Любовь Лафайета

— Ты сам виноват, — сказал Лозен, выслушав сетования Сегюра на бездарно убитый день. — Я вот не скучал ни минуты. Поедем завтра со мной, я покажу тебе всё лучшее, что только есть на Терсейре: весёлого хозяина, хорошеньких женщин, любезных монахинь и епископа, который превосходно танцует фанданго.

— Что же это за редкостный человек, с порога удостоивший тебя столь деятельной дружбы?

— Английский консул, — ответил Лозен как ни в чём ни бывало.

У Филиппа глаза полезли на лоб.

— С ума ты сошёл? Мы же воюем с Англией! А ты идёшь развлекаться к…

— Погоди, не суди слишком быстро. Он в самом деле английский консул, но совмещает несколько должностей: он также испанский консул, а Испания наш союзник, и в довершение всего он не англичанин и не испанец, а француз из Прованса.

— Для полноты картины ему остаётся быть связанным с инквизицией, — пробурчал Сегюр, совершенно сбитый с толку.

Лозен расхохотался.

— Так вот, мой друг, картина полна!

— Ну, раз так, веди меня к этому человеку. Мне любопытно посмотреть, как он носит столько нарядов сразу.

…Монастырскую гостиную отделяли от зала две стальные решётки. За ними появилась аббатиса, точно сошедшая с портрета XIII века, даже с посохом в руках; следом шли воспитанницы в строгих платьях и скрывавших волосы платках, однако с озорными чёрными глазами и ослепительными улыбками на смуглых лицах. Французы поклонились; дамы чинно уселись. Консул пояснил, что, согласно португальскому обычаю, кавалеры могут заигрывать с девушками, несмотря на присутствие госпожи аббатисы. Пусть каждый выберет себе кого-нибудь по душе, он будет переводить. Сегюр обменялся удивлёнными взглядами со своими товарищами, но Лозен в щегольском гусарском мундире уже подошёл к самой решётке; его тонкие ноздри трепетали, зелёные глаза, полуприкрытые веками, перескакивали с одного хорошенького личика на другое. К удивлению Филиппа, одна из девушек бросила Лозену розу, которую тот поймал на лету. Спросив, как его зовут, девица назвала своё имя: донья Мария Эвелина Франсиска Женовева ди Марселлос ди Конникулло ди Гарбо. Затем она достала носовой платок и просунула его сквозь решётку; Лозен ухватил кончик платка со своей стороны и поцеловал его, глядя при этом на флиртующую с ним красотку; та потянула платок к себе; Лозен отпустил его не сразу… От этой чувственной сцены повеяло таким вожделением, что французы ощутили словно электрический разряд, пробежавший по всему телу. Через мгновение цветы и платки порхали между решётками; консулу уже не было нужды переводить с французского на португальский: молодые люди перешли на какой-то немыслимый язык на основе итальянского, в котором звуки и взгляды значили больше слов.

Так прошло с четверть часа, но вот аббатиса медленно встала, стукнув своим посохом об пол. В наступившей тишине зазвучал её неожиданно сочный, низкий голос; консул переводил. Чистая любовь приятна Господу, говорила настоятельница. Юные особы, которым я позволяю принимать ваши ухаживания, учатся нравиться мужчинам, чтобы однажды стать любезными жёнами для своих мужей. Те же из них, что решат посвятить себя Богу, станут любить его нежнее, пробудив чувства в своей душе и разогрев своё воображение. С другой стороны, это пойдёт на пользу и молодым воинам: в них проснутся рыцарские чувства, побуждая завоевать сердце любимых великими подвигами и доказать им правильность их выбора, покрыв себя славой.

Её ли то были слова или консул изощрялся в красноречии? Однако самый вид аббатисы, этот голос, посох — Сегюр почувствовал себя перенесённым в иное время, в рыцарский роман; он был готов скрестить копья с любым, кто посмеет утверждать, будто донья Марианна Изабелла дель Кармо, только что вернувшая ему платок со своим поцелуем, не самая прекрасная женщина на свете! Он запел романс; князь де Бройль подхватил вторым голосом… Гостиную внезапно затопили сумерки: солнце скрылось за горой. Аббатиса подала воспитанницам знак удалиться, и те послали последние воздушные поцелуи своим кавалерам… пообещав вернуться завтра.

