Камеристка

— Как я выгляжу? — спросила королева у Камеристки, рассматривая себя в зеркале.

— Превосходно, Ваше Величество. Красота — определенно ваша сильная сторона, — она легко улыбнулась одними уголками губ, глядя на отражение королевы. У Пеппы снова побежал холодок по спине. Глаза у Камеристки, серые, как дворцовые каменные стены, были бесстрастными. Она будто улыбалась не искренне.

— Славно, — королева прикрыла на пару мгновений глаза. А затем, рассмеявшись, уже весело, словно пребывала в прекраснейшем настроении, добавила, — могу я почитать в одиночестве свой любимый роман? Наслажусь им в последний раз.

— Как пожелаете, — Камеристка присела в изящном книксене. — Стража будет охранять вас снаружи. Также с вами останется одна служанка.

— Не нужно. Пусть все убираются, — она снова села в кресло напротив камина.

— Как прикажете.

Камеристка кивком указала служанкам на дверь.

Выходя из комнаты, Пеппа бросила последний короткий взгляд на девушку. Она была бледна, худа, почти плоская во всех местах, где женщине положено быть круглой и сочной. Губы у неё совсем как бескровные, широкие и полные, но не безобразные. Очень даже притягательные. Такие мужчинам нравятся. Впалые скулы, черные брови, прямой нос. Она была хороша собой. Красива, но до колючего холодна, и вид у неё был строгий. Скучный. Она вышла вслед за ними, затворила массивные двери.

Пеппа отвернулась и последовала за другими служанками. Кто-то сказал про обед. Это было важнее какой-то странной мрачной Камеристки. Про неё она потом расспросит, а заодно и про молодых стражников. Тот, с ямочками на щеках, все-таки был очень даже ничего.

***

Он толкнулся в последний раз, вынул член и помог себе закончить рукой. Отдышался, наслаждаясь негой, разливающейся по телу после оргазма, выпрямился, вытер подолом женского платья семя. Ровно в этот момент двери кабинета распахнулись, и вошла Камеристка. Элиот застегнул штаны, завязал все верёвочки, с лёгкой усмешкой глядя на неё. Хлопнул леди по притягательной попке, за которую, собственно, и взял её в свои игрушки, и велел той убираться.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — блондинка поправляла платье, на ходу пытаясь сделать книксен.

— Позвольте? — Камеристка улыбнулась леди Дороте и протянула руки к платью.

Дорота окинула её недоверчивым взглядом, но всё-таки спиной повернулась и позволила поправить корсет. Дурная дворцовая мода! Пока доберёшься до женского тела, кончить успеешь трижды! Но все его любовницы кружили вокруг только в этих платьях. Даже ночные сорочки — и те у них были с парой юбок и панталонами! Элиота раздирал смех. Плевать ему было на эти тряпки. Он хотел их тела. Без одежды. Но леди полагали иначе. Считали, что наряды хоть сколько-то его трогают. Идиотки. Но он ведь и не за мозги держал их рядом. Ругать тут стоило разве что себя.

— Цвет платья прекрасно сочетается с румянцем на ваших щеках, — отвесила заученный комплимент Камеристка. Она так каждой его девке говорила. А те прикусывали губы, чувствуя себя польщёнными до самых недр души. Похвалили их тряпьё перед королём! Элиот едва удержался от язвительной усмешки.

— Благодарю, — ещё больше зарделась леди. Она была новенькой при дворе, ещё не успела понять, что к чему, оттого краснела от любого лестного замечания, вообще не соображая, насколько двойной, если уж не тройной, иногда в них таился смысл.

Дорота снова сделал книксен и упорхнула, шурша юбками своего нежно-голубого платья. Элиот ненавидел это шуршание. И цвет этот — нежный, демоны его раздери — ненавидел.

— Ты всегда так вовремя, — наполнил кубок вином и сделал несколько больших глотков.

— Я ждала за дверью две с половиной минуты. Пришла раньше. Не вовремя, — бесстрастно отозвалась Камеристка. Он знал, она всего лишь сухо констатирует факты. Ни укора, ни досады, она даже не пыталась его поправить… Скучная серая мышь эта Камеристка. Но полезная.

— Подглядывала? — усмехнулся, пытался поддеть её только им двоим понятной шуткой.

— Лишь чтобы убедиться, что вы закончили аудиенцию с леди Доротой, — она чинно держала руки сложенными на животе.

Ох, не зря он приставил к ней лучших учителей. Из грязной оборванки она превратилась в женщину, что способна была своим воспитанием утереть нос любой придворной даме. Элиот испытывал удовольствие, глядя как накрахмаленные леди беснуются от зависти.

— К тому же, после любовных утех у Вашего Величества всегда приподнятое настроение, что несомненно играет мне на руку, — Камеристка одарила его своей очередной сухой заученной улыбкой.

Всего единожды он слышал её искренний смех. Всего один раз за семь лет их знакомства Камеристка смеялась от души. По спине пробегал холод при мысли об этом. Но какой бы невзрачной ни была, ему она нравилась. Не в любовном смысле, конечно. Привлекательного в ней не было ничего. Тощая, мрачная, бледная, как и все его надежды на счастливую семейную жизнь. Не вставал на неё. Даже скорее Элиот предпочитал вспомнить Камеристку, когда нужно было оттянуть момент оргазма. Главное было не переусердствовать, чтобы совсем уж всякое плотское желание не пропало, вместе с жаждой к жизни. Настолько она была плоха. И не сказать, что не удалась мордашкой. Лицо как лицо. Но было что-то такое в ней… О, Элиот прекрасно знал что. За это и ценил. А вот его близкие сторонники тех же чувств не разделяли. Камеристка заставляла их неприятно вздрагивать и ежиться. От одного только её присутствия у графов, маркизов, министров и прочих доверенных лиц бежал мороз по коже. На такую встанет только у развратника, испытывающего слабость к соитию на кладбище. В любом случае, Элиот притащил её не для того, чтобы поиметь и вышвырнуть как надоест. Не для этого два года с утра до поздней ночи обучали её лучшие учителя королевства. Она стала одним из его полезнейших орудий. Да и в преданности Камеристки сомневаться не приходилось.

В прочем и простой Камеристкой-то она не была.

Безродная девка, в конце концов, оказалась очень способной. Обучалась быстро. Священники, сколько ни копали под неё, а найти, за что бы сжечь, не смогли. Все их святейшие проверки она проходила на раз. Раскусывала придворных интриганов, прислугу, вверенную в помощь, держала в узде, иностранные делегации не могли скрыть от неё своих истинных мотивов. Весь дворец был для неё как на ладони. Камеристка могла уследить за каждой щелью. Полностью оправдала его ожидания.

Однако, сколь бы вездесущей она ни была, кое-чего избежать им не удалось. Дрянная Церковь Благого Демиурга! Возомнили, что власть служителей может быть равной его. Конечно, они заподозрили Камеристку в какой-то чепухе. Однако доказательств не было.

Элиот с удовольствием отклонял любые их прошения о священной казни. Он раз за разом не позволял сжечь мрачную оборванку. Но церковь давила. На него, на знать… У них была военная мощь. И выставить их из своего дворца он не мог. Церковники, владеющие святой силой, защищали границы королевств по всей южной части материка от северян, у которых были шаманы, колдуны… Демоновы отродья! И воины. Некоторые из которых могли разломать любого его стражника напополам, покрывшись одной только испариной. Чудовища! А у королевств не было ни-че-го. Ни одной ведьмы, способной дать отпор. Ни одного колдуна. Женщин, имевших дары и не присягнувших церкви, сжигали на кострах как еретичек, мужчин забирали в башни Благого Демиурга, где их натаскивали для ловли тех самых еретичек… Женщин, что не сожгли служители башен, на костёр отправляли сами горожане. Всё из-за учения церкви… Королевства стали зависимы от священников. Церковь всё больше и больше проникала в государственное устройство, оплетала двор, вливалась в светское общество… Когда Элиот занял место своего погибшего старшего брата на троне, Святой Демиург уже нависал над ним тенью и диктовал свою волю через главных священников. И Камеристка стала им поперёк горла. Они знали, что благодаря ей Элиот избавился от первой жены, бывшей на коротком поводке у Центральной Башни Благого. Бесновались они совсем как простой люд.