Камеристка

— Почему?

— Наверное потому, что не смогла защитить их.

— Ты просто не захотела, — Ир фыркнул. Посмотрел на столбы и снова помрачнел.

— Если вы так считаете, — она пожала плечами, — ваше право.

— Королеву ты сопроводила до самой плахи, а простые служанки не достойны такой чести? — он хотел уколоть её так же, как уколол Тувэ. Только слабых мест Камеристки, к сожалению, не знал.

— Я буду там, с ними. До последнего удара сердца.

Глаза Каи заволокло чернотой. Они стояли в отдалении. Никто, кроме Ира, не видел, как она, глядя в пустоту черными, как сама тьма, глазами, видела и переживала нечто такое… Словно и правда шла рядом с ними, словно там и для неё был приготовлен костер.

Трех девушек вели скованными по рукам и ногам, длинной цепью на талии они были сцеплены друг с другом. В грязных сорочках, босые, остриженные. Две из них рыдали. И только одна, с рыжими торчащими во все стороны оставшимися неровными прядками, опустила глаза и не издавала ни звука, только плечи едва заметно подрагивали, будто не от слез, будто ей просто было холодно.

Ир закусил щеку до крови. Глаза защипало. Он хотел подбежать, укрыть её своим плащом… Почти сорвался с места.

Маленькая костлявая рука Камеристки легла на тыльную сторону его ладони, и Ир замер. Просто замер. Она не тянула его, не пыталась остановить… Просто держала его ладонь своей. И он сжал её руку в ответ, продолжая смотреть.

Пальцы Пеппы были в крови, руки обожжены до локтей. Кожа в некоторых местах была почти черной. Она хромала, едва переставляя ногами и то и дело спотыкаясь. И всё не поднимала головы.

Плащ подгонял девушек. Та, что шла впереди, стала идти быстрее, разрыдавшись ещё громче. Пеппа едва поспевала. Он только краем глаза сумел увидеть часть лица. Она вся, казалось, была перемазана в грязи.

Девушки истошно вопили, сопротивлялись, сыпали проклятиями, не давали себя привязать.

Ира вдруг осенило. Что-то не так… Пеппа… Пеппа не сопротивлялась.

Камеристка сильнее сжала его ладонь. Он опустил глаза. Её щеки были влажными, но глаза по-прежнему сияли темнотой. Она плакала. Может, всего ничего, может, только пару слезинок уронила, но Кая чувствовала и дала это увидеть.

Ир вернул взгляд к столбам. Позвоночник прострелило ужасом. Он увидел Пеппу. Она подняла голову. На распухшем лице не было глаз. Они были выжжены. Магией. Его Пеппа уже была ни жива ни мертва. Поэтому не сопротивлялась, поэтому не плакала, поэтому едва поспевала. Она не видела, не знала; скорее всего, её сознание затуманилось от боли и пережитого ужаса.

Что было в последний миг перед её взором? Темница? Плащ? Что она видела в тот самый миг, когда вокруг неё сгущалась тьма?

Он боялся, что Пеппа увидит пруд, место их встреч, но она на самом деле не могла видеть ничего…

Ир должен был смотреть. Но не смог. Закрыл глаза. Это было слишком даже для него. Он видел многое, но ужаснее покалеченной Пеппы, казалось, не было ничего…

Тяжелый вздох Камеристки заставил его открыть глаза. Она всё смотрела. Смотрела и смотрела. Не отводила взгляда.

— Пеппа наконец сможет упокоиться.

— Не говори мне. Я не хочу… не могу…

— Прошу прощения. Мне не впервой, так что я… — она замялась, моргнула несколько раз и снова уверенно посмотрела на столбы, к которым уже привязали девушек.

Вспышка, и бревна загорелись. Ир против воли глубоко вдохнул. Костры охранялись сильным колдовством. Прежде, чем он сумел бы прорваться сквозь него и прекратить муки девушек, они бы уже сгорели. И Ир ничего не стал делать. Только сжал ладонь Камеристки сильнее.

От криков закладывало уши. Но даже так было слышно, как толпа радовалась торжеству справедливости, как воспевала Благого Демиурга. Людские счастливые возгласы мешались с воплями девушек, с криком его Пеппы… Ир мог поклясться, что ничего не слышал страшнее в своей жизни.

