Спасения нет

— Тогда пошли. Одежда у меня, наверное, уже просохла.

— Что?

Ей помнилось, что рубашка была сухой.

— Одежда. Я вчера загрузил ее в стиральную машину.

— А… да, правильно. Я сделала тебе новую рубашку, а брюки принтер закончить не успел, отказал. Солнет кишит вирусами. Ген 8 Тьюринг еще долго будет их вычищать.

Горацио поцеловал ее.

— Ты печатала мне одежду?

— Ты пришел без багажки. Вот я и…

— Спасибо.

Она застенчиво улыбнулась.

— На здоровье.

Минута тихой радости, а потом…

— Пойдем–ка поищем, какие найдутся ингредиенты, — сказал он.

— Конечно. Мы же в Челси, здесь полно продуктовых магазинов.

— Да, только нам не индийская кухня нужна. Нам нужна…

— Настоящая еда? — Она насмешливо шевельнула бровью. — Рыба с картошкой? Полный английский завтрак?

— Если ты под ним понимаешь жареный черный пудинг…

— Ну, тогда пойдем посмотрим, водятся ли в индийских ресторанах Челси черные пудинги.

— И не найдется ли в них отделов: «новая старина».

Крина не обрадовалась.

— Нам следует оставаться в пентхаусе, мэм, — сказала она, услышав об экспедиции за сырьем для принтеров. — Вне его я не могу гарантировать вам безопасность.

— Я надену жилет и джинсы с упрочненной сеткой, а вы сами решите, какое брать оружие. При первом признаке опасности сразу вернемся.

— Мне приказано, чтобы вы не покидали пентхауса, мэм.

Гвендолин сейчас совершенно не тянуло связываться с дежурным по безопасности в Гринвичской высотке и выпрашивать пропуск на выход. Это было бы унизительно: член семейного совета скулит, как дошкольница. Но она видела, как блестит от пота лоб Крины: видно, охранницу эта перепалка всерьез нервировала.

— Послушайте, — гладко и рассудительно заговорил Горацио, — мы совершенно согласны, что безопаснее всего оставаться в пентхаусе. Мы и намерены в нем оставаться, пока отдел безопасности не велит перебраться на новое место. Но на нас троих еды хватит самое большее на пару дней, а ведь неизвестно, сколько продлится чрезвычайное положение. Сейчас выдался промежуток, когда можно безопасно отойти от дома на пару кварталов, собрать необходимое. Улицы практически пусты. Никто еще не запаниковал. Завтра — если не раньше — запасами еды озаботятся и остальные. Тогда все сорвутся с катушек, и тогда я сам вас поддержу насчет нарушения периметра безопасности. Но, запасшись едой сейчас, мы избавимся от необходимости делать вылазки во взбесившийся город. Вы сможете гораздо дольше обеспечить нашу безопасность. Вам, конечно, так и приказано?

Решение далось Крине трудно, ее невыразительное лицо совсем застыло.

— Не больше чем на полчаса, — решилась она. — И при столкновении с потенциальной враждебностью немедленно отступаем.

— Конечно, — пообещала Гвендолин.

— Я соберу еще кое–какое снаряжение, и можно идти.

Крина на прямых ногах и твердо расправив плечи спустилась в гостевую спальню.

Когда дверь за ней закрылась, Гвендолин обернулась к Горацио.

— Вылазки?

Он ударил себя в грудь.

— Мы, охотники–собиратели, добудем пропитание для своих женщин.

— Добудь мне бальзамического уксуса для салата с авокадо — и я вся твоя.

— Буду иметь в виду. Как тебе кажется, с ней все в порядке? — Он кивнул на дверь.

— Просто она серьезно подходит к работе. При ее профессии иначе нельзя.

— Нет, я имел в виду: здорова ли? Что–то она плохо выглядит.

— Слушай, она попала в переделку, и опереться не на кого. Ты бы с ней помягче.

— Ха, это я‑то? А кто поощряет ее звать себя «мэм»?

— Что–что?

— Мэм. Средневековье какое–то. Титулование, разделяющее нас на классы, так же обесценивает людей, как классификация по расе. Разделяй и властвуй, рабочая стратегия правящей элиты еще с темных веков.

Она кокетливо облизнула губы.

— Поняла, товарищ.

— Спасибо.

— И просто чтобы ты знал: я не уверена, возьмут ли ее с нами на Нашуа.

