Страница 3 из 11
Она взобралась на песчаный холм и выпрямилась. Он скоро будет здесь. Хорошо, что мама ушла. Хорошо, что Морис с ней. Она не узнает, каково это – быть пойманной. Хотя, говорят, его петля милосердней орденского суда. Жесткая улыбка скривила губы. Орден Камня. В посёлке живут те, кто бежал от его суда. Они рассказывали, что орденосцы всегда едут по трое, или вшестером. На них серые шерстяные плащи с капюшонами, серые дублеты и стальные поручи. Серебряная пряжка у ворота… Рядовые были выучены ловить. Судить мог только магистр – тот, у кого был камень. Он ехал седьмым. И если тебе повстречалось семеро, то беги, ибо суд будет скорым, не довезут до площади в столице, где от короля еще была возможна милость, но от ордена – никогда. Камень забирал всё. Орденосцы расползлись по королевству, и те, кто встречался с ними, уже никогда не были прежними – они становились пустыми… Охотник не забирал дар себе, только связывал…
Она повела плечами, пытаясь согреться и стряхнуть липкое ощущение страха. Ей нечего бояться! Уже много лет как орден был распущен. Почти. Существовал, но не действовал. Да только нынешний король зачем-то набрал новых орденосцев. Впрочем, в посёлке говорят, что это не он. Он слишком молод, за него правит брат. Брат-бастард. Новый магистр проклятого ордена!
Она резко отвернулась и пошла к соснам, за которыми пряталась тропинка. Если она дочь этого берега, та-кто-знает, ведьма из Ведьминого Дома, то она встретит Охотника. Кто бы его не послал за ней. А потом узнает, откуда прилетел дракон и зачем.
Глава 2. Ведьмин Дом
На следующий день ветер утих. Облака затянули небо недвижимой пеленой, но к закату уползли за край, и солнце щедро золотило берег. Тени от сосен лежали чёрные и длинные. Перешагивая через них, она спустилась к морю. Волны молчали, камни тоже, ни одна птица не уронила ей перо на плечо, у огня она и сама бы едва ли решилась спросить ещё раз – обожжённые пальцы разнылись. Прежде такого не случалось. Но и дракон прежде не являлся ей в пламени. Столько всего за пару дней! Нет, сегодня она будет слушать только себя.
Ведьма присела на камень и пересыпала песок из ладони в ладонь. Он смерзся комками, и она дробила их пальцами, легонько сжимая. Старенькие перчатки с обрезанными пальцами совсем обтрепались по краям. Юбка тоже. Вон сколько сосновых соринок несёт подол. Надо бы подрубить заново, но её руки плохо управлялись с иглой. Песок сыпался из ладони в ладонь. Шуршал. От посёлка сюда через лес идти. Там и дороги-то нет. Тропа. От дерева к дереву. Между соснами. По краю оврага и через него. С мамой ходили летом. А обратно Морис вез на лодке. Сейчас там всё переметено, до самых плеч снегом засыпано…
«Но он пройдёт», – ей песчинка шепнула.
Ведьма песок горкой у ног ссыпала. Руки отряхнула.
«Пусть подольше ходит!»
Она вернулась домой. Почти весь уют ушел вместе с мамой. Тканые коврики, занавески, шитое из лоскутов покрывало она забрала с собой. Но большинство трав осталось – свисали с потолочных балок, и старая мебель, с затершимися углами стояла там же, где всегда, книги в прошитых кожаных обложках толкались на полке. Сплошные стопки рецептов отваров и мазей да сборники трав. И дневники. С рассыпающимися страницами. Чужая жизнь. Ее писали отдельно. А вот общие тайны доверяли лунной книге. Книге, что потом сама выбирает, кому доверить и что. Поэтому мама и не смогла продолжение сказки узнать, а вместе с ней и я… Ах, если б Эдайна поделилась своей тайной не только с книгой! То, быть может…
Нет. Ведьма стянула отсыревшие перчатки и комком бросила их на скамью у входа. Не может ничего быть, кроме того, что уже есть. Охотник идёт ко мне. Его послали за чем-то важным… И срочным. Через зимний лес. Древний лес. Мой лес. Если он сумеет отыскать дорогу, я приму его. В груди остро тревожно кольнуло. Ведьма торопливо шагнула от порога, стянула шаль, расстегнула жилетку. Заглянула в печку, всплеснула руками – опять чуть не выстудила дом! Огонь едва теплился. Подбросила дров и подскочила к столу, ломтем вымакала остывшую похлёбку. Спешила в круговерти домашних дел сбыть свою тревогу.
Она заварила чай с можжевеловыми ветками. Она замесила тесто – вода, молотые орехи, мёд – липкая, вязкая данность, которую ты меняешь, то подсыпая горстку муки, то добавляя жидкий сироп… Поставила ближе к печке. Но все привычные действия не вернули ей уверенности. Чтобы обрести её, нужно было другое. Ибо и день был другим. Ей казалось, что изменилось само время. Его ход. Словно огромное колесо перемололо, стерло наконец в труху щепку, попавшую между зубцами, и снова начало движение. И, пока ее руки сметают крошки со стола и оттирают масляные пятна, где-то набирают оборот события, о которых она знать не знает, но их отголоски уже накрывают волнами край мира, тревожат Ведьмин Дом и птиц, несущих вести, и даже море, что молчало сегодня…
Ведьма сидела на кровати, обхватив колени, и смотрела, как медленно оплывает воск с свечи. Дома снова стало тепло. За заслонкой потрескивали дрова, пирог остывал на столе. Мыш тихонько скребся в подполе. Где-то в вышине снова выл ветер и гасил звёзды облаками. Обычно они с мамой коротали вечера за работой – трепали шерсть, а потом мама пряла. Или перебирали травы, обновляя списки. Мама говорила, что сейчас не те времена, что ничто не отзовётся уже – ни камень, ни вода, ни былинка. Что всё, что мы можем, это знать, что «душица от кашля хороша, а крапива кровь останавливает». Это и любой девчонке лесной известно! Она угрюмо косилась, ей не давались эти знания – лес оставался ворохом листвы и трав, одинаковых, непонятных, ненужных. Она путала ольху и осину, а десятки других даже не пыталась запомнить – здесь они не растут. Здесь – можжевельник, сосны и ели. Она любовалась оттенком мха на коре. И слушала, как он растёт, напитываясь влагой. Она знала, что любая былинка, откроется ей, стоит лишь позвать. Для этого нужно было рукой провести, чувствуя гладкую или шершавую, плотную или тонкую, колючую или бархатистую, пахнущую дождём или свежестью поверхность листа. А названия, что упорно зубрила под диктовку матери – совсем не держались в голове.
Но сейчас она готова была бы слушать их вновь, лишь бы не быть одной в этот вечер! Слишком громко стали звучать голоса тех, кто знал и помнил больше нее. Ветер загудел, обвивая трубу на крыше, и принялся напевать другую песню – колыбельную. Спи, ведьма, не тревожься. Я побуду с тобой. Я усмирю их – забудь, что шептали волны, чем пламя дразнило, о чем птицы кричали…
Чуть трещали угли в печи, рассыпаясь искрами, огонек свечи вытянулся и лёг плашмя от сквозняка.
…Чёрная тень под чёрными плотными облаками пронеслась над лесом, заложила круг в вышине и вернулась к замку – две башни у него рухнули, а одна стоит… Тот, кто не спит, тот знает. А кто спит, лишь узнать желает. Тот, кто пойдёт – найдёт… Тот, кто рискнёт – не обязательно всё потеряет. Слышишь, ведьма?
Пламя свечи взвилось и погасло. Ведьма, вздрогнув, проснулась. Она лежала на боку, тесно прижимая руки к груди. Сердце билось о рёбра. А над крышей больше не пел свою песню ветер.
***
Ночь сменится днем, потом день переплавится в ночь, и вновь – будет катиться солнце-клубок через все небо и за море. Сколько дней еще ждать мне?
Ведьма стряхнула крошки с ладони на снег. Солнце светило щедро сегодня, и наметенный у стены сугроб схватился ледяным кружевом. Она стояла на крыльце, радуясь этому внезапному теплу. Скоро, уже скоро капли с крыши будут падать тяжело и звонко на каменные плиты у порога и под окном. Ведьма вдруг поняла, что впервые может не услышать эту капель. Не увидеть, как взойдут примулы у тропинки… Каждую весну она ждала этих простых перемен, и ожидание неизменно оправдывалось. А теперь вдруг захотелось иного – сойти с крыльца и идти, идти, не оборачиваясь. Оставить дом. И встретить весну на другом берегу, в другом лесу, узнать, как встречают ее за крепостными стенами, в городе, там, где нет ни травы, ни цветов, но солнце, наверняка, точно так же греет щеки и топит снег на карнизах, превращая его в ледяную бахрому.