Печать правосудия

Гремлин был лишь немногим выше меня. Основная разница в массе, на которую, на арене никто уже давно не обращал внимания. Тут сражались апперы. Внутренние силы и способности бойцов с лихвой перекрывали разницу в физических параметрах. В данном поединке я выглядел аутсайдером — семь к одному на мою победу — не из-за веса или роста. Гремлин обладал импульсом, а я…

— Не часто на нашей арене можно увидеть бойца с рассеянной силой, — ведущий навалился на микрофон, заставив толпу чуть притихнуть — Такое в истории Арены бодигардов бывало всего дважды, и дважды рассеянные проигрывали нокаутом. Статистика говорит не в пользу нашего дебютанта, тем не менее у него в кулаке припасен козырь, посмотрим, как он им распорядится!

Свет в зале погас. Прожекторы осветили ринг с тройной мощью. Тысячи людей в зале погрузились в темноту, но не исчезли. Они кричали, хлопали, топали, требуя начала поединка.

— А теперь давайте на минуту оставим наших бойцов и поприветствуем диффенсеров сегодняшнего вечера!

Ведущий называл имена, проекторы один за другим высвечивали диффов. Их было восемь человек — по одному на каждый угол арены. Они сидели на специальных возвышениях, чтобы находиться на одном уровне с бойцами.

— Да начнется шоу!

Диффы подняли руки. Обращение с силой — дело сугубо личное. Они пытались изобразить подобие симметрии, но каждый выпускал силу вовне своим уникальным способом. С небольшим рассинхроном каждый из диффов создал рядом с собой силовой сгусток голубого цвета. Энергия была потрачена, дальше — преобразование. Распределяя потоки и согласовывая действия с соседними диффами, они растянули свои сгустки по периметру октагона. Вскоре арену закрыл бесформенный купол, силовые поля диффов соединились. Оставалось лишь придать общему силовому полю презентабельный вид. Они выпрямили стены, потолок, создали силовые уплотнения на каждом углу, которые напоминали столбы. Над восьмиугольником сцены образовалась правильная клетка с закрытой крышкой.

Стало намного тише. Будто я сел в машину, оставив толпу за окном. Шаги внутри октагона теперь отдавались эхом. Остались только мы вдвоем. Я и Гремлин.

Он разминал кисти, смотрел на меня. Я не видел в его глазах ярости, лишь немного злости с каплей презрения. Он долго шел к этому моменту. Приближался его триумф и очищение.

— Первый раунд!

Гул толпы навалился на стенки октагона. Я почувствовал взрыв, спустил тормоза. Можно не сдерживаться. Погнали!

Мы сходимся в центре. Я подсаживаюсь под прямым в голову, пробиваю по корпусу. Он перенаправляет энергию, но я разбиваю её. Мой удар несет куда больше силы, чем он предполагает. Гул прорубаемой защиты, он сгибается, открывается для удара в голову. Я выстреливаю в челюсть. Моя рука доставляет ядерный заряд, а Гремлин прогибается и бьет импульсом.

Ноги отрываются от земли, переизбыток силы гасит импульс внутри, но не снаружи. Я пролетаю пять метров и бьюсь о стенку октагона. Силовая защита мягче железных опор. Толкаюсь руками от пола и вновь стою на ногах. Гремлин выплывает из угла с затуманенными глазами. Задействует регенерацию, обволакивая почерневшую кожу на бороде и щеке.

Ведущий захлебывается в собственных криках. По силовому полю октагона прокатывается рокот толпы.

Вскидываю руки, сокращаю дистанцию. Уворачиваюсь от двоечки в голову, но пропускаю ногой в живот. Трясутся колени, переданная сила Гремлина, будто червь, вгрызается внутрь, а я гашу её выбросом. Ловлю Гремлина на подшаге, пробиваю лоукиком под колено, насаживаю проседающее тело на апперкот.

— ОХОХО! — заполняет голос ведущего аквариум арены. — Вот это да!

Борода Гремлина разъезжается в стороны, на грудь хлещет кровь. Он запрокидывает корпус назад, будто собирается станцевать лимбо. Затем сила обволакивает его со спины и, будто невидимая рука помогает восстановить равновесие.

Идёт в атаку, я встречаю ударом ногой в грудь. Гремлин срезает меня по опорной, я падаю на руки, тут же толкаюсь от пола и возвращаюсь в стойку. Он хватает меня за горло, я — его. Я сжимаю в разы сильнее, у Гремлина гаснут глаза, он находит в себе силы использовать импульс. Меня отбрасывает в угол, я группируюсь в воздухе, приземляюсь на ноги.

