Страница 8 из 17
«Нуу, ну, почему вот так, мама, ну, я же как лучше хотела, а они, бомбят, они…» – жаловалась Лена, опустив голову утирая слезы.
– Руки вверх! – Девушка испуганно вскочила, едва не споткнувшись на кирпичных обломках магазина, когда за спиной щелкнул затвор ружья.
– Д-д-дяденька, мне поесть надо взять, там подруга умирает на рынке…
– А мне чего? – Не опускал оружия мужчина в очках, с редкими взъерошенными волосами. – Стой смирно! Давай деньги и бери, чего хочешь! Или проваливай отсюда!
– У меня нет денег… – проговорила упавим голосом Лена, поднимая руки вверх. В ногах похолодело. Он ее убьет? Все закончится вот так? Не слишком много за последнее время для 20 летней девчушки, Господи…?
– Тогда проваливай отсюда к чертовой матери! – Разрезая тишину ночи, заорал мужчина. – Считаю до трех и стреляю!
Едва удерживаясь на ногах, Лена вдруг схватилась за уши.
– Раз!
– П-подождите, – заикаясь, Лена сняла дорогие, золотистые ажурные серьги и трясущимися руками протянула мужчине, – в-возьмите, они д-дорогие. Бабушкин п-п-подарок.
– Ну-ка, – осмотрел мужчина украшение сквозь очки, поглаживая рыжую бородку, – хороши, – цокнул он язычком, – жди здесь, сейчас принесу, – мужчина скрылся в уцелевшей половине магазина. С трудом удерживая себя от потери сознания, девушка присела на обломки кирпича. Дождь усиливался, а серое платье и босоножки промокли насквозь. Обняв себя за худые плечи, Лена опустила голову.
И снова он! Она едва успела пригнуться, когда «темный» пронесся над крышей рынка и, круто спикировав, сбросил снаряд точно в уцелевшую часть магазина. И вновь наступила тишина.
Лена убрала руки от головы и открыла глаза. Оставшаяся часть магазина окончательно превратилась в обломки. Мужчину выбросило из окна, он лежал, раскинув руки и широко открыв глаза. В левой руке сжимал золотистые ажурные серьги.
Едва дыша, Лена опустилась на четвереньки и поползла к мертвому человеку – под руками хрустели обломки кирпича, царапая руки, но она не чувствовала абсолютно ничего. Первый раз в жизни, под проливным дождем, уставшая, мокрая и голодная Лена увидела мертвого человека. Он скорее, напоминал живого, лишь тонкая струйка крови в уголке рта и неестественно бледный цвет синих глаз говорили, что перед ней мертвец. Взгляд упал на сережки, но Лена так и не решилась взять их обратно.
Испуганно шарахнувшись, не поднимая головы, девушка добралась до развалин и, отбросив кирпичи, вытащила пару уцелевших буханок хлеба и чудом уцелевшую бутылку с молоком. Плотоядно урча, Лена отрывала кусочки руками и, не жуя, проглатывала, запивая, не обращая внимания, что жидкость льется мимо, прямо на красивое серое платье из шелка. По–прежнему лил дождь и дул ветер, но девушка ничего не замечала: сидя на обломках, прямо перед погибшим мужчиной, она съедала одну буханку за другой, пока еда не перестала лезть в горло. Хрустнуло стекло под ногами: она наступила на очки мужчины, и вдруг злобно рассмеялась, хватая в руки хлеб. Взгляд Лены упал на ружье. Сдвинув бутылку с молоком и хлеб к подмышкам, девушка схватила оружие, и, оглядываясь по сторонам, поползла обратно к рынку.
***
Рузиля все еще не пришла в себя, когда Лена, вернувшись в здание, вывалила продукты и ружье рядом с ней. Укутавшаяся в шаль женщина приподняла голову и округлила глаза.
– Откуда это…? – Испуганно прошептала она и протянула руку к хлебу и молоку.
– Оставить! – Крикнула Лена, и женщина вернулась на место. – Чего, так и спишь, сволочь?! Я тут корячусь за нее, еду достаю, чтоб не сдохла! Я теперь помирать за тебя здесь должна, да, морда твоя басурманская?! Отвечай!!!
– Ааа… – простонала Рузиля, чуть заметно открывая глаза, – Лена…
– Ооо, мама… – прошептала девушка и кинулась к ней, едва сдерживая слезы от стыда и отчаяния, – чего надо, воды? Есть молоко, есть хлеб, что ты хочешь?
– Воды… – прошептала Рузиля, сжимая Лене руку, – пить хощу…
– Воды нет, есть молоко, – трясущимися руками Лена открыла бутылку и передала Рузиле.
– Уф… – вздохнула та, пригубив, и вновь попыталась открыть глаза.
– Руза… – обняв, поцеловала ее в лоб Лена, – ты только дыши, слышишь? Дыши, мы тебя вылечим. Прости меня, дуру, какая же я… – вытирая слезы, шептала девушка, краснея от стыда, – я маленькая еще, прости меня, ты же свет мой, жизнь мне спасла, а я.…Прости, прости! – Воскликнула Лена, ложась рядом и обнимая девушку. – Можно ваше покрывало? – Обратилась она к женщине.
– Пожалуйста, – ответила та, протягивая шерстяную простыню, – нужно привязать к ногам, тогда точно не соскользнет! На себе далеко не утащишь, хрупка вон какая, одни кости.
– Да уж, какая есть, – махнув рукой, улыбнулась Лена, утирая слезы.
***
– Ну, в добрый путь. Храни вас Бог.
– Мы комсомолки, – поджала губы Лена. Рузилю, снова и снова впадавшую в беспамятство, водрузили на покрывало, постелив под спину подушку из курток. Тащить ее на себе всю дорогу Лена действительно была не в состоянии.
– Это не важно, – глядя Лене в глаза, ответила женщина, вздохнув, – следуйте к церкви Петра, доктор живет совсем рядом, там спросите. Не уехал он еще, не должен был. Торопитесь, дочки, с рассветом, глядишь, опять бомбить начнут.
– Спасибо, – поблагодарила Лена, улыбнувшись и, взвалив Рузилю на плечи, почувствовала, как прогибается спина и подкашиваются ноги. Надеяться на что–то другое не представлялось возможным – рижский транспорт остановился еще вчера. С первыми налетами и объявлением диктора. В голове Лены все еще звенели его металлические нотки.
«Началась Великая Отечественная война советского народа,
Против немецко–фашистских захватчиков.
Наше дело правое, враг будет разбит,
Победа будет за нами!».
***
Где–то на берегу реки зажгли костер. Отражение его пламени ровными линиями упало на величественную, но спокойную ночью воду. Ее не тревожили ни постоянные сигналы воздушной тревоги, ни летающие самолеты, ни падающие снаряды. С реки дул ветер, прохладный, освежающий мысли. Город пока мог спать спокойно. Самолеты прекратили налеты до рассвета, ему, врагу, тоже был нужен воздух после тяжелого «рабочего» дня.
Лена опустилась на землю и тяжело вздохнула. Последние метры она тащила подругу сидя, силы совсем покинули ее. Устав от тяжелого пути, девушка решила сделать привал, остановившись у самой реки. Страшно болели спина и плечи, подвернутая нога ныла так, что хотелось выть от отчаяния и обиды. Лена понимала, что ей суждено остаться здесь, в Прибалтике, и встретить неизбежное. То, что изменит ее жизнь навсегда.
«Девчонки, свобода!» – веселая, головокружительно красивая и легкая Лена Ракицкая, в мае, сбегает с крыльца школы, в белом, кружевном платье. Вокруг светит солнце, и идут друзья: молодые, красивые, и безумно счастливые. В ленинградское небо взмывают сони воздушных шаров, звучит торжественный марш.
Это все было в прошлой жизни, Елена Павловна? Теперь наступила другая, эта…?
– Я вижу, что ты не спишь. Расскажи чего–нибудь, – сидя в позе турка у берега, спиной к Рузиле, Лена вернулась в темную ночь, прохладную и пахнущую гарью, – чтобы я не уснула, – чихнула девушка, – ну, все, заболела.
–Подо мной, кажется, шаль, укройся, – тихо сказала Рузиля, приоткрыв глаза.
– Не надо, спасибо, – шмыгнув носом, отказалась Лена, – Галя говорила, ты поешь хорошо.
– Нет…
– Давай, пой. Если я начну, точно рыбы сдохнут.
– Ну, я предупреждала, – вздохнула Рузиля и закрыла глаза, -
«Сине сагынып, сине сагынып,
абау жаным, чит илдә,
ал яулык, зәңгәр шәл, уткән гомер бигрәк…».
– Прервалась на полуслове Рузиля, – подпевай. Чего ты? – Улыбнулась она, не открывая глаз.
– Ага, конечно, – засмеялась Лена, – я по-татарски даже ругаться не умею.
– Айда, научу, – ехидно проговорила Рузиля, прикусив губу и ерзая на покрывале, – ой, хорошо–то как. Как авылда, выходишь в поле, спишь у реки, сверчки, эх, туган жир, – вздохнула она.