Революция

– Конечно, дарлинг. Магия – суть управление силой, человеческим приборам неподвластной. Все эти огневики, кинетики, лекари, электрики и прочие – это только отражение способа контроля дара, концентрации на нем. Кто к чему изначально склонен. Слышала о генерале Брусилове?

– Еще бы. Большая шишка в Генштабе. Один из героев победы под Ригой.

– Знаешь, какой у него дар? Ломать технику на расстоянии. В детстве позавидовал отцу, купившему дорогие часы-хронометр. Сломал часы, не прикоснувшись к ним единым пальцем. Если б научился сосредоточиться на чем-нибудь другом, то стал бы, например, огневиком или выращивал растения подобно сказочным друидам. Да что угодно… Думаю, что мой Зеркальный Щит в состоянии получить любой сильный Осененный. Тут главное суметь контроль наладить. Я каждый день теперь тренируюсь в самом разном. В Гамбурге не мог.

Карандаш взлетел с его ладони и пронесся на расстоянии вытянутой руки от Юлии. Она попыталась его поймать, но ухватила пальцами только воздух.

– Хулиган! А если б в глаз мне угодил? Отрастил бы магией новый?

– Никогда не пробовал. Но пришлось бы. Тут цвет бы подобрать… Представь – прежний был синий, новый же – зеленый или желтый.

– Ура! Я польщена. Ты заметил, какой у меня цвет глаз.

– Я многое что замечаю. Но – извини. Пока не ладится с трансмиссией. Не могу вспомнить…

Он скомкал и сунул в карман очередной листок. Не выбрасывал, видимо, испорченные черновики считал секретными. Сжигал их в угольной печке отопления вагона.

– Ладно, милый, не буду отвлекать. Скажи одно: твоя способность предвидеть будущее…

– Не предвидеть, а получать разрозненные сведения, – поправил Федор.

– Пусть так. Эта способность – от осененности?

– Естественно. Без магии никак. После расскажу. Всему свое время.

Он снова вперился в листки. Юлия Сергеевна достала книжку и уткнулась в нее взглядом, не видя текста.

Как Федор к ней относится? Принял. Называет «дорогая». Или «дарлинг» – под настроение. Смотрит с удовольствием, но не по-детски восторженным взглядом как тот же Юрген. Скорее – с уверенностью зрелого мужчины. Иногда как невзначай касается пальцами ее руки. Потом неторопливо убирает.

В разговорах о будущем неизменно что-то обещает, оптимистическое. Но крайне неопределенно.

Черт побери, он играет со мной как кошка с мышью, начала сердиться Юлия. Да, виновата, что разорвала помолвку. Но, коль мы вместе, пусть не близки, но все равно это же признание, что мосты не сожжены, и у нас есть общее настоящее и, наверно, будущее… Так почему ни разу за три дня не сделал одной попытки ее поцеловать?!

Раз сама к нему приехала, еду с ним наедине в двухместном купе, практически как жена или любовница, это ли не сигнал к сближению? Видит же прекрасно, что его очередь делать шаг навстречу, а не прятаться за листками «чрезвычайной важности»!

Если разобраться, мог подлечить себя на день-два раньше в Гамбурге, не прячась за оправданием: не хочу обнаруживать магический дар. Они бы выехали раньше. Значит, день-два в его планах нисколько не решают. Он прекрасно мог бы сочинять свои писюльки за столом в отеле, а не в шатающемся на стыках вагоне.

Издевается!

Прежний тульский Федор, пусть не открытый ей как книга, все же был проще, понятней, откровеннее. Доверчивее, хотя сейчас, как кажется, в доверии ей не откажет. Ведь собирается поручить ей нечто важное.

Но ей хотелось не такого. Личного, чтоб только между ними, а не в деле «всегерманской пролетарской революции».

Еще бесила неопределенность и бессилие. Она не вправе предъявлять претензии, чего-то требовать или попросить. Их союз хрупок чрезвычайно. Прошло о время, когда будущий князь, робея, просил ее руки, страдал от своего маленького роста, стремясь распрямить спину до разрыва позвонков. Краснел, считал недостойным из-за «подлого» происхождения находиться рядом с офицерской дочкой… В чем-то его новые качества – одаренность, обладание титулом и солидным капиталом – осложнили отношения.

Для вида Юлия перевернула страницу.

В России, увидав мутное, неразборчивое фото, на котором скорее угадывался, чем узнавался Федор, она мечтала: пусть бы только оказался жив… Отдавая себе отчет, что это практически невероятно. О возможности связать с ним жизнь даже не задумывалась. Шанс потерян, упущен безвозвратно. Если бы не сглупила и вышла за Федора замуж, была бы у нее семья и, наверное, ребенок… От него! Но тогда она все профукала.

Бог услыхал молитву, дал возможность убедиться: жив он, жив. После этого захотелось все вернуть. Но получится ли? Утром ждет граница. Затем Берн, пересадка на парижский рейс и… снова расставание, снова неизвестность. Он в одиночку готов объявить войну кайзеру! Убивать и создавать оружие для массовых убийств, что делал уже много раз. А сейчас очень мирно пересматривал свои записи, напевая под нос очередную неизвестную песенку, на этот раз – дурашливо-легкомысленную. Абсолютно не вяжущуюся с изображением зловещей машины с пушкой на листке.

Из уст высшего Осененного, обладателя Зеркального Щита, подобное признание звучало несколько странно. И это еще, мягко говоря.

Он – в хорошем настроении. Шутливом и раскрепощенном. Почему бы не воспользоваться?

Перевернув следующую книжную страницу, Юлия Сергеевна решила перевернуть и следующую страницу в жизни.

Когда завершили вечерний туалет (вагон-люкс позволял некоторые роскошества) и заняли горизонтальное положение под своими одеялами, притушив свет, она поднялась и в одной ночной сорочке и присела на лавку к Федору.

– Еще не спишь? Я хочу узнать, как твоя рана…

Вопрос совершенно бессмысленный – он давно избавился от повязки. Но Федор, не смущаясь, приподнял одеяло. В сумерках виднелись два круглых розовых шрама от пули. Она даже не попыталась скрыть, что просто искала повод, чтобы запустить туда руку и нежно погладить пострадавший бок.

– Так хорошо?

– Неплохо. Еще…

– Почему же я раньше не догадалась лечить твой бок ладонью?

Он не возражал. Но и не поощрял. Пришлось проявить настойчивость.

Поезд проходил мимо полустанка, свет фонарей проник через окно и выхватил из полумрака изящную фигуру в белом, бросившуюся в атаку.

Губы встретились с губами. Рука гладила уже не бок, а гораздо ниже.

Выждав сколько можно и еще минутку, Федор перехватил инициативу. Юлия почувствовала облегчение: об интимной жизни она лишь читала да немного слышала от замужних женщин, потому боялась сделать что-нибудь не так. Опытный или не очень Федор – ей не важно. Главное, чтобы после близости он не хотел другую. Ошибки недопустимы…

– Расслабься! Все хорошо.

Он приподнял ей рубашку. Ладони легли на ее грудки.

В свои годы она, конечно, уже много раз ощущала тягу к мужчине, интерес, перемешанный с робостью и страхом… Но разве можно сравнить те чувства с нынешними ощущениями, когда мужчина действительно с тобой, он влечет, он дорог, он желанен!

Федор не спешил. Его руки и губы не останавливались ни на миг. Пальцы проникли между бедер и мягко раздвинули их.

На узкой вагонной лавке, даже в люксовом вагоне, было тесно и неудобно. Но ее пугало другое. Вот сейчас он начнет, и ей станет больно! Об этом рассказывали все женщины, с кем у нее доходило до откровенности. Но если больно, тогда ласки в постели служат исключительно к удовольствию мужчины? Конечно, говорят, в следующий раз больно не будет, а если повезет, то она сама начнет получать кусочек радости. К сожалению, не всегда, потому что мужчины эгоисты и не думают о чувствах и ощущениях возлюбленной!

К ее удивлению, Федор не приступил к тому, чего ему, наверное, хотелось, а продолжал действовать рукой. Пальцы медленно и мягко, но настойчиво подобрались к святая святых.