Лето печали

Сабуров усмехнулся.

– В нынешние времена не обязательно стоять перед алтарем, чтобы вступить в близкие отношения с мужчиной, – Браун заметно смутился. – Даже кольцо у нее на пальце тоже ничего не значит.

Хозяин кабинета покачал головой.

– На трупах не осталось и клочка одежды. Однако руки у них холеные, они не рабочего сословия. У мужчин нашли пятна чернил или краски, а судя по состоянию пальцев женщины, она часто музицировала.

Сабуров аккуратно сложил фотографии в стопку.

– Но почему вы послали за мной, мистер Браун? – он решил называть британца именно так.

– В Скотланд-Ярде хорошие инспекторы, – добавил Сабуров. – Я работал с ними неофициальным образом.

Браун опять поскреб себя по немного отвисшим старческим щекам.

– За три месяца хорошим инспекторам не удалось установить личности убитых, мистер Гренвилл. Мне нужна ищейка, поэтому я и позвал вас.

– И вы не ошиблись, – уверил его Сабуров, легко поднявшись.

– Я забираю материалы дела, – он почти бесцеремонно загреб папку. – Первым делом я должен увидеть трупы. Надеюсь, их еще не похоронили?

Браун подвинул к себе массивную министерскую чернильницу.

– Я дам вам записку в полицейский морг, мистер Гренвилл.

Давешнего парня в котелке Максим Михайлович обнаружил в безликой официальной передней. Головной убор красовался на расшатанном столике. Неизвестный закрылся The Times. Сабуров наметанным глазом определил, что парень изучает страницу некрологов. Тоби, свернувшийся в клубочек рядом с продавленным креслом, приветственно заворчал. Парень опустил газету.

– У вас воспитанный пес, мистер Гренвилл, – одобрительно сказал он. – Я предлагал ему печенье, однако он даже не посмотрел в мою сторону.

На блюдце рядом с пустой чашкой валялись крошки. Максим Михайлович взялся за поводок Тоби.

– Воспитанный, – согласился он. – Вы, кажется, решили рискнуть зубами, мистер.

Парень поднялся.

– Можете называть меня мистер Грин, – корректно сказал он. – Я привык к корабельным бисквитам, мистер Гренвилл. Раньше я служил на флоте ее величества.

Сабуров хотел отпустить шпильку касательно выбора фамилий служащих остающегося неизвестным ему ведомства, но прикусил язык.

– Раньше вы жили в Ливерпуле, – он забрал с вешалки красного дерева свое пальто и котелок. – Я прав?

Мистер Грин развел руками.

– Туше, как говорят континентальные соседи. Для иностранца вы хорошо разбираетесь в наших акцентах, мистер Гренвилл.

Максим Михайлович поднял бровь.

– Я родился в особняке графов Гренвиллов в Мэйфере, мистер Грин. Сейчас там обитает герцог Бедфордский, наезжая в столицу.

Отец нынешнего пэра Англии купил дом после окончательного разорения дядюшки Гренвилла. Коллекция картин, которую Сабуров помнил с детства, ушла с молотка. Пару холстов он недавно увидел в Национальной галерее. Тезка его покойной матери, леди Элизабет Гренвилл, позировала во времена Марии Кровавой живописцу Антонису Мору.

– Она была рыжая, как твоя покойная мать, – Сабуров услышал надтреснутый голос отца. – И тоже прожила недолго.

Сухие пальцы листали старинный том с гравюрами, потом проданный за бесценок какому-то петербургскому старьевщику.

– Ее муж сгорел на костре, отказавшись отречься от протестантизма, – отец закашлялся. – Она родила в Тауэре мальчика и умерла. Ходили слухи, что Мария Кровавая хотела выдать малыша за собственного ребенка, однако той порой она тоже была при смерти.

Захлопнув книгу, отец подытожил:

– Гренвиллы выживали в Тауэре, а Сабуровы в сибирской ссылке. Мы люди упрямые.

Максим Михайлович, которого успели похоронить заживо, тоже считал себя упрямым человеком.

Парень явственно смутился:

– Извините, я имел в виду что вы много путешествовали, мистер Гренвилл.

Сабуров снова восхитился способности своих почти соплеменников изящно выходить из неловкой ситуации.

– Ничего страшного, – он облачился в пальто. – Я поймаю кэб до полицейского морга.

