Номерные сказки

— Для тебя старается! — шепнула царю Яга. — Менуэт любит — страсть! А вот покажи-ка нам, Кащеюшко, как пьяный воробей домой стучится!

Существо на подносе исполнило. Царь откинулся на стуле, выронил лупу и захохотал. Существо почтительно задребезжало в ответ. Из глаза его выпал и повис на шнурке маленький монокль.

— Горазд, горазд, чудовище! — охал царь, вытирая слезу. Он обернулся к шуту. — Помощник тебе, Сеня! Бери вторым номером, записки из барабана будет таскать, с куклой танцевать. А то кота для него под седло поставим, сабельку дадим — чем не рыцарь? Пародию будет нам исполнять, пьесу для него напишем.

— Старый он для забав. Посовестился бы, государь! — поджала губы Яга. Царь зыркнул на нее из-под кустистых бровей и погрозил пальцем.

— Ивана-то съели? А, живодеры? Помалкивай таперя! Таперя во искупление шашнадцать концертов тут и три с капеллой на выезде. За евоный танец в валюте и оборудовании столько возьмем — ташшить неловко будет! А от тебя, старая, песни жду. Задушевной, о прошлом. У тебя бас али баритон? Отвечать!

— Бронхит у меня, — подумав, сказала Яга. — Застарелый, как и все остальное. Лучше уж я за пианину сяду. Сыграть не сыграю, но крышку взглядом открою.

— Ну, моих два номера, — добавил шут. — Шар глотаю и вынимаю — раз. Соло на трубе с прыжками — два.

— И сам выступлю! Фельетон прочту! — воодушевился царь. Он был близок к искусствам, как никогда. Страсть же его к оригинальному жанру шла от деда, который по пьяному делу любил, отстранив пономаря, показывать с колокольни различные кундштюки, в том числе и задницу обыкновенную голую. Нынешний царь с народом не заигрывал, но немногочисленных муз берег и холил. Музы и медоварение — это были два столпа, на которых держалось все и вся в стране. Поэтому вечером в честь предстоящих успехов царь с шутом так погуляли в погребе, что виночерпий вылез наверх обессиленный и до петухов лежал в кустах, дуя на свои мозолистые руки.

Сказка №10

Над горою с ревом пронеслись два "мессершмитта".

— Эвона как взлетывают! — вертел головой царь, роняя корону. С небрежением глядя на припадающих к земле бояр, он делился с шутом впечатлениями. — Поболе журавлей-то будут. Им бы яйца нести — полмира прокормить можно.

— А на крылушках-то у их крестики... — вглядывался шут. — Самцы, видать. У нас в коровнике быки так же мечены.

— Железные они, батюшка, — докладывал расторопный командующий. Он всегда с толком вникал в дела и умел нащупать даже интеграл. — А летают бодро, потому как люди в их сидят и педальку жмут. А как педальку жать перестанут — так они носом в землю и уроются.

— А почто так? — спрашивал любознательный царь. Этого командующий не знал. Трофейная техника удивляла своей сложностью не только его. Когда на новом луковом стрельбище мастера доискались, где нажать гашетку у захваченного пулемета, командующий, с трудом сберегши чистоту шитых золотом порток, оглядел дырки в мишенях и повелел пулемет переплавить.

— Не надобен таковой! — сурово сказал он и был абсолютно прав. — Пока в бою матюгами да кольями обходимся, металл на лопаты беречь будем...

— ...И-эх, заграница-матушка! — завидовал вечером царь, приманивая взглядом очередной ковшик. Шут, уже в положении, валялся на полу и толстым пьяным языком на плече соблазнял осторожных тараканов. — Канализация! Юриспруденция! Фармакопея! Куннилингус! — перечислял царь, загибая по ошибке вместе с пальцами вилку. — Университеты у их, дилижанцы, земля у их круглая! А мы в чем ходим, тем и хлебаем! Держава у нас маленькая, а обидно, как за большую. Иде они, изобретатели наши, коперники, иде? Неучености занавес кто приподымет? Науками путя кто распрямит?

— Щас... — пообещал, загребая ногой по полу, шут. — Ик! Бр-р-р! Гав-гав!

— Тока веселиться и умеем! — кряхтя, царь не по своей воле сползал под стол. — Тока, гав-гав, одну забаву и знаем. Двигайся, мил дружок, а то крестом ляжем, храпеть несподручно будет. Кукуреку, боевой товарищ!..

