Страница 10 из 19
– Так это я к слову, про пьяниц-то. На самом деле и мне их жалко.
Едем дальше. Иваныч продолжает:
– Сегодня во сне шефа своего бывшего видел. В этом году уж шестнадцать лет как помер. Хороший мужик был, только выпивающий. Помню, часто вспоминал свою родину, село где-то в Рязанской области. Как мальчишкой мечтал жить в большом городе, как приехал в Москву, учился, стал врачом. Интересный был дядька, про таких говорят «рефлексирующий», то бишь совестливый.
Как врач он себя особо не проявил, хирург как хирург, звезд с неба не хватал, зато организатором оказался выдающимся. Став главным врачом крупной московской клиники, вскоре сделал ее в городе одной из лучших. Специалисты его уважали и держались за место в коллективе, а он старался оправдать их доверие.
Меня он взял к себе на место помощника вскоре после того, как я защитил кандидатскую. Как и остальные, я считал его вполне удачливым чиновником от медицины, потом еще и бизнесменом. Квартира в Москве в самом центре с окнами прямо на Белый дом. Знакомства, общение соответствующее.
Этим он никогда не бравировал, зато любил рассказывать о своем соседе по подъезду. Тот, будучи известным актером, снимался в одной из главных ролей в советском еще телефильме «Семнадцать мгновений весны». Как начнут повторять сериал по телевизору, столкнутся соседи на лестничной площадке, и начинается: «Снова вас на рабочем месте показывали». – «Да, мы видели». – «Передавайте от нас поклон штандартенфюреру Штирлицу. И, пожалуйста, там у себя, в подвалах гестапо, будьте поаккуратней с Максимом Исаевичем. Все-таки наш человек» – и смеются.
Шеф сам был вполне доволен и собой, и судьбой. Пропадая все дни на работе, он редко куда-нибудь выезжал, вполне обходясь возможностью день-другой провести в подмосковном профилактории для медработников.
Всё изменилось в октябре девяносто третьего года. В те дни Николай Сергеевич, так звали моего шефа, в своей квартире стоял у окна и смотрел, как танки прямой наводкой бьют по Дому Правительства. Но сломало его даже не это. Последней решающей каплей стало избиение молодых солдатиков, стоящих в оцеплении у стен Белого дома.
Он видел, как его ровесники и люди много старше, с палками и кусками арматуры в руках, толпой набросились на мальчишек в форме и принялись избивать безоружных. На его глазах убивали вчерашних детей, убивали с остервенением. Он видел, как один старик, уже отходя от лежащего на земле человека, обернулся и заметил, что тот еще подает признаки жизни. Тогда старик вернулся и добил солдата по голове палкой.
После тех октябрьских событий он, всю жизнь спасавший человеческие жизни, резко запил.
В то время я уже был вхож к нему в дом. Меня он почему-то не стеснялся, но из сослуживцев пьяным его больше никто не видел. На работе Николай Сергеевич появлялся всегда как стеклышко и никогда не злоупотреблял.
Дома напьется, позовет меня и давай: «Ты молодой, ты умный. Скажи, объясни мне, как они могли убивать этих пацанов? Ведь нормальные же люди, пенсионеры, наверно. У самих дети, небось, уже и внуки. Жили себе, работали. На дачи ездили. Коммунизм строили, „наши дети – наше будущее“, а потом раз – и давай убивать. И кого?! Мальчишек!
Всё, Леша, не могу я так больше. Я же врач, я лечить обязан. Вот этих самых стариков в первую очередь. А я им не верю. Своему поколению не верю. Не верю, что мы такие хорошие да заслуженные. А какой врач без веры? Без веры уходи.
Теперь жалею, зачем из деревни уехал? Был бы сейчас ветеринаром, делал бы коровкам прививки. Они хорошие, коровки, добрые, в них не разочаруешься.
Я чего надумал, Алеша, и ты мне в этом деле поможешь. Дом хочу себе купить, где-нибудь под Москвой, но в нормальной живой еще деревне. Баню построю, теплицу, парники. И всё своими руками буду делать. Потому что я мужик, Леша, не убийца какой-нибудь, а нормальный деревенский мужик.
Мне, Леша, точка опоры нужна. Я снова должен поверить. В людей поверить, Леша. А чтобы поверить, нужно возвращаться в детство, и всё начинать сначала».
Месяц прошел, может два, уже не помню. Шеф интересуется: «Ты что-нибудь слышал про такую деревню?» – и произносит название. «Слышал, – отвечаю, – у моей тещи там дача неподалеку». – «Тогда едем, покажешь. Мне в этой деревне предлагают дом купить».
