Терпение лопнуло

– Мне-то что волноваться, – мать поставила тарелку перед Ритой, – это тебе волноваться надо. Ты четыре года на него потратила, кому теперь нужна? Сорок скоро, ни детей, ни мужа, все, не как у людей.

– А как у людей?

От картошки поднимался парок, аппетитная корочка притягивала взгляд. Рита наколола вилкой один ломтик, прожевала, проглотила с трудом: в горле точно перегородку поставили, и свободно мог пройти только чай, все остальное застревало на подступах.

– Вот Женя развелась и сразу замуж вышла, хорошего отца Сашеньке нашла, – мать выложила курицу в большое блюдо и поставила на середину стола. Достала из холодильника майонез и села напротив Риты.

– Это который наркоманом оказался? – она смутно помнила эту Женьку, дочку старинной материной приятельницы, злобную носатую девку, что после третьего аборта женила-таки на себе мутного сутулого парня (вроде, Рома его звали) и выполнила свое святое предназначение. Родила, в смысле, сын получился диковатого нрава и тоже сутулый, в папашу, вздрагивал от каждого шума и шороха, а стоило при пацане махнуть рукой, к примеру, или сделать иное резкое движение, так этот Саша буквально лез под стол, если таковой имелся поблизости, или мог на пол лечь. «Он так играет» – говорила Женька, но когда Сашеньке стукнуло десять, окружающие стали подозревать, что играми тут и не пахнет. Рома быстренько слинял подальше от больного потомства, но, значит, Женя исхитрилась найти нового мужа.

– Ну и что, зато замуж взял, с ребенком! – мать щедро навалила себе в тарелку картошки с курицей, еще дочка Валькина Анька двойню родила

«Лиза покушала? Где Димкины штаны?» – Рита налила себе чай, полоскала пакетик в кипятке. Заварка красиво расходилась слоями, Рита глядела на воду, точно гадалка в зеркало. Взгляд упал на часы, что тикали над холодильником: ого, половина двенадцатого почти. Надо хоть немного поспать, завтра же на работу.

– Я рада за нее… – Рита отпила несладкий чай, потом сделала еще глоток и перестала, наконец, дрожать. Заодно появилась небольшая ясность насчет «что дальше?» – жизнь не кончилась, это точно, и через полчаса начнется новый день.

– Все пристроены, все живут как-то, только ты вечно во что-то вляпаешься, – мать наворачивала картошку с майонезом, – за что он тебя выгнал?

– Я сама ушла.

Мать так и застыла с куском курицы в руке, медленно жевала и не сводила с Риты взгляд. Та допила чай и откинулась к стенке.

– Как сама, почему? – оторопела мать, и положила курицу в майонез.

Рита вдохнула, выдохнула, сжала пустую чашку в руках и залпом выдала все, что узнала сегодня от Светки. Под конец рассказа голос дрогнул, вспомнилась плитка в ванной и в кухне (будь весь этот дизайн неладен!), но удалось удержаться от слез. Мать прекратила жевать, грохнула вилкой о тарелку.

– Ну и что? Что тут такого?

Рита глянула через стол, решив, что показалось. Но нет, мать крепок держала вилку и стучала по столу черенком, звук шел такой, точно кости гремели.

– Нашли бы другое жилье или свое бы купили наконец…

– Мама, ты считаешь, что это нормально, что он врал мне четыре года? – шепотом спросила Рита, не веря своим ушам. Столько лет вранья, мерзости, двуличия, и мать считает это нормальным?

– Ты даже не спросила, почему он так поступил! – мать остервенело жевала курицу, – Может, были причины? Может, он так на свое жилье деньги собирал, откладывал, чтобы ты на всякую ерунду не потратила. А то выдумала: Париж какой-то! Не о парижах думать надо…

– То есть жить с человеком, который о тебя ноги вытер, это нормально? – Рита сдерживалась уже из последних сил. Снова заколотил озноб, уже больше похожий на лихорадку, к щекам прилила кровь.

– Ты могла бы хоть поговорить с ним, а не бежать сломя голову! – огрызнулась мать.

– Да он жил и бухал за мой счет! – выкрикнула Рита, – какая квартира, о чем ты! Он не работает больше года, ни один банк ему ипотеку не даст!

– Тебе бы только других обвинить, а сама не виновата! – мать поливала майонезом очередную куриную ногу и ела с такой скоростью, точно последний раз в жизни. У Риты к горлу снова подкатила тошнота, голос сорвался.

– И в чем я на этот раз виновата? – кое-как проговорила она. И поняла тут, отчетливо и до жути остро: чем бы ни закончился этот разговор, она сюда больше никогда не вернется. Это последняя ее ночь в родном когда-то доме, других не будет, ни одной.

– Ты могла бы помочь Игорю с работой, поддержать его, – заявила мать.

– Я хотела его к нам устроить…

– И что? – мать подозрительно смотрела Риту, будто та признавалась во всех смертных грехах сразу, пересчитывала их, дабы убедиться, что ничего не пропустили.

– Ему не понравилось, что руководитель женщина.

Мать закатила глаза, ухмыльнулась.

– Если типа тебя, то никому бы не понравилось, – она презрительно глянула на Риту. – Орет, визжит, бегает туда-сюда, – мать мерзко скривила физиономию и принялась тыкать вилкой по сторонам, – кому такое понравится. Вот несчастье на мою голову! – она принялась собирать посуду, свалила картошку с тарелок в сковородку и грохнула сверху огромную крышку, тяжко поднялась с места. Пошла к мойке, включила воду и запричитала в стенке перед собой:

– Жила себе как человек, всем сказала, что дочь замужем, а она нате вам, притащилась среди ночи! – оглянулась на Риту почти ненавидяще, швырнула чистую ложку в ящик под столешницей, схватила полотенце.

– Гордыню-то поумерь, тебе планку давно снизить пора, да и часики тикают, не забывай! Тик-так ходики, пролетают годики. Твои уже почти пролетели, милочка!

Рита ушла и закрылась в комнате, села на старый диван. Было темно, но через дверное стекло в комнату проникал свет, и Рита все отлично видела: и корешки старых книг, и покоцанные ножки могучего полированного серванта, и таинственный блеск пыльного хрусталя за пыльными же стеклами. Его, похоже, не мыли все эти четыре года, что ее не было дома. Хотя и это уже не дом, и даже не отель, а больше похоже на вокзал, на пересадочную станцию. Рита взяла телефон – ни пропущенных звонков, ни сообщений. Игорь был в сети десять минут назад и даже сменил аватарку со смешной собачки в шапке с помпоном на подсолнух. На одинокий подсолнух, чтобы это значило – он свободен и сообщает об этом всему миру? Или что-то другое?

Мать притихла где-то в недрах квартиры, Рита решила ложиться спать. Оставалось всего четыре часа до подъема, но это что-то. Она открыла чемодан и среди вещей попалась тяжеленькая черная с злотом коробочка – часы, ее подарок Игорю на послезавтрашний день рождения. А ведь чувствовать себя дурой – это тоже больно, оказывается. Как копила на этот подарок, даже духи себе не купила, решила, что порадовать Игоря важнее. Снова подступили слезы, но Рита до боли прикусила губу, принялась перебирать вещи, и обнаружила, что на работу идти не в чем – в запале успела схватить только несколько «офисных» вещей, что никак не подходили друг к другу. И оказалась перед выбором: либо нарушить дресс-код, либо вот это.

Рита расправила французское платье, оно хоть и валялось в чемодане кое-как, но почти не помялось. Рита повесила его на спинку кресла, включила половину света, отошла к двери, представляя, как завтра утром войдет в набитую электричку и сядет на жесткую нечистую лавку между необъятных баб.

– Это что еще такое? – в комнату ввалилась мать с подушкой и одеялом в руке. Все это полетело на диван, мать присматривалась к платью, только что не обнюхала его.

– Ну и тряпка, – она брезгливо пощупала тонкую ткань.

– Это из прошлогодней коллекции, но у нас такое еще пока не носят, – Рита бережно расправила платье. Подумала, что с кроссовками для транспорта оно вполне сойдет, а в офисе есть сменка.

– Я бы тоже не надела, ужас какой, – мать потыкала пальцем в платье, – выкинутые деньги. Как обычно, ты только и можешь рванье разное скупать.

Быстро оглядела комнату, подскочила к чемодану и приоткрыла крышку.

– Мама, а почему ты с отцом развелась?