На следующий день решётки были увиты цветами, а девушки пришли с гитарой. Нежноголосые возлюбленные князя де Бройля и герцога де Лозена пели дуэтом, а избранницы виконта де Флёри и Сегюра танцевали с ними, хотя и разделённые решётками. Аббатиса отбивала такт своим посохом. Консул раздобыл лопату и передавал на ней записки, которые перед тем прочитывала настоятельница. Поощряемые кавалеры стали требовать большего — залогов любви! На лопату положили тёмные локоны и ладанки; девушки получили взамен кольца, светлые локоны, а у Лозена и Флёри оказались при себе миниатюрные портреты. Сегюру досталась ладанка от Марианны Изабеллы — с уверениями, что, пока он будет носить её на шее, она оградит его от всех несчастий и болезней. Филипп тотчас надел её и пылко пообещал никогда не снимать.

Между тем визиты заезжих офицеров в монастырь не остались незамеченными. У выхода французов поджидали мрачно молчавшие мужчины, закутанные в плащи, в надвинутых на лоб шляпах. Однако никаких дуэлей в испанском стиле не последовало: с "Орла" дали три выстрела из пушки — поднялся ветер, пора отплывать.

Филиппа не оставляло чувство нереальности происходящего. Что же это за место, где он только что побывал? Пожалуй, половину населения Ангры составляли монахи и монахини, и ещё нигде он не видал такой нелепой смеси благочестия с развратом. Вчера вечером, когда они возвращались на корабль, их окликали портовые шлюхи, принимавшие похотливые позы, — и вдруг падали на колени, осеняя себя крестным знамением при звуках колокола, сзывавшего на вечернюю молитву. Имеются в этой колонии и инквизиторы, однако, если верить консулу — слуге двух господ, — они никого не сжигают, а лишь бросают грешников в тюрьму, забирая себе их имущество. Цирцея здесь правит или Калипсо? Впрочем, неважно.

Капитан Латуш терзался раскаянием и страшно спешил сняться с якоря. Перед отплытием из Франции ему вручили пакет, который он должен был вскрыть только на Азорских островах, и что же? В пакете оказался приказ как можно быстрее идти в Америку, избегая сражений и ненужных погонь, чтобы доставить графу де Рошамбо, помимо двух с половиной миллионов ливров армейского жалованья, план новой военной кампании! Бросив судно со своею милой, так задержавшее его в пути, Латуш на всех парусах устремился вперёд. Вечером на обоих фрегатах рано гасили огни: где-то здесь рыщет английская эскадра, чтобы перехватить французское золото.

Через несколько дней плавания Сегюр подхватил лихорадку. Он качался в своём гамаке, стуча зубами от озноба; слуга то укутывал его одеялами, то клал влажные повязки на пылающий лоб. Прошло недели две, прежде чем он смог вставать и выходить на палубу без посторонней помощи. Передвигаться по кораблю "сухопутной крысе" теперь было не так-то легко: наступил сентябрь — месяц штормов. Как-то ночью, недалеко от Бермудских островов, рулевой услышал жалобные крики — это матрос, упавший за борт "Орла", из последних сил боролся с волнами. "Слава" легла в дрейф и зажгла кормовые огни; на воду спустили шлюпку, беднягу спасли, но тут дежурный офицер разглядел во мраке очертания корабля, надвигавшегося на французов. Забили тревогу; гамаки опустели, открылись пушечные порты, все были на своих местах, готовые к бою. Неизвестный корабль шёл на траверзе; с "Орла" что-то кричали, но шум волн мешал что-либо расслышать; наконец, грохнул выстрел, и в воздухе просвистело пушечное ядро — "Славу" вызывали на бой.

С "Орла" донеслось пять пушечных выстрелов — сигнал сбора. Валлонг был в растерянности: он должен выполнить приказ командира, но это значит — подставить свою корму под батарею неизвестного врага! А, всё равно — неизвестно, что хуже. Он выполнит приказ Латуша, в Версале не смогут потом утверждать, будто он не захотел подчиниться юнцу из зависти! Залп; "Слава" содрогнулась всем корпусом, треск дерева слился с криками раненых людей. Валлонг застыл, словно парализованный. Что он наделал! Его корабль сейчас пойдёт ко дну, его карьера тоже… Резкие, отрывистые команды заставили его встряхнуться: лейтенант Гандо разворачивал фрегат бортом к врагу. Огонь! Ответный залп оказался удачным, вызвав пожар.