Страница 2 из 6
До 1943 года Носсак написал множество произведений, в том числе пьес и стихов, но, в противоположность заявлениям некоторых о том, что нацисты не позволяли их публиковать, считал, что он сам, а не нацистское государство, выступал в роли собственного цензора. Как бы неприятен ни был лично ему нацизм, он не поднимал свой голос в протесте против режима, и его настороженное отношение никогда не ставило его на путь противодействия нацизму. Негативная оценка национал-социализма Носсаком стала достоянием общественности только тогда, когда давать ее стало безопасным и даже политически оправданным.
Некоторые параллели можно проследить и в случае с Тилем. «Не все выли в хоре волков, – пишет он. – Однако открыто выступить против существующей действительности тоже было невозможно, и обычно это означало конец существования, гибель для тебя и твоей семьи». Определение «невозможно» здесь не вполне корректно: ведь были и такие немцы, которые сопротивлялись, как бы это ни было трудно, какие бы явные угрозы ни несли такие действия для их жизни. А Тиль, похоже, на первых порах приветствовал (или, по крайней мере, не сопротивлялся открыто) некоторые положения аграрной политики наци, в том числе то, что эта политика освобождала его от военной службы как фермера, вносившего свой вклад в общее дело войны, что считалось бесспорным. Но такой защитой он пользовался недолго. В январе 1945 года Тиль был призван в ряды низов общества, в злосчастный фольксштурм, Национальную народную армию, войско последнего шанса, плохо вооруженные и подготовленные части, состоявшие из стариков и подростков, которых Гитлер в порыве отчаяния бросил на спасение Третьего рейха. Понимая, что сражается за проигранное дело, что это угрожает бедой его дому и семье, Тиль тем не менее храбро сражался на разваливавшемся Восточном фронте Германии; он и его товарищи делали все возможное, чтобы не дать «ужасной Красной армии» разгромить его страну.
Читатели воспоминаний Тиля смогут убедиться, каким мучительно долгим было это крушение для него самого. Попав в русский плен, проведя годы в заключении в послевоенной Польше, регулярно подвергаясь побоям, часто больной и находившийся почти на грани жизни и смерти, едва сумевший бежать в американскую зону оккупации Германии, Тиль, «несмотря на все свое здоровье», коротко отмечается в эпилоге, так и не сумел физически и эмоционально оправиться от ран, нанесенных ему «волками войны».
«Встревоженной покорности» оказалось недостаточно для того, чтобы полностью освободить Тиля от участия в деле защиты его нации, даже если его родина, находясь под властью нацистского режима, была подвержена антисемитизму, расизму и дискриминации по этническому признаку. Однако следует отдельно выделить то, как жестоко обращались с Тилем его послевоенные польские хозяева, в плену у которых он оказался. Они наказывали его не за конкретные действия, которые он совершал. Они издевались над ним за то, что он был немцем. То жестокое обращение, которому подвергали Тиля и его товарищей-немцев, не следует считать морально оправданными за самые худшие издевательства, которые нацистская Германия обрушила на евреев и поляков. Но не существует жестокости, о которой следует умалчивать, любая жестокость подлежит осуждению. Воспоминания Тиля и, вероятно, и Носсака тоже демонстрируют, что по крайней мере отчасти немцы также были жертвами нарушения прав человека во Второй мировой войне и после нее.
За взлет и падение Третьего рейха Тилю пришлось заплатить более высокую цену, чем Носсаку. В конце войны Носсак пережил свои лучшие дни, по крайней мере, это относится к тому положению признанного писателя, которое он приобрел. Сказать то же о Тиле невозможно. Вероятно, его лучшие дни остались в прошлом, на ферме в Восточной Пруссии, задолго до тех боев, в которых ему пришлось участвовать на Восточном фронте, и до плена. Его воспоминания, написанные в конце 40-х годов, остались необработанными и почти забылись, пока не получили новую жизнь, благодаря Ференбаху, спустя более трех десятков лет после того, как самого Тиля не стало.