Он позорно замер. Напуганный, поглощенный ужасом, Ир, один из сильнейших колдунов севера, был готов спрятаться за спину Камеристки.

Они всё кричали и кричали, и чем громче были крики, тем более восторженными становились зрители.

У Ира сдавливало грудь, перехватывало дыхание.

Это было безумие. Невероятное, невозможное…

Первой перестала кричать ослабленная Пеппа. Ир облегченно выдохнул. Конец, она больше не страдала.

Затем девушка слева. И справа.

Камеристка разжала его руку. Глаза снова стали обычными, человеческими.

Огонь погас. Раздались аплодисменты. Кто-то предложил тост, и только тогда Ир увидел накрытые столы чуть дальше от толпы, за спинами людей. Он отступил в тень, оперся на холодную стену замка и осел на траву, схватившись руками за голову.

Заиграла веселая музыка, полилось вино. Несколько пар пустились в пляс. А на столбах продолжали висеть обугленные тела ни в чем не повинных девушек.

Ир впервые видел, как Церковь Благого Демиурга казнит ведьм.

Глава 13

Тувэ стояла у окна и жмурилась. Так она не видела яркого пламени костров, но всё ещё слышала крики девушек. Сердце в груди замирало. И, казалось, почти остановилось, когда приговоренные перестали кричать, а с улицы стала доноситься музыка.

Дверь тихо скрипнула. Кто-то вошел в её покои. Тувэ не стала оборачиваться. Она же просила всех покинуть комнату. Оставить её одну.

— Уходите. Я велела не беспокоить, — бросила грубо и раздраженно.

— Отойди от окна, Тувэ, — мужские широкие ладони легли на её плечи. От вкрадчивого голоса Элиота она вздрогнула и резко обернулась.

— Что вы тут…

— Догадался, что ты будешь себя изводить и пришел облегчить твою ношу. Позволишь?

Он потянулся к оконным ставням. Прижался к ней близко-близко. Тувэ отступила, король сделал шаг и вжал её в подоконник. Голоса стихли, стоило закрыть окна. Ни звука не проникало в покои.

— Они будут праздновать всю ночь. Тела снимут со столбов только после того, как рассветное солнце освятит их.

— Потому что Благой Демиург — бог света? Поэтому снимать нужно утром?

Она старалась смотреть на брошь, которой был приколот платок на его шее. В лицо взглянуть не могла. Только не когда он был так близко. Тувэ всё ещё помнила жар его поцелуев. И ей было стыдно. Вот там, за окном, сгорела любовь её друга, а она думала о губах короля. Что она за бесчувственное чудовище? Но она же ничего не чувствовала к этой служанке. Ей было разве что жаль Ира. Да и только.

Тувэ сглотнула и поспешила повернуться спиной к Элиоту. Он всё ещё прижимал её к подоконнику. Она касалась лопатками его груди. Хотелось откинуть голову ему на плечо и забыться. Не думать о сожжённых заживо девушках.

— Да, — зашептал он на ухо, осторожно перекинув её волосы на левое плечо. — Всё потому, что Демиург — бог света. Он властвует в солнечных лучах. Но что насчет ночи? Кому она принадлежит?

— Порождениям темных чертогов? — предположила Тувэ хриплым голосом. Признаться, книгу по истории религии она ещё не дочитала. Там было столько страниц… Она от каждой засыпала.

Его дыхание щекотало ухо. Он прижимал её крепко, надежно. За окном бесновался люд, и странное возбуждение вдруг стало накрывать её. В животе чувство опасности мешалось с жаждой ласки.

Они были тут, в безопасности, укрытые, под защитой, а там, за окном, творилось сущее безумие.

Противоречивые чувства сталкивались и разогревали кровь. Тувэ бросало в жар.

— Нет, моя дорогая северянка, — его руки коснулись живота, поднялись чуть выше, очертили край кожаной жилетки, длинные пальцы поигрывали со шнурками. Тувэ всё же откинула голову на его плечо. Элиот склонился к лицу. Он говорил тихо, вкрадчиво, чуть сухими губами задевая кожу на виске. — Темные чертоги тут совсем ни при чем. Церковники творят свое правосудие ночью, потому что темнота может скрыть их грехи. Потому что ночь принадлежит людям. Церковники, к слову, такие же люди. И когда взойдет солнце, все эти безумцы за окном образумятся, натянут свои маски благочестия и будут молиться за спасение собственных душ богу солнечного света.