Наутро был опохмел, рассол, огурцы и челобитная откуда-то из-за архимандритовой пасеки. Грамотей был в отпуску, челобитные ворохом лежали на царском столе.

— Поклади ее к остальным. Тоись, я хотел сказать, положь, — велел царь принимавшему челобитные боярину. Тот не уходил. — Чего тебе?

— Челобитчик сказывал, что при ея прочтении твое величество без знаков письменных элементарным образом обойтись смогут.

— Забавно говоришь! — еще не пришедший в себя от вчерашнего, да и от позавчерашнего, царь дернул шута за полу. — Сеня, чего он говорит-то?

Шут замолчал. Потом завозился и, снова захрапев, начал выбираться из-под стола.

— Живей, живей! — понукал его туфлей государь. — Чаю, дело хитрое, без мнения дурацкого не обойтись!

Взяв челобитную, шут уставился на нее и долго стоял недвижим, прежде чем сонные вежды его разлиплись.

— По форме докладай, — зевнул царь, отпуская знаком боярина. Повинуясь неопределенному знаку, боярин вышел через окно.

— Докладаю, — сказал шут и стоя захрапел. Царь проворно соскочил с лавки, подбежал к шуту, вставил ему между пальцев бумажку, поджег, отбежал и со скучающим видом выглянул в окно, где выпавший боярин собирался с силами и определял направление дальнейшего следования.

— Как есть бумага обыкновенная челобитная о печати о сургучовой о шнурке гербовая!!! — заорал шут, вытягиваясь по стойке "смирно". — Ни хрена письменов на ей, стерве, нет, не надушена ничем, гадюка, мать ее гроби в суседку нараскоряку!!

Он стряхнул горящую бумажку на пол и продолжал уже спокойнее:

— При разворачивании дает хруст, линии сгиба прямые, поверх бумаги углем нанесен чертеж, из коего явствуют две такие круглые и одна длинная змейкой, соединенные вместе...

— Довольно, — сказал царь. Европейские образцы докладов, ответов и прочий словесный эквилибр плохо приживались при его дворе. Царь взял у шута бумажку и обозрел ее своим личным, не допускающим искажений оком. Царь обозрел и удивился.

— Аппарат самогонный! — сказал он и был абсолютно прав. — Тока бревно и пила рядом нарисованы. Ага, вот и прорва жестяная. Стало быть, в этую прорву опилки пхать. И оттелева через туды налево в змеевик, опосля чего вон туды, ага... Огарок свечной рядом... Такому пятнадцать минут гореть. И десять ведер рядом.

Шут не глядя взял со стола графин и захрустел им, как огурцом.

— Ошибка в еде — желудок в беде, — поморщился царь. Шут опомнился, выплюнул осколки и взял с тарелки помидор. Оба небожителя уткнулись носами в бумагу.

— Да не может быть! — первым поразился догадке царь. — За четверть часа из одного бревна десять ведер самогону! Да быть не может! Кто сей Коперник? Привесть немедля на беседу!

...Маленький рябой парнишка, отбивая поклоны, стрелял глазами по царевой горнице. Царь поднял его с колен, подержал за подбородок и, вежливо дыхнув в сторону, спросил:

— А двадцать ведер с бревна надоишь? И чтобы запах, как у ангелочкиных перышек? И чтоб не с ног сшибал, а легкостью приятной в темя отдавал? Ась?

— Турбина водяная нужна, — робко отвечал парнишка. — И веер вроде дамского, но с избу. А сделать можно. Тока помощника бы мне, государь. А также две копейки на расходы, лес-то нынче дорог.

— Денег дам. И помощника сыщу. А турбина-то тебе зачем?

— Так ить... Поди, в Европу по трубе гнать будем? — несмело поразмыслил парнишка.

— Мастодонт! — восхитился царь, слегка путая сравнения. Дерзкий проект оформлялся в двух головах быстро и без лишних сомнений. Третья голова, тряхнув бубенчиками, пожелала:

— А меня бы, государь, в обер-дегустаторы с двухведерными в день полномочиями!

— Лады! — сказал царь. — А я наездами буду попечительствовать. А чтоб лишнего не ездить, производство прямо во дворе и организуем. Тебя звать-то как?

— Маманя Петенькой кличут... — засмущался паренек. — А папаня, как аппарат я построил, говорить чуток разучились и ходят мало, больше ползают, а меня и вовсе не узнают.