Набегаю, пока не откатился импульс. Подставляюсь блоком под удар с правой и дважды пробиваю по корпусу. Первый удар срезает защиту, второй ломает ребра. Делаю ложный замах левой, пробиваю прямой с правой. Гремлин падает на задницу, переговаривается через голову, встает на ноги. Нос сплющен в лепешку, кровь должна литься на арену точно из шланга, но удерживается регенерацией. Распухшее и рассеченное лицо почти не узнать.

Звучит гонг. Диффы намеренно создают в оболочке октагона дыры. Сквозь них меня едва не сносит ревом толпы. Ведущий хрипит и забрызгивает микрофон слюнями. Я отхожу в угол, где диффы сделали проходы для тренеров и команды.

Николай ставит для меня стул и протягивает воду:

— Неплохая работа.

Я его не слушаю, я смотрю на Гремлина в противоположном углу. Он лишь на секунду встречается со мной взглядом, а затем отворачивается. Белобрысый хлещет Гремлина по щекам и показывает что-то на пальцах. Гремлин отмахивается и кричит, Белобрысый падает на пол и скатывается с арены.

Николай машет полотенцем. Я пью воду. Что там по силе? Проверяю ощущения внутри. Много. Немерено. Бездонная бочка, мать её.

Ведущий объявляет второй раунд.

Пошатываясь, Гремлин выходит в центр октагона. Его плечи опустились ниже, корпус потяжелел, за гематомами и рассечениями на лице не разглядеть эмоции, но я читаю их по глазам. В них горит огонь, пылает ярость, искрит бешенство. Я отвечаю ему улыбкой.

С первой же секунды он использует импульс. Я оказываюсь в трех метрах правее и чувствую лишь край проходящей мимо волны. Он зол, но это плохая злость. Злость отчаяния. Я приближаюсь к нему неспешным шагом, до отката следующего импульса уйма времени.

Гремлин больше не бьет в ответ, он защищается. Я пробиваю его через блоки и каждые тридцать секунд роняю на пол. Его ноги трясутся, отбитые руки таскаются вслед за корпусом, ноют сломанные ребра, гудит изувеченная голова. Из шести импульсов от достает меня только одним. Опустошенный и обессиленный тот напоминает обычный толчок. Его капа падает на пол, я пробиваю серию в голову. Он опирается на стенку октагона, с кашлем выплевывает на арену зубы.

До окончания второго раунда остаётся двадцать секунд. Всё это время я стою перед ним и смотрю в глаза.

Этого ты хотел?

Звучит сирена. Дифферы дырявят стенки октагона, но я не слышу рёв толпы. В зале царит молчание. Где-то вдали прокатывается волна перешептываний, но зрители больше не кричат.

Я возвращаюсь в свой угол и протягиваю руку. Бутылка воды ложится в ладонь, а затем я слышу незнакомый голос:

— Привет, Никита.

Оборачиваюсь. Николай стоит в стороне в окружении трех китайцев, а четвертый, улыбаясь, отдает мне воду.

— Сыны Си пришли посмотреть на твой последний бой, — говорит он и кивает к трибунам.

Я смотрю по сторонам. Они стоят повсюду — по паре человека напротив каждого ребра октагона. Некоторые прячут руки за спиной, другие не стесняются держать оружие. Я веду взглядом дальше и нахожу в вип-ложе ещё одного. Китаец смотрит с высоты третьего этажа, он главный.

Шумякин всё рассчитал. Как раз к вечеру Сыны Си получили разрешение — забрать мою жизнь. Но моё время ещё не закончилось. Остался один незавершенный бой.

— Спасибо, — я возвращаю китайцу бутылку. — Полотенцем помаши!

— Аха-ха! Хрен тебе!

Хватаю его за плечо, сжимаю. Хрустят суставы, кости. Он вползает на арену ведомый моей рукой. Скулит и стонет.

— Маши! — приказываю я.

Находясь в полуобморочном состоянии от болевого шока, Китаец стоит на коленях и обдувает меня полотенцем. Я смотрю на главного в вип-ложе. Тот смотрит на меня.

Начинается третий раунд. Гремлин выходит на середину, выпускает импульс. Я блокирую его руками. Он выпускает второй и тут же — ещё один. Импульсы лишь пошатывают меня, заставляют отойти на пару шагов назад. Гремлин прогибается, его глаза чернеют, из легких рвётся хриплый крик. Он выпускает ещё четыре бесполезных импульса.