в комнате.
– Фанни, послушайте. – Он дернул за воротничок, словно воротничок вдруг стал ему узок. – Да перестаньте же хоть на минуту. Я не могу кричать.
6
И потом, поскольку он всегда был грустен, его называли Тристаном (фр.).