Воспитанница любви

– Он жив!

Матушка мадемуазель Полетт рассказывала, что внимание ее привлекла красота и трогательное выражение лица мертвого француза. Она с грустью смотрела на застывшие черты, когда из глаз его потекли слезы. Молодая женщина тотчас потребовала, чтобы больного отвезли к ней домой, в небольшое поместье, где она жила с родителями. Там она выходила Франсуа и поставила его на ноги. Нетрудно догадаться, что молодые люди полюбили друг друга. Однако родители Катеньки (так звали матушку мадемуазель Полетт) и слышать не желали об их браке. Франсуа Полетт вынужден был оставить их дом. Он нанялся учителем французского языка в гимназию, где ему предоставили казенную квартиру.

Катя сбежала от родителей и тайно обвенчалась с Франсуа. Они жили вместе на его скудное жалованье. Катя изо всех сил старалась помогать мужу: занималась рукоделием, давала уроки музыки. Через год у них родилась дочь, но родные Катеньки так и не признали этого брака, не желали помочь и слышать о них не хотели. Девочку окрестили именем Елизавета. Когда она немного подросла, матушка отдала Лиз в шляпную мастерскую на обучение. В доме всегда говорили по-французски, поскольку батюшка с трудом понимал родной язык жены. Он мечтал вернуться во Францию, тосковал по родине, уговаривал Катю уехать с ним. Матушка болела и тоже тосковала по родным. Скоро она скончалась – тихо, будто ей дыхания не хватило. Полетт получил наконец разрешение на выезд из России. Он хотел забрать Лиз, но девушка боялась чужбины и не желала покидать могилу любимой маменьки. Работа у модистки вполне заладилась, мадемуазель Полетт стала опытной шляпницей. Она уговорила отца вернуться на родину, а сама поехала пытать счастья в Петербург.

Была еще заветная цель. Лиз давно любила князя Браницкого. В первую очередь из-за него она не уехала во Францию. Еще в провинции сблизилась веселая и хорошенькая мадемуазель Полетт с князем Федором.

– В каком городе это было? – уже догадываясь, спросила Вера.

– В Коноплеве, – беспечно ответствовала модистка.

«Так я и думала! – сказала себе Вера, слушая далее историю Лиз. – Поистине роковой город».

В Петербурге, сказавшись француженкой, мадемуазель Полетт скоро нашла себе место в модном магазине «Мальпар», откуда князь забрал ее в свой дом. И теперь…

«Что же теперь будет с ней?» – с невольным сочувствием подумала Вера, но вслух произнесла:

– Батюшка не может на вас жениться.

– Я знаю, но что мне до того? У меня никогда не будет детей. О замужестве я и не думаю. Мне хорошо с князем, я ему нужна. Когда из Италии прибудет княгиня Браницкая, я вернусь в магазин «Мальпар».

Вера вдруг почувствовала, что от жалости к Лиз она вот-вот расплачется. Почему-то ей захотелось рассказать мадемуазель о Вольском, о своей безнадежной любви. Вера говорила долго, бессвязно, путаясь и трепеща. Для пущей наглядности она принесла портрет Андрея. Ее собеседница слушала, приоткрыв ротик и широко распахнув и без того круглые глаза. Кажется, она забыла о своих печалях и горестях, ее хорошенькое личико выражало исключительно живое любопытство.

С тех пор они сделались подругами. Мадемуазель оказалась довольно разумной особой, что мало вязалось с ее внешним обликом. При легком, уживчивом нраве она была экономна, изрядно разбиралась в хозяйстве и ведении дома, умела торговаться на рынке и в лавочке, обладала хорошей памятью на цены, умела делать заготовки и хранить продукты, ладила с прислугой. О ее таланте рукодельницы можно было и не упоминать. Словом, в лице француженки князь приобрел бесценный клад, лучшей сожительницы ему было не найти.

Вера невольно сравнивала мадемуазель с княгиней, и не в пользу последней. По этому поводу она пребывала в некотором смятении духа. «Жизнь сложна и непонятна!» – не в первый раз сокрушалась девица. Она представила, как в доме князя воцарится изысканный тон светских салонов, толпами будут ходить всякие шаркуны, карточные игроки, светские искательные лица, компаньонки и приживалки. Князь не вписывался в эту картину, оставляя место для жениных поклонников всякого толка. Веру впервые посетило сомнение: а надобно ли что-то менять в этом слаженном, уютном быте? «Впрочем, это не моего ума дело, – пыталась успокоить себя княжна. – Вольно им без меня разбираться». Однако ее деятельная натура требовала непременного вмешательства, и она решилась поговорить с отцом.