— Я сам об этом думал, — понизив голос, ответил он. — А если мы набьем кладовую ингредиентами для принтера, у нее останется еда, когда мы уйдем.

— Горацио, если нам придется уходить на Нашуа, значит, Земле конец. Еда на лишнюю неделю по большому счету ничего не изменит.

— Все равно надо держаться достойно, вести себя по–человечески. Это важно. Даже теперь. Может быть, особенно теперь.

Гвендолин крепко–крепко обняла его.

— Я никогда тебя не заслуживала.

Они вышли из жилого квартала на тревожно притихшую Милман-стрит. Здания здесь большей частью сохранились от перестроек двадцатого века, когда ностальгически воссоздавали георгианскую роскошь, существовавшую только на иллюстрациях, изображавших век девятнадцатый, и ставшую реальностью только потому, что деньги понемногу перетекали от менее состоятельных к настоящим богачам, давая тем возможность расширить драгоценное жилое пространство до возможности сдавать жилье внаем. Богатство в сочетании с метрохабами добавило и зелени, так что снизу улица смотрелась теперь недавно расчищенным участком леса: деревья и затянутые плющом стены соответствовали высоким стандартам района.

Гвендолин хмуро осматривала окаймлявшие свободную полосу липы и лондонские платаны — пыталась разобрать, что в них не так.

— Ветер, — вдруг сообразила она. — Ветра нет.

Ветки над головой застыли, листья обвисли и даже не шелестели.

— Щит отрезал нас от погоды, — объяснил Горацио. — Теперь будем жить как в оранжерее.

Он покосился на обильно потевшую Крину.

— А кислорода хватит? — встревожилась Гвендолин. — В смысле, если нас накрыли герметичной крышкой, откуда взяться свежему воздуху?

— На несколько месяцев хватит, — сказал он. — Может, и на годы. Так далеко вперед заглядывать не приходится. Задолго до того все так или иначе решится.

Они свернули от Темзы в сторону Кингс–роуд, к прославившим улицу магазинам. Две ап–багажки Гвендолин послушно следовали за ними. Две, потому что она решила, что малость оптимизма сегодня не помешает. Под деревьями то и дело попадались застывшие ап–доставщики и уборщики: лишившись возможности перезарядить батареи, машинки за ночь выжгли резервы энергии на поиски рабочего пункта зарядки. Проезжую полосу перегородили два пустых ап–такси: их киберы спрятали головы в песок, даже не отзывались на запросы альтэго. У одного было покорежено колесо от основательного удара о столбик ограждения. Вокруг Гвендолин заметила несколько пятнышек крови. Рука у нее сама поползла к молнии кожаной куртки — застегнуть доверху, целиком укрыться под вплетенной в ткань защитной сеткой.

И на Кингс–роуд неподвижные ап–такси загораживали проход под сводом золотистого стекла, тянувшимся от Слоан–сквер до Нью–Кингсроуд. Сколько раз она прогуливалась здесь, укрытая от капризов британского климата, заглядывала в модные лавки «Испытай меня», встречалась с друзьями в барах или бистро. В хорошие времена посещала и салоны: в сущности, принаряженные клиники, искусно балансирующие между косметической терапией и откровенно медицинскими пластическими операциями. В те времена она была попросту золотой птицей в золотой клетке. Теперь все переменилось. Темные, обесточенные и покинутые надменным персоналом магазины смотрелись мрачно, их блеск и соблазны сгинули, как прошлогодняя мода. Даже веселенькие цветущие лозы, обвившие опоры навеса, под проклятым небом цвета синяка утратили яркость.

Она и обрадовалась, и удивилась, обнаружив, что часть независимых лавочек еще работает. Не те, где бывала она, — не бутики и не модные заведения, — а маленькие, торговавшие самым необходимым. Пара семейных кафе даже расставляли столики на мостовой. Их предприимчивость выманила людей на улицы. Одевались здесь модно и дорого — почтовый индекс Кенгсингтона и Челси не шутка, — но Гвендолин отметила слегка напряженные лица, выражавшие вежливую решимость. У этих людей, как и у нее, был доступ к источникам и новостным каналам высшего уровня, и все они осознали: чтобы пережить это, надо готовиться уже сейчас — хотя бы жить оставалось всего несколько дней, до появления Избавителей. А если городской щит продержится дольше, будущее в руках судьбы.