Страница 2 из 14
– Я тебя, Бес, фамилию не спрашиваю. Что здесь делаешь?
На защиту Бессонова встал старшина:
– Да местный он, на кухню прибился. Пришел – кожа да кости. Сейчас хоть на человека становится похожим. В технике фору из нас любому даст, да и руки не из жопы растут. Разрешите, я себе его возьму.
– Я не против. Что Мыртов скажет?.. Да и на довольствии он не стоит…
– Мыртов пусть диверсантов и шпионов ловит, а мне каждая пара рук – на вес золота. Тем более такая. – Старшина с удовольствием пожал руку «деду», потом притянул его к себе и обнял. Возраста и роста они были одного, разве что Хренов носил усы и по весу превосходил Павла Григорьевича раза в полтора.
С того времени они стали почти неразлучны. Вместе работали, вместе ели, в одной землянке спали. Старшина даже попробовал поставить его в строй за собой, но Бес (с легкой руки помпотеха эта кличка прилипла к «деду» намертво) твердо сказал, что «не достоин». Хотя старшина и был категорически не согласен, спорить не стал. От греха подальше. А не согласен Хренов был по той причине, что лучшего спеца по выверке и пристрелке вооружения в полку не было. Делал он это настолько грамотно и виртуозно, что лично комэски, не говоря о рядовых летчиках, находили и благодарили Бессонова за работу пулеметов.
Теперь «деда» можно было видеть не только рядом с самолетами, но и сидящим в их кабине.
– В самолетики Бес играет, – зубоскалили технари, глядя, как ходуном ходят закрылки и элероны.
– Цыц, криворукие, – тут же вступался Хренов, – человек головой работает!
И это было правдой. Добился Бессонов внедрения своей идеи… Хотели официально, но Руденко встал на дыбы: «Не сметь!». Вот они вдвоем втихаря и заменили заборник на командирском «Яшке». Одна проблема – на земле не проверить. Бой – не самое подходящее место для экспериментов. Где взять рискового аса?
– Я бы сам мог, – заикнулся однажды Бессонов, когда они по случаю нелетной погоды решили приговорить старшинские запасы «наркомовской».
– Ты-ы? – удивился старшина, занюхивая корочкой очередные сто грамм.
– Не уверен, но попробовать можно, – ковыряя ложкой тушенку, проговорил новоиспеченный летчик.
– Забудь, а то Мыртов нам обоим голову снесет.
– Алексей Михайлович, дорогой! Фашист на Волгу прет, Сталинград с землей ровняет, каждый день кого-то из истребителей хороним, а мы Мыртова боимся. Знаю, мы победим. Русь не такое видела! Но спросят меня… Нет, я сам себя спрошу: «Что ты сделал для победы?» Смело и мужественно гайки крутил? Так?
– А что ты имеешь против гаек? – У Хренова от возмущения вздыбились усы. – Без них ничего не шевельнется. На конях сегодня не больно-то навоюешь.
– Алексей Михайлович, я тихонько, разгоню, утюжком проверю на виражах и сяду. Обкатаем «единицу», и ты с чистой совестью доложишь командиру о готовности.
– Слушай, Бес, я вижу, ты мужик нормальный, но недоговариваешь. Где родился, крестился не помнишь, а по самолетам любого из нас за пояс заткнешь. Так разве бывает?
– Еще как бывает, Алексей Михайлович…
– Во-во, я про это и говорю. Мы все тут по фамилии или, того хуже, по кличкам и позывным, а ты, мля, по имени-отчеству. В пажеском корпусе воспитывались, ваш благородь?
– ОВШ, товарищ старшина.
– Это что?
– Офицерская воздухоплавательная школа, Гатчина, 1914 год. «Фарман», «капрони» – мои кони! Их движки и сегодня с закрытыми глазами разберу-соберу.
– И звание имеешь?
– Штабс-капитан.
Воцарилась пауза. Нехорошая.
– Чего примолк, товарищ старшина? Это я на той войне был штабс-капитаном. На этой еще до рядового не дослужился. Угостишь еще?
Хренов молча разлил по кружкам остатки водки. Бессонов встал, хотел вытянуться, но уперся головой в потолок землянки. Прокашлялся и заговорил сиплым голосом:
– Фашист напал на мою Родину… Я мог отсидеться в тепле и сытости… Через неделю взвыл… Готов был зубами грызть… Считай, на пузе сюда приполз… Делаю, что позволяют обстоятельства, но могу гораздо больше, поверь. Поможешь, спасибо. Отдашь Мыртову – пойму. Но, выбирая свой вариант, помни, кому ты сделаешь лучше. За победу!
