Страница 8 из 74
Оставив товарищам добивать уцелевших, Лукины направили лошадей в освободившийся проход между строений.
Уже разгорались соломенные крыши. Тягуче и без перерыва блеяли овцы и козы, растекаясь бело-серыми ручейками по горящим улицам. Заходился в лае огромный волкодав совсем рядом. Его закрывала сакля. Там громко ругнулся казак, и собака, жалобно заскулив, смолкла.
Душный дым густыми полосами стелился над селением. Прыгая с лошадей, казаки с саблями наголо врывались в сакли и сараи, отыскивая уцелевших. Ночка сама вывезла атамана к центру аула. У загороди из жердей, за которой держали пленных казаков и мужиков, догорал яростный бой. Сторожевые, успевшие подготовиться к нападению, оказали самое крепкое сопротивление. Краем глаза атаман заметил раненого казака, спиной навалившегося на убитую лошадь. Кривя от боли губы, он зубами завязывал в узел окровавленную тряпку на руке, распоротой выше локтя.
Впереди звенели сабли. Какой-то казак с развевающейся седой бородой и бешеными глазами, блеснув серьгой в левом ухе, взобрался на ограждение из жердей. Примерившись, сиганул на спину черкеса, отбивающегося от донца. Оба повалились на землю, пропав из виду за лошадиными крупами. Его пример подхватили остальные пленные. Они прыгали через ограду, с голыми руками кидаясь на своих мучителей. Бабы, столпившись в середине загона, прижимали к себе детей помладше. Упал, разваленный саблей до пояса, последний из охранников. Кто-то безжалостно воткнул сзади в шею извивающегося, словно гад, обезрученного черкеса нож. Враг, вздрогнув, затрясся коленками. Казаки вертелись на конях, отыскивая новых врагов. Но таковых уже не находилось. Тот самый джаниец, что прыгал с изгороди, подскочив к братьям, ухватил за стремя Ночки:
— Казаки, выручайте! Они моего сына к реке уволокли.
— Скоко их?
— Десяток будет.
Донцы, услышав про выживших врагов, окружили казака:
— Где? Показывай…
Атаман оглянулся на Борзяту. Но тот уже и сам горячил коня:
— Ну?
— Там. — Он махнул рукой в сторону противоположного края аула.
Стеганув по крупу ногайкой, Борзята сорвался с места. Ещё десятка три казаков устремились за ним. Растерянно оглянувшись, джаниец бросился к оседланной черкесской кобыле, склонившей морду у поверженного хозяина. Одним движением перекинув повод через лошадиную голову, бросил тело в седло. В следующий момент он уже мчался за клубящимся облаком пыли, поднимавшимся из-под копыт удаляющихся донцов. Валуй между делом отметил ловкость кубанца.
Казаки ещё рыскали по горящему селению. Какая-то женщина в платке и тёмном до пят одеянии, медленно наступая, с бессильной яростью в глазах тянула растопыренные пальцы к лицу оторопевшего казака. Валуй признал в нем парня Ивана Разина. Отшатнувшись, тот наконец сообразил что делать, и из-за голенища, расправляясь змеей, выскользнула нагайка. Замах — и, вскрикнув, женщина упала на колени. Космята, стоя в проходе горящего огромного сарая, саблей плашмя подгонял лошадей, и без того вылетающих из объятого пламенем здания с суматошным ржанием. Остальные десятки разбежались по селению, спасать лошадей из других горящих конюшен и загонов. Другие тут же отгоняли их на луг, подальше от огня. Несколько казаков пытались собрать в одно место разбредшихся и не желающих слушаться овец и коз. Казаки ругались, и дымный воздух рвали гулкие щелчки нагаек.
Никита Кайда, размахивая руками во все стороны, организовывал свой десяток на сбор оружия. Казаки, ещё не отошедшие от боевого жара в груди, лениво отпихивали напиравших овец, выискивая брошенные сабли и ручницы. Валуй, сообразив, что его участия здесь не требуется, тронул коня к загороду, где черкесы держали пленных.
У жердей загона счастливо улыбающийся Пахом в окружении таких же довольных джанийцев, обнимался с освобождёнными земляками, среди которых большинство были бабы. Некоторые голосили, приглушая звуки уголками платков. Одна высокая, с изможденным лицом, тоненько выла, обняв сурово молчащего казака. Другие судорожно тянулись к освободителям, пытаясь обнять. Но пробиться сквозь толпу было непросто. Мальцы постарше, шныряя понизу, выбирались наперёд, с восторгом трогая ножны казачьих сабель. Крепкий старик с широкими ладонями, из мужиков, упирающийся на черкесскую пику в сторонке, угадал в Валуе главного:
— Посади нас на коней, атаман, мы обузой не станем.
Он неуверенно оглядел исхудавших пленных.
— Сколько вас?
— Наших, русских, мало. С десяток. Это джанийцев много.
— Откуда вы?
— С под Валуйков мы, с Григорьевки. Оратаи. Татары[7] нас разбоем взяли. Многих побили, остальных забрали. А село спалили.
— Давно?
— Дней двадцать. А сюда недели две как привели. Джанийцы уже потом появилися. Главный у черкесов — Наязбек — собирался нас куда-то в Тавриду отправить. Да вот не успел. — Покрытые коростой губы старика растянулись в светлой улыбке. — Вы помешали.
Из толпы выступил пожилой мужик, голый до пояса. Крепкое его тело опоясывали гноящиеся шрамы от нагайки:
— Дай мне оружие, я с вами пойду.
— А что, домой не собираешься?
Мужик опустил голову, но слова прозвучали чётко и громко:
— Нет дома у меня. Татары всех моих побили.
— Саблю?
— Не, — покачал он головой виновато. — Саблей не силен. Мне бы что-нибудь попроще, дубину каку.
— Найдём, — усмехнулся Валуй, вытягивая шею. — Пахом!
Лешик, ввинчиваясь в толпу, махнул в ответ рукой.
— Счас, доберусь.
Валуй обернулся и, пока Лешик пробирался к ним, окликнул Никиту, неподалёку подсчитывающего выложенные в ряд ружья.
— Кайда!
Тот вскинул голову.
— Да, атаман.
— Вооружи мужиков кто чем умеет.
— Добре, пусть подходят. Всем оружия хватит. — Никита по одному ему только понятным признаком выбрал взглядом саблю и вытянул её из груды оружия. — Вот, кому? Отличный клинок.
Несколько казаков и мальчишек потянулась к груде оружия, и почти тут же плотная стена спин закрыла Никиту. Джанийцы, завидев такое богатство, тоже дружно двинулись к Никите. Перед Лукиными остались только одни бабы и совсем малые дети.
— Во, и мои нехай вооружаются. — Пахом обтирал куском чьего-то кафтана запачканную саблю. — Мы ишшо повоюем.
— Бери мужиков под свою руку. Не помешают.
Пахом, незаметно обернувшись, чуть скривил губы:
— Валуй, да какие из мужиков вояки? Чего это ты удумал?
— Лешик. — Атаман склонился, приблизив губы к лицу десятского. — Перечить будешь?
И такая мягкая сила прозвучала в его голосе, что Пахом тут же открестился от своих слов.
— Да ты меня не так понял. — И вздохнул. — Ну чо я сними делать буду?
Валуй выпрямился в седле.
— Да ничё с ними делать не надо. Присмотришь на первых порах, и все. А потом у них все одно своя дорога — домой.
Лешик облегчённо улыбнулся.
— Это мы могем.
— То-то.
Позади загалдели, раздались громкие возмущенные голоса.
Никита, привстав на цыпочки, углядев за людьми шапку Валуя, растерянно крикнул:
— А мальцам что, тоже давать?
Валуй усмехнулся, разворачивая лошадь:
— Всем давай. Нехай привыкают.
— Скажи, как звать тебя? Чтоб знать, за кого Богу молиться? — К нему обратилась пожилая женщина, чем-то неуловимо похожая на его мать.
Невольно сглотнув, атаман изменился в лице. За него ответил подъехавший на запаленной лошадке Михась Колочко:
— Молитесь, мать, за донских казаков. Нам ваша молитва, ох как понадобится.
Приблизившись, Михась склонился к плечу атамана:
— Посади мужиков на коней и отправь восвояси. Нам с ними не по пути.
— Разберёмся. Лошадей много взяли?
— Хватит, голов триста.
В этот момент за аулом вразнобой громыхнули ружья. Казаки все как один подняли головы.
— Никак наши на засаду напоролись. — Валуй не колеблясь стеганул Ночку, и лошадь мгновенно сорвалась с места.
За ним попрыгали на коней ещё десятка два донцов. Собрались было и остальные, но Никита взревел громогласно:
7
В то время зачастую всех ворогов, приходивших с набегами, называли татарами, вне зависимости от родовой принадлежности.