Перед отъездом Веры они собирались осуществить давно задуманное: навестить могилу Анастасии. Девушка надеялась вызвать отца на доверительную беседу и узнать, что он в действительности чувствует. И вот, одевшись скромнее и взяв вместо дрожек карету, князь и княжна отправились на охтинское кладбище.

Охта напоминала деревню, и трудно было представить, что рядом кипит жизнь столичного города. Здесь по улицам бродили козы, коровы и овцы. Охтинки в необычных нарядах походили на голландских крестьянок: сарафаны со сборками, фартуки с карманами, синие чулки и красные башмаки на каблуках. Однако головы они повязывали по-русски платком, никаких чепцов, которые пристали бы более к подобному костюму. Дома здесь были ухожены, аккуратно срублены и украшены искусной деревянной резьбой.

Кладбище по контрасту являло весьма унылый вид. Богатые надгробья были редки, чаще мелькали жалкие, полуистлевшие кресты. От могил веяло сыростью, дорожки заросли лопухом и крапивой. Здесь хоронили бедный люд. Найти последнее пристанище Анастасии оказалось нетрудно: его надгробье было видно издалека. Это князь распорядился поставить на могиле несчастной прекрасного плачущего ангела из белого мрамора. Ангел осенял белоснежным крылом крест, который стоял у основания могилы. Скорбь и печаль выражали прелестные его черты. Вера долго смотрела на короткую надпись «Покойся с миром!» и пыталась представить себе родную матушку. Вся жизнь несчастной актрисы пронеслась в ее воображении.

– Неужели не осталось ни одного ее портрета? – спросила Вера с грустью.

– Отчего же, у меня был медальон с ее изображением, но он пропал при загадочных обстоятельствах, – тихо ответил князь. – Я подозреваю, что Анастасия выкрала медальон, когда узнала о моей женитьбе. Она была пылкой, страдала нервическими припадками, много делала сгоряча, не подумав. Вполне способна была и портрет уничтожить.

Они помолчали. Вера положила цветы на позеленевшую плиту. Нелепый вопрос мучил ее, несправедливый. Не умея справиться с собой, девушка спросила:

– Я не вправе задавать подобный вопрос, но умоляю, скажите: вы меня любите? Или все это, – она сделала неопределенный жест, – исполнение долга, обязанность благородного человека?

– Чем я заслужил твое недоверие, дитя мое? – удивился князь. Он нахмурился: – Какие нужны еще свидетельства моей любви к тебе, Веринька?

– Вы меня мало знаете. Что, если я окажусь такой же истеричной, как моя маменька?

Князь внимательно посмотрел на дочь, затем ласково коснулся ее щеки:

– Я знаю тебя, Веринька. И люблю. Ты – моя кровь, моя единственно родная душа. Я не устаю благодарить Бога за то, что он вернул мне тебя.

Вера молча прижалась к груди отца и замерла, едва сдерживая слезы. Она была тронута признанием князя и устыдилась себя. Возвращались они примиренные и благостные. Вера уже не решилась спрашивать князя о судьбе мадемуазель Полетт…

В деревню Вольской ехали на своих, чтобы не зависеть от почтовых лошадей и постоялых дворов, где невозможно спать из-за клопов и духоты. Дорожную карету снабдили всем необходимым, теперь можно было ночевать хоть в поле и не испытывать неудобств. Вере уже мечтались звездные ночи у костра.

– Будем кочевать, как цыгане! – смеялась она, тревожась и чувствуя необычайный душевный подъем перед долгим путешествием.

По расчетам Степана, если не лопнет рессора и не отвалится колесо, не нападут разбойники и карета не перевернется на ухабе, они домчатся за три дня. Это с ночными привалами. Князь обещал Вере встречу в Москве через неделю или две, как сложится. У князя, кстати, были неотложные дела по службе, требующие его присутствия в Москве. Все устраивалось лучшим образом, но князь чувствовал, что его дочь грызут сомнения.