Бессонов выпил. Положил в рот маленький кусочек хлеба. Боднул седой головой так, что на обратном пути все же стукнулся головой о перекрытие. Хотел выйти.
– Куда, ваш бродь? Постой, я еще своего слова не сказал.
Бессонов сел и внимательно уставился на старшину.
– Ты закусывай, Павел Григорьевич. На войне недоесть и недоспать всегда успеем. Теперь так. Вижу, водка сильно тебе в голову дала. Про «ваш бродь» – забудь. И про наш разговор. Не было ничего. Технику изучил и практику получил ты в ОСОАВИАХИМе, хотя бы в Балашихе. Не, лучше в Кишиневе, где и травмировался на всю голову. Понял, загорелый ты наш?
– Понял, чего не понять…
– Ты мне не понякай! Понял, говорю?
– Так точно, товарищ старшина.
– Другое дело! Завтра посмотрим на твой «утюжок»…
– Спасибо! Клянусь честью…
– Пустое!
– Для вас, Алексей Михайлович, понятие чести пустое?
– Я не про это… Да сядь ты! – старшина достал кисет, скрутил не торопясь самокрутку, затянулся и на выдохе заговорил: – Я на белом свете давно. Внуку пятый год… Ты мог мне ничего не говорить, я в людях разбираюсь, подлость за версту чую. И твою офицерскую косточку рассмотрел давно, хоть ты и под дурачка работаешь.
– Где я прокололся, Алексей Михайлович? – Бессонов не поверил.
– Это и осанка, и форма, пусть старая, но сидит как влитая, не то что у моих охламонов… И еще как ты подрываешься, когда кто-то из укладчиц заходит в хату. Но это цветочки, а вот когда ты, увлекшись, начал говорить о двигателе и планере, у тебя на лбу было написано – инженер! Причем еще имперского разлива. Это у доходяги-то со справкой сельсовета?! А что не стал врать – молодец, – Хренов поплевал на окурок и растер его о каблук. Задумался. Не торопясь продолжил: – Я сам здесь потому, что не хотел отсиживаться в тылу, а рвался лично засвидетельствовать свое присутствие Гитлеру на фронте…
– Слушай, Алексей Михайлович, я сейчас себя поймал на мысли, что у тебя на лбу тоже не «слесарь» написано.
– Цыц, Бес. Считай, что я книжки неглупых людей читал.
– А быть у колодца и не попить – это как? – спросил Бессонов.
– Ты про фрицев? С винтовкой в окопе от меня толку мало будет. Кто-то должен криворуких уму-разуму учить. А тебе, Бес, самому-то не страшно на незнакомом самолете?
– Еще как! Только почему незнакомом? Я тебе с закрытыми глазами любой тумблер, любой флажок и рычажок найду, не думая. Можешь любой вопрос про устройство задать…
Хренов, казалось, не слушал, а принимал очень непростое для себя решение. Потом твердо подытожил:
– Разобьешь – ты диверсант, я пособник. Расстреляют и как звать не спросят.
– Алексей Михалыч, взлечу, а ты сразу на капэ, мол, без спросу, собака!
– Чтобы тебя на земле конвой ждал?
– Сяду, скажу, движок проверял, чтоб командира не подвести. Прорвемся, Михалыч.
– На этом и постановим. А сейчас спать.
Утром к вертящемуся у самолета Бессонову подошел Мыртов.
– Красноармеец, ко мне!
– Вы меня, товарищ командир?
– Ты еще кого-то рядом видишь? Иди сюда!
Бес подошел, вытер ветошью испачканные маслом руки и уставился на невысокого, широкого в животе чекиста.
– Доложите по форме! – практически взвизгнул Мыртов.
– Извините, товарищ оперуполномоченный, я – вольнонаемный. Премудростям устава не обучен.
– Чего у самолета командира полка делаешь?
– Он выполняет мои указания по обслуживанию борта номер один, – как из-под земли вынырнул стармех Хренов. – Могу объяснить конкретно, но для этого понадобятся технические знания. Они у вас есть? Слышал, у вас восьмилетка и ускоренные курсы по поимке шпионов.
– Ты, старшина, не забывайся! А цыгана твоего чтобы я у самолетов не видел!
– Может, вы мне поможете движки ремонтировать и пулеметы пристреливать? Вон роба лежит, переодевайтесь, для начала можно пулемет почистить.