Страница 16 из 27
– И вообще! Пока не увижу – не поверю!
Усевшись на диван, я стала ждать повторения новостей, прокручивая в голове слова диктора: «…Вследствие взрыва, повлёкшего за собой возгорание и обрушение кровли…»
– Почему я не слышала взрыва? – неувязка в словах и действительности сразили не меньше, чем сама авария. – Комбинат неподалёку, и ближе всего именно западный технический корпус. Я должна была услышать взрыв. Что происходит?
Увы, тот, кто, возможно, знал ответ на этот вопрос, не мог мне его дать. Сколько тайн! Мелочей, что я не замечала прежде, и которые проявляются сейчас. Они проступают на поверхность, как голая, истосковавшаяся по теплу земля обнажается по весне из-под лежалой корки посеревшего прошлогоднего снега. И вот уже то, что казалось обыденным, предстаёт в ином свете, безобразно скалится, гогочет беззубым ртом, и вдруг выпускает клыки и впивается в плоть, причиняя неистовую боль. Так выглядит животный страх. Ужас, пронзающий тело с головы до пят, выворачивающий и ломающий кости, вырывающий кусками внутренности, упивающийся ещё тёплой кровью… Вот от чего так старательно оберегала меня бабушка. От чего пытались защитить мама и папа. Страх потерять близкого, родного человека.
Меня замутило, и я бросилась в туалет. Внутренности скукожились, сжались до боли, а потом вывернулись наизнанку, извергнув фонтан паники вперемежку с отчаянием. Бледное отражение в зеркале неумолимо стучало в висках – моя жизнь ещё не завершена. Умывшись холодной водой, я побрела в общую комнату, где как раз начался повтор новостей.
Привести мысли в порядок получилось, только когда на экране появилась фотография папы:
«Среди пропавших без вести старший инженер системы безопасности и жизнеобеспечения комбината Вардин Юрий Матвеевич».
То, с каким равнодушием диктор зачитывала по бумажке имена, поражало своей циничностью. Словно в разных городах живём, по другим улицам ходим, да и общих знакомых у нас отродясь не было. Чернореченск ведь не мегаполис. Это в них, как говорили, до войны жили миллионы. А в нашем городе и раньше менее 20 000 было, а теперь и вовсе сократилось вполовину, если не больше.
Бросив недовольный взгляд на видеостену, подумала, что возможно цинизм и бездушие – это у диктора профессиональное качество. Что дали, то и читает по бумажке. Что с неё взять?
Я посмотрела на часы. Стрелка приближалась к половине восьмого. Вот-вот вернётся мама. Как мне сказать ей о случившемся? А если она знает? Вдруг скажет, что это ошибка? Может быть, папу нашли? Может быть он в госпитале? Хоть бы это было так!
Пискнул датчик биопропускника, зашумел газопреобразователь. Дверь открылась. По опущенным плечам и голове мамы всё понятно без слов – она знает. Я прислонилась к косяку двери и молча смотрела, как она снимает защитный комбинезон, как убирает уличную одежду в бокс, как устало садится на банкетку у двери.
– Мама, это правда?
Она не ответила. Тяжело поднялась и, стараясь не смотреть на меня, пошла на кухню.
– Мамочка, прошу тебя, не молчи! Скажи, что это неправда! Скажи, что папа не погиб! – не выдержав, разрыдалась я.
Вообще-то это мне надо успокаивать маму, мне положено заботиться о ней и поддерживать в трудную минуту. Но я повела себя как маленькая девочка. Опять. Снова забыла, что мне почти двадцать пять лет и моя профессия реша́ть такие вот ситуации, а не создавать их.
– Рита! Доченька! – мама оставила в сторону чашку с только что залитым кипятком чаем и обняла меня. – Не плачь! Ну, помнишь, однажды на комбинате уже была авария. Тогда мы тоже думали, что и папа, и дедушка погибли. А они и сами спаслись, и соседу Андрею выжить помогли. Ещё ничего не известно. Разве сказали в новостях, что они погибли?
– Нет, – вытирая лицо руками, всхлипнула я. – Только то, что пропали без вести.
– Вот видишь! Рано расстраиваться.
Я обхватила маму руками, прижалась, как в детстве, и замерла, прислушиваясь к стуку её сердца. Странно! Оно билось ровно и спокойно, будто ничего не произошло и мама ничуть не встревожена.
