Страница 93 из 104
— Ты просил об этом Уэйта.
И он снова закричал. На глазах рука продолжала чернеть, яд двигался к локтю. Экене забыл про Токи, про гаапи. Брат умирал.
— Я умру? — прочитал его мысли Пьер. Экене мучительно молчал. — А ты так и не простил меня.
Экене застыл, поражённый его словами.
Тинуваку подняли Пьера, отнесли его в хижину Экене. Соплеменники столпились вокруг больного. Бохлейну пришлось выгнать всех, кроме Экене и целителей-шаманов. Старейшина влил орущему Пьеру в рот какой-то отвар. Когда он поднял руку над головой, Пьер задёргался в конвульсиях, выплёвывая отвар. Пот лился ручьём с его тела. Бохлейн сделал ножом надрез на руке, всего несколько капель пролились из раны. Кровь переставала идти в поражённую ядом часть.
— Какие травы нужны? Я всё принесу! — закричал Экене.
— Уже никакие, — вздохнул Бохлейн.
— Помоги мне уложить его в телегу! Ему нужен настоящий врач в Нолошо.
— Пока мы довезём его до Нолошо, он умрёт.
Бохлейн печально посмотрел на Экене.
— Только один способ есть спасти его. Отрезать руку.
— Режь!
Пьер закричал. Он поднял голову и грудь над кроватью и вновь завопил:
— Отрезай всё, что нужно! Я хочу жить!
В хижине остались только целители. В деревне стояла тишина, лишь адские крики Пьера разрушали её. Тинуваку и гаапи вместе ждали исхода.
Экене сидел возле своей хижины, склонив голову и не шевелился. Не простил меня, не простил меня, — слова брата не покидали его. “Считаешь, что я до сих пор злюсь на тебя за ложь? Обвиняю в смерти родителей, Мейкны, а заодно и Марани? Да я тысячу лет назад тебя простил. И виню себя, что тебя избил!”
Несколько раз Пьер до своего отъезда во Францию спрашивал Экене, простил ли он его? Экене всегда отвечал: “Нет”. Он ничего не скрывал от Пьера и признавался, что порой снова начинает его ненавидеть. Он не может уехать с Пьером и Шарлем не только из-за детей, а и потому, что невыносимо находится с братом больше суток.
Экене смог простить Пьера только, когда тот исчез за океаном. Но Пьер этого не знал.
В Тинуваку прибежала Софи. Заплаканная и растрёпанная она бросилась к Пьеру. Но целители силой выволокли Софи. То, каким она смогла разглядеть Пьера — окровавленным, изуродованным, бледным, всеми оставшимися силами сражающийся за ниточку жизнью, терпящим безжалостный нож Бохлейн — навсегда осталось у неё в памяти.
Операция продолжалась до сумерек. Пьер уже не кричал. Тинуваку робко занимались своими делами. Гаапи оплакивали вождя и думали о будущем в одной из хижин племени. С ними о чём-то говорили тинуваку. Возле экениной хижины терпеливо сидел Риго.
С восходом последних звёзд соломенная дверь отворилась, шатаясь и трясясь, с руками, запачканными в крови, вышел Бохлейн.
— Жить будет, — сказал он Экене и поцеловал его в голову. — До встречи. Не спеши ко мне в гости.
Бохлейн подошёл к сыну и шепнул так, чтобы никто из соплеменников не услышал.
— Собирай их. Я чувствую.
Софи и Экене вбежали в хижину. Пьер тяжело дышал, глаза были закрыты, но он не спал. Локоть и плечо — вот что осталось от его руки.
— Пьер, брат! — кричал Экене. — Я простил тебя! Простил давно! Спасибо, что спас мне жизнь!
— Дорогой, я люблю тебя! — плакала Софи.
Пьер ничего не мог сказать, операция забрала все силы, но он слышал каждое слово.
В хижину Бохлейна собирались родные. Два сына и дочь, племянники и племянницы, внуки, правнуки, двое праправнуков. Бохлейн покоился на кровати, положив голову на колени любимому сыну Филиппу. Риго облизывал его руку.
Бохлейн улыбнулся родным, погладил гепарда и издал последний вздох.
========== Глава 24. Возрождение ==========
Пьер шёл на поправку.