Мы ездили смотреть этот дом. Большой, деревянный, с пятнадцатью сотками приусадебной земли. Николаю Сергеевичу дом понравился. Он все ходил и ходил по участку, мечтая, как поставит здесь баню и еще теплицу.
«Зимой печку буду топить. Жену научу хлеб, пироги печь. Куплю себе ватник. Или нет, два ватника. Один для работы, а второй на выход, по деревне гулять. Сапоги пошью, нормальные, чтобы по осени было удобно в них грязь месить.
Эх, Леша, ты бы знал, какая у меня на родине земля. Во земля, живая, жирная! Взял в руку, сжал кулак, так она сквозь пальцы, словно масло, течет.
Под окошком лавочку вкопаю, и будем мы с моей Марией Ивановной сидеть на этой лавочке, глядеть на улицу и семечки щелкать».
Потом подошел к крыльцу. На ступеньку сел, привалился плечом на перила и застыл. Сидит в небо смотрит. «Хорошо-то как, а, Леша. Земля, деревья, дом. Вот так бы и помереть. Чтобы в ватнике, сапогах кирзовых, опершись плечом на деревянное крылечко».
В самом деле шеф привел дом в порядок. Первым делом отремонтировал печку. И баню себе построил, и теплицу поставил. Как и мечтал, всё успел.
Однажды вечером в субботу звонок. Трубку поднимаю, а это Мария Ивановна: «Алексей Иванович! Николаю плохо! Не знаю, что делать, пожалуйста, приезжайте».
Я бегом за руль и в деревню. По ходу вызвал скорую помощь, объяснил, как добраться. Кроме меня, никто из наших не знал, где у шефа дача. Приехал раньше скорой. Бегу в дом и вижу: сидит на крылечке мой Николай Сергеевич. На нем ватник, кепка с козырьком и кирзовые сапоги. Уткнулся лицом в перила, да так и умер.
Я смотрел на него мертвого и вспоминал, как он мечтал умереть, словно простой деревенский мужик, в телогрейке и сапогах.
Еще вспомнил, как незадолго до смерти приглашал он меня к нему в деревню и просил приготовить настоящий узбекский плов. Я вырос среди узбеков. От них научился готовить восточную пищу. Я обещал, но постоянно откладывал. Теперь жалею и понимаю, что всё надо делать вовремя.
Сегодня во сне его видел. Будто захожу к нему в дом, а он у него большой-большой. Сергеевич стенку оштукатурил и кладет на нее плитку. Хорошо кладет, быстро. Я ему: «Николай Сергеевич! Вам нельзя, вы же практикующий хирург! У вас руки…».
А он смеется, показывает свои руки и отвечает: «Руки как руки, Леша! Рабочие руки нормального рабочего человека. Я в этом доме четыре дня в неделю плитку кладу. Ты знаешь, мне нравится».
Я вот и думаю, батюшка, может, он там в той жизни занимается тем, о чем всегда мечтал? А? Может, это у него рай такой?
Прощаясь, Алексей Иванович поинтересовался моими планами на следующий день.
– С утра молебен, а потом уборка храма? Это вы к какому часу управитесь? Ну, к двенадцати нормально. Успею.
Передай там вашей поварихе, обед пускай не готовит. Я завтра плов привезу.
Потерявшие рай
Странник
Перед самым моим отъездом в Беларусь неожиданно позвонил Питер. Еще прошлым летом его из Москвы перевели в представительство их фирмы в Нью-Дели, проводы тогда затянулись, и все облегченно вздохнули, когда он наконец уехал. Но жив курилка, и вот снова в моей трубке голос со знакомым акцентом:
– Да, специально лечу «Аэрофлотом», чтобы иметь остановку в Москве. Хотелось бы увидеться. О, ты едешь в Беларусь? На машине?! Это так прекрасно! Я люблю путешествовать на машине, останавливаться по дороге, пить кофе и смотреть на людей. Надо стараться находить радость во всем, так что и ты обязательно останавливайся, и самое главное, пей кофе. Оно, как это по-русски, о, бодрит!
Конечно же, надо. Да и как не останавливаться, если вместе с тобой в машине двое грудничков. Два часа в дороге – час с малышками бегаем по травке, благо в Беларуси таких оборудованных мест вдоль дорог хватает. В тот раз, вняв совету моего немецкого друга, я заранее решил завернуть на отдых в удивительно красивое место, а именно в маленький белорусский городок под названием Мир. Тем более что это всего восемь километров в сторону от центральной трассы.