Мистер Грин водрузил на голову котелок.

– Никаких кэбов, – отозвался парень. – Вам придают экипаж и возницу, то есть меня. В отличие от вас, я вооружен, мистер Гренвилл. На всякий случай, – добавил он.

Тоби вертелся у двери, однако Сабуров неожиданно поинтересовался:

– Зачем вы изучали страницу некрологов? – мистер Грин открыл рот. – Вряд ли там написали о наших жертвах.

Его собеседник покраснел.

– Там печатают и сообщения о безвестно пропавших. Посмотрите, – он сунул Сабурову газету. – Миссис Джеймс Бакли беспокоится о судьбе ее незамужней сестры, мисс Маргарет Перегрин, двадцати трех лет. В последний раз мисс Перегрин навещала миссис Бакли в феврале, а сейчас на дворе апрель.

Сабуров сверился с золотым брегетом.

– Морг подождет, – скомандовал он. – Мы едем к Бакли. Лошади здесь такие же скверные, как и чай?

Грин широко улыбнулся:

– За ними следит другой отдел, мистер Гренвилл. Через четверть часа мы окажемся на вокзале Чаринг-Кросс.

Связываться с миссис Бакли предполагалось через священника церкви святой Марии в Финчли. Поезда в северный пригород ходили часто.

– Я оставлю экипаж на вокзале, – уверил его Грин. – Полиция присмотрит за лошадьми.

Первым вырвавшись на лестницу, Тоби облегченно бросился вниз.

Заложив руки за спину, Сабуров изучал помпезную картину маслом, осеняющую гостиную преподобного Джеймса Бакли. Хорошенькая девушка в скромном платье опустилась на колени перед распятием, обвитым белыми лилиями. Сзади раздался суховатый кашель. Максим Михайлович обернулся.

– У вас нет картин более позднего периода его творчества? – Сабуров кивнул на холст. – Они ценятся выше, чем подобная живопись.

Преподобный Бакли поджал и без того тонкие губы.

– Нет, – неприязненно ответил священник. – Мы не поддерживаем это направление в искусстве.

Сабуров не сомневался, что семейство Бакли не оценит яркие холсты безвременно ушедшего гения английской живописи, как о нем писал профессор Оксфордского университета Рёскин. Мистер Фредерик Перегрин скончался двадцать лет назад.

– Официально от туберкулеза, – вспомнил Сабуров. – Наверняка, он увлекался и опиумом.

Преподобный Бакли, впрочем, не возражал против дагеротипа покойного тестя. Снимок в серебряной рамке красовался на камине. Переведя взгляд на худощавую женщину в чепце, маячившую за спиной Бакли, Сабуров увидел семейное сходство.

– Он изобразил на картине дочь, – Максим Михайлович присмотрелся. – Ей здесь лет пятнадцать.

Румянец на щеках нынешней миссис Бакли сменился глубокими морщинами. Женщина сцепила костлявые пальцы на заметно выдающемся вперед животе. Гостиную украсили большой семейной фотографией. Перехватив взгляд Сабурова, Бакли напыщенно сказал:

– Господь благословил нас, мистер Гренвилл, – он поднял палец. – Сказано, что жены спасутся чадородием. У нас девять мальчиков и моя жена ожидает десятого ребенка. Старшие дети в школе, дома только малыши.

Судя по тишине в особняке, малыши Бакли знали свое место. Максим Михайлович не прогадал, решив оставить Тоби с мистером Грином. Бакли вряд ли бы обрадовались собаке в начищенной до блеска, неуловимо унылой гостиной.

Сабуров незаметно хмыкнул:

– Вообще они правы. Более поздние картины Перегрина здесь смотрелись бы дико.

Бросив изображать набожных девушек и пушистых котят, живописец увлекся античностью и средневековьем. На выставках холсты мистера Перегрина отправляли в особые залы, куда женщинам вход был закрыт.

Выбравшись из вагона на станции Финчли, Грин предложил:

– Идите к преподобному, мистер Гренвилл, – он потрепал сеттера за ушами. – Мы с Тоби обоснуемся в местном пабе, где всегда можно услышать кое-что интересное.

Максим Михайлович кивнул.

– Вы правы. Встретимся у трехчасового поезда, – он сверился с брегетом. – Если я приду не один, то просто…

Грин ухмыльнулся: