Страница 8 из 14
Однако через недельку-другую все привыкли к форме, как к своей второй коже. Теперь она не казалось такой неудобной. И даже галстук уже не так раздражал. Не люблю, когда на шее что-то болтается. К свободе привык…
После зарядки рыльно-намывательные процедуры. С очередью, потому что умывалка с десятью рукомойниками одна на весь этаж. После — чистка сапог, выбривание кантиков и опять построение в колонны три на десять человек во главе с командирами взводов.
По команде строевым шагом направились в столовую пятью “коробками” курса. Столовая не такая большая и всех принять не может. Снова затор и ожидание с ухмылками — ждем, когда насытится второй курс. Они старички, и у них привилегия.
На завтрак каша (обычно манка или овсянка), отварное яйцо, кусок масла с хлебом и чай. После снова построение на плацу и утренний развод.
Начальник школы, фронтовик полковник Ярусов приветствует нас, а мы гавкаем в ответ: “Здра! Жела! Това! Пник!” В этот момент, главное орать в унисон и не развалиться на нестройный хор, не забегать вперед и не отставать. Не у всех с чувством ритма хорошо, и некоторые приспособились гавкать, просто молча открывая рот. Особо рьяные курсанты, у которых получалось такое приветствие, орали за двоих, а кто и за троих. В обычной жизни им не часто приходилось поорать, а тут такая отдушина появилась. Можно глотку драть и с утра получать дозу адреналина и эндорфина. Ведь известно, что человек скотина коммуникативная. Любит выговориться и проораться. Хорошо, хоть гнусавый Гришка в такие моменты помалкивал, не искушал судьбу.
После нашего ответного приветствия Ярусов поморщился, как бы прислушиваясь, видать, в этот раз слишком много человек притворились рыбками, безмолвно открывая рты.
— Отставить! — гаркнул полковник, добавив как всегда банальный вопрос. — Каши мало ели? А ну все вместе! Еще раз! Здравствуйте, товарищи курсанты!
— Гав! Гав! Гав! Плник!
— Во! Уже лучше! Вольно! — Ярусов дал отмашку замполиту.
Тот стоял по правую руку от него и напоминал Кощея. Высокий и с крючковатым носом. Почти каждое утро он зачитывал очередной приказ об отчислении. Так просто из школы не отчисляли. Это приравнивалось к увольнению — забирай документы и иди на все четыре стороны. Причины разные, но в основном за проступки, порочащие честь сотрудника советской милиции.
А проступков таких почти на каждого нарыть можно. Особенно трудно давался абсолютный сухой закон. “Контрабандой”, конечно, проносили и самогон, и водку. И выпивали по-тихому перед отбоем, празднуя чей-то день рождения или день взятия Бастилии, когда офицерский состав уже сидел по домам. Но если ответственный по школе (как правило, офицер из числа командиров взводов) спалит и заложит, то увольняли сразу. Никто не разбирался, а об освидетельствовании на опьянение здесь и не слыхивали.
Второй самой распространенной причиной отчисления были побеги в самоволку. Высокий бетонный забор по периметру школы сверху обнесен колючкой. Если мир рухнет и нападут зомби, самое то укрываться за таким забором. Но курсанты не зомби. Они умудрялись перелезать и через такое препятствие. А уже в городе могли запросто напороться на армейский патруль, что проверял увольнительные и у сотрудников милиции с погонами рядовых (договренность была у руководства школы с местной военной частью), либо спалиться при возвращении. Не успевали на вечернее построение и перекличку — и здравствуй, “гражданка”. Порой первый повод органично сочетался со вторым.
Так что первое время у замполита нашего работы было невпроворот. Едва ли не каждый день “Кощей” оглашал все новый список отчисленных.
Вот и сейчас кадровик достал из планшетки листок с приказом и начал вещать голосом Левитана. Только тот за наших топил, а этот любил жути против своих нагнать.
Но в этот раз, на наше удивление, приказ оказался о поощрении. Все уж и забыли, что такие бывают. А кто с гражданки пришел, те вообще рты раскрыли. Такое слышать из уст Кощея было крайне удивительно.
Он зачитывал приказ не так торжественно, как если бы он был об отчислении. Словно силы тьмы ему доплачивали.
Приказ оказался об объявлении благодарности с занесением в личное дело двум курсантам, что в ночном патруле по городу задержали грабителя, который выхватил у женщины сумочку и пытался скрыться.
Сейчас такие преступления — редкость. Это в девяностых будут срывать с граждан и гражданок буквально все. И шапки, и золото. И неважно, что шапка из старого и поеденного молью пыжика. В темноте она смотрелась, как холеная норка. Потом появились ушанки из чернобурки. Их тоже любили срывать грабители. Продавались такие трофеи на ура, и поймать воришку, если не по горячим следам, было почти невозможно. Никаких следов. Ломбарды тогда еще не обязали требовать с клиентов паспорт и заносить их данные в журнал сданных вещей. Пришел ворюга, сдал ушанку и был таков.
Поэтому развелось таких гоп-стопников уйма. Когда наступала зима, шапочные преступления сыпались темнухами на родной УВД, как из рога изобилия.
Но сейчас такого почти не бывало. Местный УВД иногда тоже проводил вечерне-ночные рейды по охране общественного порядка и в качестве приданных сил просил у школы курсантов. Вот парни и отличились. Премий за такие подвиги не давали, но благодарность тоже была в почете. Особенно для тех, кто пришел служить сознательно и радел за службу.
После утреннего построения — учеба. Как в институте. Лекции, семинары. Только наряду с теорией здесь были занятия по физической и огневой подготовке.
Первый месяц был буквально ударным. Прошли так называемый “курс молодого бойца”. Бегали с противогазами и преодолевали препятствия, выезжая в поля. Ползали и рыли носом землю. Стреляли на полигоне из калашей. Потом опять бегали по пересеченной местности, захватывали условного противника и снова стреляли.
Я-то понял, что специально нагрузили нас по полной, как узбекских осликов. Дали курсантам понять, куда они попали. Больше десятка не выдержали и написали рапорта по собственному. Но оно и правильно. Случайных людей в милиции не должно быть. Это потом будет не совсем так, а пока проскочить могли лишь генеральские сынки, к которым относились с поблажкой. Но таковых в Новоульяновске не наблюдалось. Город не статусный и школа — средка.
После утренней учебы обед. И опять строем. Если день праздничный, или у начальника курса настроение музыкальное случалось, то шагом марш и песню запевай. Петь я умел так же, как товарищ Шариков. Но на фоне общего ора, криков тех, кому ухи косолапый потоптал, особо и не слышно. Все сливалось в один почти стройный слог. Пели любую патриотическую. Даже “Катюшу” под марш подстроили. Через несколько таких вокальных тренировок я заметил, что у меня даже стало получаться попадать. Пусть пока не в ноты, но куда-то я точно попадал. И голос стал помелодичнее что ли. Я даже всерьез задумался о посещении строевого оркестра.
А там как раз набирали музыкантов. Конкурс был бешеный. Большинство претендентов из музыкальных познаний могли похвастаться лишь тем, чтобы стучать ложками или дзинькнуть по треугольнику. Мало у кого оказалась музыкальная школа за плечами. И я не Маккартни. А ломились туда курсанты по одной простой причине: вместо нарядов, караулов и бесконечных построений можно было просто полдня дуть в тромбон или шлепать медными тарелками на расслабоне и, не напрягаясь, тянуть службу.
После обеда опять занятия. Но уже поинтереснее. Каждый день физо, и непременно боевое самбо. Вел его мастер спорта. Кряжистый грузин с носом, похожим на раздувшийся клюв орла и бровями не хуже, чем у генсека.
Отработка защиты ударов от резинового ножа, палки. Броски, подсечки, болевые, удушающие и прочие валяния по мату уже были моей стезей и до этого. Жаль секции бокса в школе уже не было. В прошлом году еще была, но тренер то ли перевелся, то ли на пенсию ушел, я так и не понял. В общем пришлось мне из боксера на время превратиться в самбиста. Оно и к лучшему. Разнообразить арсенал не помешает. Многое я помнил еще с Динамовских тренировок по молодости, а физуху уже здесь набрал у Саныча.