Носсак и Тиль, эти двое разных, но связанных между собой общим отношением «тревожного подчинения» немцев, оставили для своих читателей как минимум четыре животрепещущих вопроса. Первое: почему и Носсак, и Тиль так мало говорят о том факте, что нацистская Германия, выражаясь словами Зебальда, «умертвила или замучила до смерти миллионы людей в лагерях», и при этом самыми большими в этой катастрофе были потери евреев? Может быть, зная об этом, им было сложнее жить с чувством беспокойства, но повиноваться при этом нацистской Германии?
Второе: следует ли включить в число жертв Гитлера и национал-социализма Носсака, Тиля и других немцев, похожих на них? Вероятно, ответ здесь может быть и даже должен быть «да». Однако такой ответ означает, и это следует ясно дать понять, что Носсака и Тиля ни в коем случае не следует приравнивать здесь к таким жертвам Третьего рейха, как евреи и другие так называемые «низшие народы», ставшие целью проповедуемого в нацистской Германии геноцида, антисемитизма и расизма. Нацизм и покорность ему со стороны немцев принесли много горя и вреда людям вроде Носсака и Тиля, тем, кто сам не принимал решения быть частью Третьего рейха и все же своими действиями или бездействием не сумел избежать этого. На самом деле они действительно достойны называться жертвами, но этот статус для них является несколько сомнительным и окрашен в серые тона.
Третье: признавая спорность этого статуса, до какой степени немцы, такие как Носсак и Тиль, являлись жертвами нарушения прав человека, причем не только со стороны нацистской Германии, но и со стороны авиации союзников или захвативших их в плен после войны поляков, которые жестоко обращались с немцами по этническим принципам? Этот неприятный вопрос включает в себя одновременно политические соображения во время войны, понятие справедливости, наказания, реституции и возмездия. Различные варианты ответа на него до сих пор витают в воздухе, даже сейчас, спустя десятилетия после окончания Второй мировой войны.
Если все эти предварительные оценки верны, то воспоминания Носсака и Тиля пробуждают еще один тревожащий вопрос. Он меньше касается самих авторов, чем тех, кто, возможно, прочтет эти воспоминания. К счастью, Третьего рейха больше не существует, но граждане многих народов, в том числе и самых крупных держав XXI века, стоят перед дилеммой, связанной с теми обстоятельствами, в которых Носсаку и Тилю приходилось принимать для себя решения: как же мы сами будем реагировать и действовать, если окажется, что мы принадлежим к народу, который ведут в неверном направлении? Носсак и Тиль выбрали дорогу обеспокоенности, но непротивления. Неизбежно читатель так же окажется перед необходимостью дать оценку тому, как эти люди должны были поступить и чего они не должны были делать. Если мы прислушаемся к голосам авторов, Носсак и Тиль, в свою очередь, спросят нас: а что бы вы сделали не так, как мы? Что вы могли бы сделать лучше, чем мы, сейчас и в будущем?
Джон К. Рот, писатель
Об этой книге и ее авторе
Ханс Тиль родился в 1902 году на ферме близ Пассен-хайма в Восточной Пруссии, и этот населенный пункт сейчас находится в Польше и называется Пасым. Его семья была одной из самых зажиточных в этом курортном районе, что прежде назывался Алленштейн, а теперь известен как Ольштын. Ханс был младшим из семерых детей, которые впоследствии получили разные профессии, от фермера до адвоката и инженера. Политические взгляды на Третий рейх также разнились от слепой преданности нацизму старших братьев до осторожной лояльности, характерной для Ханса. В свое время Ханс женился и вступил во владение семейной фермой, которая включала в себя мельницу, лесопилку и пшеничные поля. В распоряжении семьи было расположенное поблизости озеро, где зимой можно было кататься на коньках, а летом плавать или кататься на лодке.