– Смотри, я тебе кое-что принесла, – отстранившись от меня, она потянулась к сумке. – Одной из медсестёр выдали в доппайке. А у неё диабет, ей такое нельзя. Странно, что ничем другим не заменили, им же всё известно о нас. Но может это и к лучшему. Мы с ней приятельницы. Вот. Поменялись. Я ей галеты дала, а она мне вот это. Тебя порадовать.
Рассказывая, мама достала три пакетика с ярко-оранжевыми кругляшками внутри.
– Что это? – удивилась я.
Память рисовала неясные картинки, размытые, словно в краску, нанесённую на бумагу, капнули воды.
– Это сухофрукты. Курага! Неужели забыла? – мама разорвала пакетик, достала и протянула мне яркую ароматную половинку. – В них много витаминов, калий для сердца.
Я осторожно надкусила краешек. Курага оказалась кисловатой. Но только в начале. Сладкий терпкий вкус наполнил меня воспоминаниями детства. Надо же, я и правда успела забыть. Дерево росло у соседского забора и свисало тяжёлыми ветвями почти до земли… Абрикоса! Бабушка каждый год делала из неё курагу: разламывала плоды напополам, вынимала косточку и раскладывала в тени, накрыв тонким полотенцем. А дед колол косточки, высушивал серцевинки и потом смалывал в муку.
– Вкусно!
– Ешь по две штучке в день. Тебе полезно. Вон, какая бледная!
Мама коснулась тёплой ладонью моей щеки, погладила волосы:
– Я пойду спать.
– Ты не поужинала, – удивилась я. – Да и рано ещё ложиться.
– Знаю, но… – она замолчала, словно обдумывала нужные слова, а потом тихо заговорила. – На комбинате разбирают завалы. Если найдут пострадавших… папу и остальных… меня вызовут в госпиталь. Нужно отдохнуть.
Она посмотрела на меня так долго, будто хотела запечатлеть в памяти каждый волосок, ресничку, наклон головы или лёгкий прищур глаз.
– Ритуля, доченька! Улыбнись, пожалуйста! – тихо попросила она. – Ты у нас такая очаровательная!
Просьба удивила. А потом испугала.
«Что происходит? Почему мама ведёт себя так, словно прощается со мной? Или это мне только кажется? Может это и правда всего лишь усталость, а я напридумывала себе всякого. Опять. Ищу подвох там, где его нет, и не замечаю странности там, где она есть».
Но отказать маме в просьбе я не смогла. С трудом выдавила из себя самую милую улыбку, на которую была способна в этот момент.
– Всё будет хорошо, родная! Верь мне! – улыбнулась она в ответ, поцеловала меня в лоб и, тяжело ступая, побрела по лестнице наверх, в спальню.
А я завернулась в плед и уселась на диване. Ждать новостей. Очень хотелось, чтобы случилось чудо. Вот-вот начнётся очередной новостной блок, и скажут, что папа жив. Весь этот кошмар окажется всего на всего страшным сном…
Как задремала – не помню. Где-то вдалеке диктор вещала об аварии, напоминала про комендантский час и радиус удаления от жилища для обнулённых…
Проснулась внезапно. За окном солнце. Резко отбросив плед, я вскочила. Утро? Когда наступило утро, я едва прикрыла глаза? Но действительность не оставляла шансов на ошибку. По видеостене шёл ролик о гражданском доверии и важности соблюдения правил.
– Мама!
Заглянула на кухню, а там никого. Обжигающим холодом поползла по спине непонятная тревога. Навалилась, окутала плечи. Ладони стали влажными.
– Мамочка! – я бросилась на верх в спальню.
Даже если отдыхает, то наверняка проснётся от такого топота.
Я замерла на верхней ступеньке. Видеостена. Она работает. Значит, не я первая проснулась. Мама вставала…
Её нигде не было: ни в родительской спальне, ни в моей комнате. Сбежав вниз, я кинулась в подвал, вдруг она там? Но и в подвале мамы не оказалось.
– Успокойся! – уговаривала я себя, поглядывая на мерцающий браслет и стараясь ровно дышать. – Возможно, среди ночи привезли пострадавших. Сработал пульт вызова. За ней приехали, она ведь предупреждала.