Он выздоравливал быстро; жажда жить буйным пламенем разгоралось в юноше, а молодой здоровый организм помогал хозяину возвращаться в строй жизни. Но несколько дней Пьера преследовала горячка, не опускала дрожь, острые боли, первые дни не было аппетита. Упорно Пьер пытался встать с кровати, но юноша, как только ногами касался пола, тут же падал на землю. “Я смогу, смогу!” — тут же говорил он. Никто не видел горькой боли на лице у Пьера, не слышал он него стона. Когда Пьер проснулся после операции, первым делом он спросил:
— Кто-нибудь, прочтите мне Сэмюэля Кольриджа!
В тот самый первый день, когда Пьер открыл глаза, случилось неслыханное — к нему на кровать сел Коу. Юноша молча посидел несколько минут с Пьером, оставил на столе гостинцев и ушёл, прошептав:
— Выздоравливай… брат.
Небывалое людское внимание преследовало Пьера, такого не было даже тогда, когда он только начал жить в Тинуваку, был приметной, любопытной и белой вороной среди соплеменников. На сей раз в юноше видели лишь героя. Те, кто презирал лжеца Уэйта, проникся уважением к Пьеру. В первый день, сразу после ухода Коу, к больному пришёл Азубуик. Неуверенно и боязно вождь пробубнил:
— Спасибо, что пошёл к гаапи, ты помог установить мир с нашими врагами.
Пьер только усмехнулся по-доброму, без злорадства:
— С нашими врагами… Я же не тинуваку, почему нашими? — Азубуик взволновано поник. — Мне вспоминается, — продолжил Пьер, — однажды ты не хотел договариваться о выкупе за своих соплеменников, моих самых близких друзей.
Мужчина опустил глаза и метнул взгляд на дверь, ему хотелось уйти, но совесть не позволяла. Пьер улыбнулся, давно он не общался с Азубуиком, совсем недавно вождь тинуваку и видеть его не хотел.
— Я прощаю тебя, Азубуик, за тот день, — сказал Пьер, заставив вождя вздрогнуть. — Лично мне добра ты принёс больше, чем зла. Ты разрешил мне жить в Тинуваку, не раз вытаскивал нас с Экене из передряг, забрал Марани, нашу сестру, из рук нотцаев. Я предпочитаю видеть в людях хорошее.
“Только вперёд без обид и зависти”, — так повторял изо дня в день, от часа в час Пьер, борясь с мучительной болью, которая окутывала остаток его руки, но казалось, поглотила всё тело. Он поднялся на ноги лишь на седьмой день, когда сжигали тело Бохлейна. Пьеру, единственному человеку из всех собравшихся, разрешили присесть на землю или стул. Но юноша отказался.
— У меня нет руки, но ноги остались, — звонко сказал он.
По традициям Тинуваку Бохлейн предавался огню, считалось, жизнь пришла с солнца, на солнце она и должна вернуться. А как туда попасть, разве не в ярком красном огне, которое подобно солнечным лучам окутывает всё живое и мёртво, к чему прикасается? Проводить Бохлейна в последний путь пришли из нотцая, Нолошо. Провожали его и гаапи. Дождь в этот день остановился, ветер затих. Мирным шлейфом поднималось пламя от костра к небу. Душа старейшины покидала своё племя. Тело его исчезало также быстро, как и душа. Бохлейн возвращается домой, говорили тинуваку.
Сразу после похорон старейшины домой отправились гаапи во главе с новым вождём — Нмачи. Женщина выглядела болезненно, она иссохла за несколько дней, смерть единственного сына может сломить любого, даже мать и жену вождей. Но в сердце Нмачи жила мечта — поменять племена, восстановить всё то, что разрушил её муж, не смог вновь создать сын. Эта мечта пьянила женщину и наполняла тело силой.
Ни один тинуваку не задерживал гаапи, не заикался о мести и соблюдении законов старого перемирия. Путь гаапи преградила лишь стихия: моста отныне не было никакого, чтобы пересечь реку, кишащую крокодилами. Дорога домой закрылась. Но гаапи не остались на чужой земле, тинуваку вместе с ними стали строить мост. Настоящий, крепкий, долговечный.
А пока над жестокой рекой строился мост, в деревне тинуваку рождались два дома. Их возводил Экене — один себе и Токи, второй брату и сёстрам. Их старая хижина залилась кровью Пьера, поэтому решено было её снести и отстроить всё заново. Пьер помогал брату в постройке домов. С одной рукой работалось тяжело, но для него это не стало помехой. Правда, как-то раз вылетел у него топор и пролетел над головой Коу, вторым помощником Экене. Мальчишка завопил: