Страница 3 из 74
Фроська, только углядев красавца-коня, удивленно вскинул руку, намереваясь погладить того по шее, но, встретив недобрый взгляд Космяты, передумал:
— Ты смотри какой! — И всё-таки не удержался — погладил самыми кончиками пальцев по блестящей сизыми отливами шее вороного. — У черкесов отбил?
Степанков оглушил зычным: "Ну, пошёл". Жеребец всхрапнул, трогаясь с приседа, а лошадь послушно поплелась следом. Уже, отъехав, бросил:
— Отбил. После расскажу.
— С удовольствием послухаю. — Фроська снова обернулся к медлящему Валую: — А ты чего ждёшь? Бегом в штаб. Там тебя заждались уже.
— Арадов с ребятами где?
— Позже встретишься, они в ходах сейчас — последние крепи ставят.
— Добре. Тогда, дядя Фрося, просьба к тебе.
— Ну, давай.
— Ты наших станичников, что табун, оружие и всё добро, что мы в походе собрали, на берегу сторожат, пошли сменить. Они ещё больше нашего устали.
— Это за милую душу. — Старшина резво развернулся. Поймав глазом трёх Иванов, заканчивающих разгрузку. — А ну, добры молодцы, ко мне, живо!
Те, с любопытством поглядывая на запыленных казаков, неспешно приблизились.
— Так, хлопцы, берите тех казаков, что табун охраняют у крепости, и сообща гоните его через дальние ворота в город. И хабар весь, что с ними, туда же. Потом разбираться будем. Там загоны полупустые, в них и разместите. Азовцы вас встретят. Они знают, что делать. Понятно?
— Чего ж неясного?
— Добре, загоним.
— Действуйте. — Фроська подождал, пока казаки скроются за углом и, словно что-то вспомнив, вскинулся: — Эх, меня же у стены ждут, пушки выставлять.
Занятому на разрыв старшине предстояло переделать до вечера массу дел.
Глава 2
Ну, насчет "заждались" старшина слукавил. Валуй понял это, как только переступил порог штабного куреня.
За длинным столом боком и спиной к входу восседали знатные атаманы: вытянутый, тонкой кости Тимофей Лебяжья Шея — Яковлев, кряжистый с оспинами на щеках, что виднелись поверх седой бороды, Осип Петров, полевые атаманы: невысокий, с точёными чертами лица и складками в уголках губ, говорящими об упрямости, Михаил Татаринов и богатырь с умным взглядом светлых глаз, чуть ли не упиравшийся головой в белёный потолок Наум Васильев. На почётном месте в торце пустого стола устроился столетний старик Черкашенин, лицо в морщинах, словно в крупную полоску, а тыльные стороны тёмных ладоней усеяны узлами вен. Перед столом, заложив руки за спину, расхаживал Иван Косой, у него глаз затянут кожей, давно, ещё с молодости. От турок подарок. У окошка притулился Алексей Старой, задумчиво потиравший шрам на скуле. В том месте среди волос подстриженной воинской бородки выделялась смуглая блямба: волосы на рубце не росли. Стоял в сторонке, скрестив руки на груди, Тимофей Разин — отец Ивана да Степки Разиных, благообразный казак, внешне больше похожий на священника, чем на свирепого воина, каким и был. Похожие, как братья, оба приземистые, богатые бородами станичный атаман Абакум Софронов и войсковой подьячий Федор Порошин внимательно слушали, восседая на лавке у стены. Худые с вытянутыми суровыми лицами братья Тимоха и Корнилий Зимовеевы загораживали спинами вход в штаб. Навалившись грудью на спинку высокого стула, оставшегося ещё с турецких времён, о чём-то говорил Иван Каторжный — словно весь собранный из шрамов и рубцов, живого места не найдёшь: следы сотен схваток. Никто не обратил на вошедшего казака внимания. Остановившись у дверей, Валуй скинул шапку.
— Наши сообщают, в Анапе они почти всю гавань заняли. Всего будто бы кораблей то ли пятьсот, то ли шестьсот. Точнее и не сосчитать. Среди них три самых больших — галеонов[1], а пушек на них вроде по сто тридцать. А ещё есть галеры — их почти что под сто штук, фрегатов — чуть меньше. Да ещё всяких шаек да чембенов[2] — сотни две. А сколько на них турки воинов посадили — вообще нельзя сосчитать. Но наши вроде слышали — янычары хвастались, триста тысяч их.
Иван Косой присвистнул, Яковлев потянулся ладонью к затылку, а Тимофей Разин, медленно стянув шапку, перекрестился двумя перстами:
— И где же они столько народу супротив нас набрали?
Сдвинув лавку, поднялся огромный и мощный, как таранное орудие, Наум Васильев:
— Со всего свету ворогов назвали, — загудел глухо, словно где-то далеко табун лошадей летел над землёй. — Свои, перво-наперво, конечно, янычары, сипахи, капычеи — пушкари ихние, разного другого люда — море. Черных мужиков из разных ромеев, болгар и гораков набрали. Этих — вроде они и сами не знают точно сколько. Им всякие работы делать. А ишо ивропейцы там всякие. Все мечтают казачьей кровушки пролить. И немцы там, и гишпанцы, и волохи, и прочие латынцы.
— Неужто все народы в Европах под турком уже? — Корнилий Зимовеев заполнил короткую паузу.
— Не все, ясно. — Наум перевёл взгляд на Корнилия. — Но талеров у них немерено, вот и закупили всех скопом. А те за деньги и мать продадут, а уж пищалью подпоясаться — да ишшо супротив нас, казаков — диких людей, как оне думкают, милое дело!
Глухо прокашлялся Черкашенин:
— Сдается мне, не только супротив нас собрались вороги такую силушку. Всяко-разно они же знают, казаков тут несколько тыщ всего. Только про нас этакую армаду бы не сбирали.
— А для чего тогда столько народу? — не понял Осип Петров.
— Боятся, наверное, дюже казаков, вот со страху и набрали кого могут и не могут. — Тимоха Зимовеев со смешком оглянулся на казаков. Его не поддержали.
— Ерунду балакаешь, Тимоха. Нас они, конечно, уважают, но такую рать только на казаков все одно бы не выставили.
— А тогда для чего их столько?
Черкашенин упер руку в коленку, твердым взглядом окинул помещение:
— На Русь они собрались!
— На Русь?
— Не может быть! — толкнул брата в плечо Корнилий, призывая подключиться. Но тот, хлопая глазами, молчал ошарашенно.
— А ведь верно. — Наум обвёл всех изумленным взглядом. — Как я сам не дотумкался?
— Не отобьется царь Михайло Романов-то. Не будет у нас защитника и кормильца. — Алексей Старой ещё больше ссутулился.
— Много они нас кормили-то? — выкрикнул Каторжный. — Как нужны зачем — так: казатушки-братушки, а как не нужны — сукины сыны.
К нему обернулся Татаринов, насупился:
— Не о том ты баишь, Иван. Какие б не были, а все единоверцы и крови одной. И не забывай, если на них пойдут, то это значитца, что казаков-то уже сничтожили под корень. И за спину не опасаются. Вот о чем надо думать…
Черкашенин снова прокашлялся:
— Правильно говорит Мишка. Мы — падем и всяко-разно Русь падет. И наоборот, Русь падет — и нас сничтожат без поддержки. Не станет на земле третьего Рима, и православных напрочь сведут. Русичей рабами сделают, а о нас, казаках, только воспоминание и останется. Так что нам по-любому надо насмерть стоять — другого выхода, получается, турок нам не оставил.
— Мы и раньше-то спину врагу показывать не собирались, а теперича и подавно, нельзя отступить. Судьба Дона и всего православного мира у стен Азова решаться будет. Вот так-то. — Яковлев обвёл казаков суровым взглядом.
В комнате стало так тихо, что Валуй услышал, как бьется в стеклянное окошко заблудившаяся оса. Сам он, кажется, даже дыхание задержал от тех страшных слов, от которых мураши по всему телу гулять кинулись. Осип, постучав по столу пальцами, поднял голову к Ивану Косому, только что остановившемуся напротив:
— С этим понятно. Сколько у нас жёнок осталось?
— Навроде семь сотен. Почти никто не ушёл. И детей половину оставили, тех, какие побольше.
— Да… — протянул он. — Ну что же, раз осталися, пущай помогают.
— Ага, я тоже думал — и кормить надо будет нас кому-то, да и воду там скипятить в казанах, смолу ли. Пригодятся бабенки.
— Пригодятся, это без сомнения. — Тимофей Яковлев почесал затылок. — Хоть и не бабье это дело — воевать, а придётся и их напрячь. Котлы греть, дрова готовить, кашу варить и пули подносить — это они смогут.
1
Крупное военное парусное судно, имевшее до 130 пушек, три палубы и столько же мачт.
2
Суда меньшей вместимости, часто торговые, приспособленные для перевозки воинов.